- Но без этих земель боспорцы вряд ли согласятся на мир, - предположил Симах.
- Тем лучше! Значит, будем воевать, пока Перисад не запросит мира! - воинственно воскликнул Палак.
- Новые бесконечные расходы и никакой добычи, - вздохнул Дионисий. - А торговля с Боспором приносила нам немалый доход.
- Да, Палак. Вожди и воины не хотят торчать под этими проклятыми стенами всю зиму, - веско поддержал казначея Иненсимей. - Я считаю - лучше взять золото и помириться. Чтоб всё было, как при Скилуре.
- Ладно, - с неохотой уступил уговорам Палак. - Но только... я не буду первым просить мира. Мир всегда выпрашивает побеждённый!
- Верно! Если мы первыми заговорим о мире - это сразу собьёт его цену, - тотчас согласился с царём Дионисий.
- Поэтому мы с Симахом предлагаем ещё раз воспользоваться придумкой Марепсемиса - запустить в Феодосию стрелу с тайным посланием, якобы от кого-то из неапольских греков, - торопливо заговорил Главк. - Симах напишет кровью на лоскутке рубахи (чтоб было, как и в тот раз), что Палак собирается сжечь дотла всю хору...
- И разрушить стену у реки, - добавил, привстав с подушек, Палак.
- ... а в конце посоветует просить у Палака мира, - закончил послание Главк. - И если завтра феодосийцы не пришлют к нам переговорщиков, вечером начнём жечь усадьбы.
- Тайную стрелу нельзя посылать средь бела дня, а ночью феодосийцы могут её не заметить, или она упадёт куда-нибудь на крышу, - возразил Дионисий. - Нужно поступить проще: как стемнеет, я пошлю к городской стене одного из моих писарей и велю ему сообщить феодосийцам о наших планах.
- Хорошо, так и сделаем, - согласился Палак.
После ужина в тесном семейном кругу Левкон, Лесподий, Мелиада, Делиад и Хрисалиск, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим комнатам. В первый же вечер по приезде в Феодосию Левкон отказался от роскошных покоев в царском дворце на Акрополе, поселившись со своим рабом Дидимом в одной из гостевых комнат хрисалисковой усадьбы - поближе к выходу.
Как гостеприимный хозяин, Лесподий не мог не предложить старому другу на ночь пару рабынь, чтобы согревали горячими телами его холодную постель. Левкон с улыбкой ответил, что с него довольно будет его шерстяного плаща и жаровни. Тогда Лесподий попросил дозволения поставить напротив ложа царевича ещё один топчан, чтобы ночевать с ним в одной комнате. Лукаво улыбаясь, царевич ответил, что он будет только рад такому соседу, вот только как на это посмотрит Мелиада? Лесподий небрежно отмахнулся: когда враг стоит под городом, номарх и вправду должен ночевать поближе к воротам. А сам подумал: знает ли Левкон, что он уже давно не испытывает влечения к чрезмерно располневшей супруге и забыл, когда в последний раз посещал её спальню, предпочитая стройные тела молодых гладкокожих рабынь?
Лёжа под толстыми шерстяными плащами, Лесподий и Левкон, чтобы отвлечь друг друга от похотливых мыслей о женских прелестях, разговаривали при свете горевшего на столике между их изголовьями тусклого ночника о войне.
- Как думаешь, решатся скифы ещё на один штурм? - спросил Лесподий вечером того дня, когда весь город кинулся на стены, заслышав донёсшийся с хоры стук скифских топоров (к счастью, тревога пока оказалась ложной: скоро за крышами усадеб на северо-западе взвились высоко в небо языки пламени, и Феодосию накрыло дымом и смрадным запахом жертвенного мяса - варварам зачем-то вздумалось обратить в дым и пепел целый гурт скота).
- Думаю, что нет, - помедлив, ответил Левкон. - Полагаю, Палак уже понял, что наши стены ему не по зубам, и думает, как ему закончить эту войну.
- Зачем же он привёл сюда всё своё войско? Думаю, он не захочет начинать своё царствование с поражения и попытается любой ценой заполучить Феодосию.
- Видит око, да зуб неймёт.
- А что, если он попытается взять нас измором и простоит тут всю зиму?
- Взять измором приморский город без флота нельзя. Палак это понимает не хуже нас с тобой. Думаю, ещё два-три дня, и он уйдёт.
- Дай-то бог, - вздохнул Лесподий.
Скоро из угла Лесподия послышалось прерывистое похрапывание.
