Проснувшись с первым проблеском утренней зари, Савмак тихонько, чтоб не разбудить сладко дрыхнувших рядом, накрывшись с головой кафтанами, Ариабата и Канита, натянул скифики, накинул на вышитую Мирсиной льняную рубаху кафтан и, осторожно переступая в полумраке через спящих, выбрался из отцовского шатра. Поёживаясь от предутренней осенней прохлады, он вполголоса поздоровался с отцом, задумчиво оглаживавшим двух привязанных к распоркам сбоку шатра коней.

  - Что так рано встал? - спросил вождь.

  - Я уже выспался, отец. Мы с Фарзоем хотим проехаться вокруг города, поглядеть дорогу.

  - Добро. Садись на моего Серого. Ворона проведи в поводу. Будешь поить, Ворону много не давай - только губы смочить и довольно.

  Сполоснув лицо холодной водой из только что привезенного с реки 25-летним отцовым слугой Тиреем бурдюка, Савмак слазил в шатёр за сбруей, поясом и башлыком. Надев обшитый внутри заячьим мехом башлык, использовавшийся в походе также в качестве подушки, и стянув кафтан на тонкой талии поясом с подвешенным к нему оружием (только щит и копьё он, как и вчера, оставил в шатре), Савмак вернулся к коням. Ласково прогулявшись ладонью по тёплому лоснящемуся крупу, вогнутому хребту, выгнутой колесом шее и мускулистой груди своего Ворона, с тихим ржанием тыкавшегося приветно оскаленной мордой в плечо, шею и лицо хозяину, он отвязал коней, вставил удила в пасть светло-серому отцовскому мерину и легко запрыгнул ему на голую спину. Держа повод Ворона в правой руке, Савмак тронул шагом к соседям-хабеям.

  Фарзой, проворочавшийся без сна полночи под впечатлением прогулки на постоялый двор, рассказа Скиргитиса и мечтаний о Мирсине, спал как убитый. Войдя в шатёр вождя Госона, Савмак едва его добудился.

  Без лишней спешки одевшись, обувшись и умывшись, Фарзой по примеру Савмака сел охлюпкой на отцовского коня, а лучшего из имеющихся у хабеев скакуна - 10-летнего буланого мерина по кличке Гром, принадлежащего младшему Госону, - повёл на водопой в поводу. Пока выезжали из помалу пробуждавшегося стана на пустынную в этот час дорогу, невыспавшийся Фарзой успел раз десять смачно зевнуть. Затем минут за сорок, когда шагом, а когда лёгкой рысцой, они объехали против солнца столицу скифских царей, отлагая в памяти все особенности маршрута будущей скачки. При этом выяснилось, что не они одни такие умные: точно так же поступило большинство их будущих соперников из других племён.

  Ещё вчера царским глашатаем было объявлено, что скачка стартует в полдень от развилки, ведущей с большака к гробнице Скилура и Западным городским воротам, и там же завершится. Победитель выберет себе в награду любого понравившегося коня из отборного царского табуна и, если сумеет укротить и объездить его, будет принят сразу десятником в войско сайев (разумеется, после того, как привезёт царю голову первого собственноручно убитого врага).

  В назначенный час воинский стан вокруг ариевой скалы будто вымер. Тысячные толпы воинов, вперемешку с простонародьем, заняли все возвышенные места вдоль трассы будущей скачки. Особенно тесно они стояли на башнях и пряслах двойной южной стены, а также между самой стеною и густо обсаженными мальчишками каменными оградами южных пригородных усадеб, образуя живой коридор по обе стороны большой дороги от угловой юго-западной башни до спуска к верхней плотине. На самом краю пологой черепичной крыши постоялого двора выстроились в несколько рядов над дорогой, дрожа на задувавшем с близких гор холодном ветру в своих коротеньких хитонах, нисколько не скрывавших от похотливых взоров собравшейся внизу толпы их волнующих прелестей, три сотни греческих шлюх. Сам Сириск, его жёны, дети и внуки, почтенные греческие торговцы вином и женским телом, менялы и надсмотрщики, завернувшись в тёплые плащи, заняли удобную позицию на крыше западного крыла ксенона - в полусотне шагов от линии старта и финиша большой царской гонки.

  Позабыв на время о соблазнительных греческих красотках и сосредоточив всё своё внимание на выстроившихся в ряд напротив царской гробницы 23-х всадниках (по одному от каждого племени и от сайев) и особенно на их конях, греки и скифы азартно бились об заклад (большинство - по мелочам, а иные - и по-крупному), пытаясь угадать будущего победителя.

