В этот момент барабанщик у ворот по команде Марепсемиса ударил атаку. Наклонив копья, передовые сотни с устрашающим визгом и воем устремились на ощетинившуюся копьями поверх плотно сомкнутых щитов греческую фалангу. Как только они вынеслись на перекрёстки, с боковых улиц в них полетели десятки и сотни дротиков. Бросаемые в упор, они без промаха вонзались в бока и бёдра коней и всадников. С громким болезненным ржанием кони вскидывались на дыбы и валились с поджатыми ногами на камни мостовой, давя и ломая кости всадникам, даже тем, кто не был ранен. Кони со всадниками и без, которым удалось проскочить перекрёсток в середине потока, напарывались грудьми, шеями, мордами на острия вражеских копий. Вставая на дыбы, они получали глубокие уколы копьями в брюхо, заваливались с предсмертным ржанием на бок и, сотрясаясь в болезненных конвульсиях, мучительно, со слезами, умирали.

  А сзади, по бьющимся в предсмертной агонии конским и людским телам неслись, не в силах остановиться под напором задних, новые десятки всадников и так же беспомощно валились, пронзённые с боков дротиками, а спереди копьями, на нижних, погребая их под своими телами.

  Скоро оба перекрёстка оказались завалены грудами окровавленных конских и людских тел, из которых под ноги феодосийцам потекли по выщербленным камням мостовых сперва ручьи, а затем потоки крови. Тогда движение сайев по обеим улицам, наконец, остановилось.

  Скрипевший в бешенстве на стене зубами и рвавший, не замечая этого, из бороды волосы при виде бессмысленной гибели десятков, если не сотен его лучших воинов, Марепсемис понял, что, не истребив засевших в боковой улице греков, продвинуться дальше в город не удастся. Приставив ко рту ладони, он прокричал растерянно остановившимся сайям, запрудившим обе улицы и узкое пространство под крепостной стеной столь плотно, что между их конями не просунулось бы лезвие меча, приказ лезть на крыши домов и ударить сверху по засевшим в поперечной улице грекам.

  Скоро сотни сайев полезли с коней на крыши по обе стороны улиц и двинулись к поперечной улице, над которой застыли в нерешительности молодые хабы и напиты. Наконец, боясь, что спешащие к ним сайи сочтут его трусом, Савмак решился. Разбежавшись, он сиганул с крыши со щитом и мечом на каменную мостовую - под дальнюю стену, где не было греков, прятавшихся от скифских стрел, копий и кусков черепицы под ближней стеной. В следующее мгновенье примеру друга последовал Фарзой, забывший в горячке боя о вчерашних страхах и желании не лезть на рожон и поберечь себя ради Мирсины, а теперь хотевший лишь одного - ни в чём не уступить Савмаку. За бесстрашными вожаками отчаянно попрыгали на железные головы и копья врагов десятки их товарищей и соплеменников. Отважно пожертвовав собой, молодые хабы и напиты расчистили дорогу подоспевшим сайям.

  С каждой секундой скифов на поперечной улице становилось всё больше, и через минуту они уже оказались в большинстве. Там пошла настоящая бойня: четырём сотням феодосийцев, в большинстве своём легковооружённых, затиснутым между двумя перекрёстками, в отличие от их товарищей на соседних улицах, бежать от сыпавшихся им на головы разъярённых скифов было некуда. Прижатые к окровавленным, всё ещё стонущим и шевелящимся завалам из скифских коней и всадников на перекрёстках, они отчаянно, но неумело защищались и гибли под яростными ударами скифских копий, мечей и секир. Ожесточившись до безумия из-за гибели сотен товарищей, сайи свирепо и беспощадно расправлялись с виновниками этого побоища, а стоявшие в нерушимом строю за углом греческие воины, слушая с содроганием предсмертные крики оказавшихся в западне сограждан, ничем не могли им помочь. Через двадцать минут на боковой улице между перекрёстками не осталось ни одного живого грека.

  В это время с запирающих захваченную скифами стену башен и с соседних куртин вдруг донеслись радостные крики греков.

  - Отец! Гляди! - вскричал взволнованно запрыгнувший на парапет между зубцами царевич Фарзой, указывая вытянутой рукой в сторону моря.