- Только где теперь будет происходить наша граница со Скифией? Вот вопрос... - чуть слышно произнёс Левкон, смежая отяжелевшие веки; через минуту, с последним воспоминанием о соблазнительно простёршейся перед ним на атласном домашнем ложе нагой Афродите с лицом Гереи, погрузился в сладкие объятия Морфея и он...
В дверь комнаты осторожно постучали. Вмиг очнувшись от тревожного сна, Левкон и Лесподий вскинули над подушками головы и схватились за лежавшие на столике мечи, едва не потушив затрепетавший на золотой отделке ножен огонёк светильника. Тотчас оборвал храп и приподнялся на своём тюфяке в правом от двери углу левконов слуга Дидим. Но в следующую секунду Левкон и Лесподий убрали руки от мечей, услышав тихий голос Никия:
- Царевич, номарх... срочные вести.
Откинув плащи, Левкон и Лесподий сели на постелях, опустив босые ступни на расстеленную между топчанами бурую медвежью шкуру.
- Входи, - дозволил Лесподий.
Слегка приоткрыв дверь, Никий доложил, что с ним вестник от Малых ворот.
- Входите оба.
Вошедший вслед за Никием низкорослый широкоплечий воин в круглом стальном шлеме с коротким щетинистым гребнем назвался Архипом, сыном Хрисиппа, пентаконтархом гермонасской сотни, которая в эту ночь охраняет участок стены возле Малых ворот. То и дело перескакивая любопытным взглядом с хладнокровно-внимательного лица царевича Левкона на встревоженное лицо здешнего номарха, он негромко доложил, что некоторое время назад их дозорных неожиданно кто-то вполголоса окликнул по-эллински из темноты с той стороны.
- Говоривший назвался эллином из скифского Неаполя, грамматом царского казначея Дионисия, старшего сына Посидея. От имени своего господина он сообщил, что Палак приказал завтра начать рушить стену над Истрианой, а после того, как она будет снесена, скифы сожгут дотла всю хору, вырубят все сады и виноградники и после этого отправятся домой. Если хотите спасти свою хору от уничтожения, Дионисий советует вступить с Палаком в мирные переговоры и обещает своё содействие... Это всё.
- Хорошо, Архип. Возвращайся на свой пост, - отпустил гермонасца Левкон и, когда тот, чётко по-военному развернувшись, заслонил широкой спиной залитый лунным светом дверной проём, добавил: - Передай своим, что через два-три дня войне конец. Скоро отправимся по домам.
- Слушаюсь, царевич! Разошлём эту радостную весть по цепочке по всей стене, - пообещал, оглянувшись с порога и ощерив крупнозубый рот в лошадиной улыбке, гермонасец.
- Ну, что я тебе говорил! - Левкон, наклонившись, радостно хлопнул Лесподия ладонью по волосатому колену. - Палак созрел для переговоров, но хочет, чтобы в роли просителей мира выступили мы.
- Ну да! Ведь мира просит всегда проигравший.
- И он не оставляет нам выбора: ради спасения хоры придётся пойти на это. Понятно также, что за это придётся хорошо заплатить. Нужно немедля обсудить с Хрисалиском и демиургами, какую цену феодосийцы способны и готовы заплатить за свою хору. Дидим, одеваться!
Восход невидимого за клубившимися над вспаханным глубокими тёмными бороздами свинцовым морем облаками дневного светила застал Левкона и Лесподия на одной из башен у Больших ворот. Поскольку скифы все попрятались в усадьбах, и туда до них со стены было не докричаться, кто-то должен был отправиться к ним с зелёной ветвью мира и пригласить царя Палака к Большим воротам на переговоры. Вызвался Никий. Лесподию не хотелось рисковать своим любимцем, но Левкон высказал уверенность, что тому ничто не угрожает - пусть идёт смело!
Вооружив Никия мохнатой самшитовой веткой, срезанной ради благого дела возле ближайшего храма, его обвязали под мышками верёвкой и аккуратно спустили на дорогу со стены над воротами. Свой пояс с мечом и кинжалом, щит и украшенный изящной чеканкой и высоким щетинистым гребнем бронзовый шлем он отдал на сохранение телохранителям номарха. Сотни пар глаз, среди которых самыми острыми были глаза его отца - хилиарха Фадия, с напряжённым вниманием глядели, как он, положив на счастье к подножью гермы серебряную монету, помахивая над чернокудрой головой зелёной веткой, уходит спокойным шагом по серой каменистой дороге в сторону ближайших к заливу клеров.