  Наездники, которым вожди доверили побороться за честь и славу племени, были все как один молодые, легковесные, не успевшие заматереть, обрасти, как кабаны, мясом и салом, сыновья либо племянники вождей. Все они, чтобы максимально облегчить ношу коня, восседали на голых конских спинах в одних штанах, лёгких скификах и тонких, пестро расшитых рубахах (каждое племя славилось своими, отличными от других узорами на одежде, рушниках, наволочках, коврах), без тяжёлых кафтанов, поясов с оружием и башлыков. Вожди - их отцы, тысячники сайев, старшие братья и племянники царя, восседали на разномастых, богато убранных конях за спиной Палака и державшего над ним колеблемый ветром бунчук Тинкаса около южной стены скилуровой гробницы - напротив линии старта.

  И вот, наконец, долгожданный миг наступил!

  Палак снял с головы свой обшитый рельефными золотыми пластинами по алой коже башлык и отдал его сидевшему справа от него на приметной пятнистой чёрно-белой кобыле молодому глашатаю Зариаку. Надев царский башлык на тупой конец копья, которое держал в правой руке, глашатай поднял его высоко над головой и поскакал рысцой вдоль выстроившихся справа от съезжей дороги участников скачки, кони которых, чувствуя волнение всадников, нетерпеливо звенели удилами, били копытами землю, всхрапывали и ржали, порываясь скорее сорваться с места. Выехав на большую дорогу, он с силой вонзил копьё в землю в самом центре перекрёстка.

  - Парни! Тот из вас, кто вернёт башлык царю Палаку, будет сегодня пировать с царём и вождями! - объявил Зариак напряжённо замершим на старте юношам высоким, звучным, как медная труба, голосом, далеко разнёсшимся над притихшей толпой. - Приготовьтесь! Скачите на счёт "три"!

  Зариак поднял над головой зажатую в правой руке плеть, на которую в тот же миг устремились все взоры.

  - Р-раз!.. Два!!.. Три-и!!!

  Плети 23-х участников скачки упали на крупы их коней одновременно с плетью глашатая. Как только были отпущены поводья, кони рванули с места бешеным намётом. Многотысячная толпа разразилась восторженными криками, женскими и детскими пронзительными визгами, ещё больше подгонявшими ошалелых коней, стремительной лавиной несущихся по неистово вопящему людскому коридору к речному обрыву.

  Никто из участников скачки даже не думал отсиживаться за спинами других, приберегая силы коня для решительного рывка на финише. Все как один, пригнувшись к конским гривам, подгоняли своих скакунов свирепыми криками и без устали работали плетьми, стремясь с первых же скачков вырваться вперёд из опасной общей толчеи и умчаться в отрыв, не оставив ни малейшего шанса соперникам.

  Как только участники гонки исчезли за углом постоялого двора, Палак развернул коня и бок о бок с бунчужным Тинкасом поскакал к Западным воротам. За ними тесной гурьбой устремились царевичи, тысячники и вожди. Повернув перед воротами направо, они пронеслись вскачь у подножья стены и остановили коней на краю обрыва около юго-восточной башни. Устремив взгляды горящих азартом глаз на раскинувшуюся далеко внизу речную долину, они увидели, что участники скачки уже скатились пыльным клубком к реке и устремились по узкому гребню плотины на правый берег, понеся при этом первые потери: троим не удалось удержаться на взмокших конских спинах на крутом извилистом спуске, а ещё двоих в общей толчее, где никто не хотел уступать сопернику дорогу, столкнули вместе с конями с узкой каменной насыпи в воду. Из оставшихся 18-ти, пятеро, летя во всю конскую прыть вдоль правого берега по пыльной дороге, сумели немного оторваться от остальных. Вождь Скилак с радостно забившимся сердцем узнал среди этой пятёрки савмакова Ворона.

  Жёны и дочери царя Палака и его братьев, их любимые служанки и охранники-евнухи во главе с царицей Опией расцветили своими яркими праздничными уборами зубчатую ограду нависающей над обрывом стены Царской крепости. Участников гонки они впервые увидели, когда те вихрем пронеслись по верхней запруде на тот берег. Многие испуганно вскрикнули, когда один из всадников, не рассчитав, кувыркнулся вместе с конём с высокой плотины вниз и, взметнув облако брызг, упал в глубокую воду (другой неудачник свалился с гребли с другой стороны). Проследив, как из обступившей левый берег толпы жителей Нижнего города на греблю кинулись люди с арканами и вытащили из воды утопающего, а конь его сам поплыл вдоль гребли к берегу, царевны и служанки перенесли всё своё внимание на более удачливых участников гонки.