  Высунув головы между зубцами, Марепсемис, Эминак, Скил, Сурнак и охранявшие их на стене сайи обратили свои взгляды вдоль стены на видневшуюся между двумя разрезанными балкой прибрежными горками полоску моря, по которой, усердно загребая вёслами, спешила ко входу в гавань двойная вереница кораблей с надутыми попутным ветром широкими парусами.

  - Один, два, три, четыре, пять... - начал считать в голос Фарзой, - тридцать пять... Отец! Тридцать пять кораблей!

  - Вижу, бычий рог им в зад! - ругнулся в сердцах Марепсемис.

  Положение резко осложнялось. Нужно было во что бы то ни стало успеть добраться до припортовой стены прежде, чем корабли со спешащими на помощь феодосийцам войсками причалят к берегу. Но чтобы продолжить атаку, нужно было сперва расчистить перекрёстки от покрывавшего их в три-четыре слоя кровавого месива из коней и людей, чем и занялись пешие скифы после того, как захватили поперечную улицу. Это оказалось не так-то легко и, к тому же, опасно: укрываясь за двухъярусной стеной щитов, греки стали забрасывать разбирающих завал скифов дротиками и камнями. Части скифов пришлось бросить работу и прикрывать своих товарищей щитами. Таким образом, на расчистку перекрёстков ушло добрых полчаса.

  Солнце уже подбиралось по очистившемуся от утренних облаков небу к зениту, когда конные сайи смогли наконец возобновить атаку. Передовые корабли, палубы которых были сплошь покрыты воинами в искрящихся полированным металлом доспехах, к этому времени уже входили в огороженную длинными клешнями молов входу в феодосийскую гавань. Перед Марепсемисом ребром встал вопрос, продолжать ли и дальше штурм города, рискуя положить на его узких улочках всё своё войско, или же вывести, пока не поздно, сайев обратно за ворота, смирившись с неудачей. Разум подсказывал Марепсемису, что Феодосию ему теперь не взять, но гордыня накрепко сомкнула уста, не позволяя отдать постыдный приказ об отступлении.

  Глядя, как под натиском конных сайев греческие "гусеницы" медленно - слишком медленно! - отползают к следующей поперечной улице, где сайи наверняка вновь будут атакованы греками с трёх сторон, а тем временем всё новые и новые корабли входят друг за другом в узкое горло гавани и причаливают к скрытым за портовыми строениями причалам, Марепсемис всё тянул и тянул с приказом сидевшему на коне рядом с тысячником Камбисом на прежнем месте возле ворот барабанщику бить сигнал об отходе. Эминак тоже, как назло, будто воды в рот набрал, не решаясь что-нибудь советовать старшему брату. И лишь когда покрытая блестящей стальной чешуёй нескончаемая греческая "змея" выползла через портовые ворота на агору и, разделившись на пять более тонких "змеек", быстро поползла к восточной стене, Марепсемис наконец смирился с неудачей и сдавленным голосом дал команду отходить.

  Какое-то время скифы на отбитых немалой кровью у врага улицах и крышах, будто не веря своим ушам, вслушивались в призывный рокот сигнального барабана. Затем всадники разом развернули не без труда в тесноте коней и поехали шагом к воротам, у которых тотчас образовалась толчея и давка. Пешие скифы подсаживали конным раненых товарищей, и сами запрыгивали на крупы к всадникам, если не удавалось найти бесхозных коней. К счастью, феодосийцы, охваченные радостным возбуждением и ликованием после только что пережитого ужаса, не мешали скифам покидать город, следуя за ними на почтительном расстоянии.

  С первыми ударами барабана Марепсемис, поддерживаемый под руки телохранителями, осторожно перебрался со стены на лестницу и спустился прямо на спину своего мерина. Следом спустились со стены с мрачными лицами трое его сыновей, брат Эминак и телохранители. Три десятка хабов и напитов, стороживших башни, покинули стену одновременно с последними всадниками.

  Госон и Скилак, сидя на конях впереди молчаливой толпы своих родичей и скептухов напротив проёма ворот, с растущей тревогой вглядывались в лица каждого выезжавшего и выходившего из города воина. Но вот, наконец, последние скифские всадники покинули город и подоспевшие следом феодосийцы принялись торопливо заваливать узкий проезд камнями.