Оказавшись на вытоптанном сотнями подошв и копыт замусоренном дворе, освещённом лишь узким серпом луны, только что выглянувшим из-за гор на юго-востоке, юноши увидели толпившихся кучками по 10-15 человек около каждой из закрытых дверей скифов и услышали доносившиеся изнутри тонкие женские стоны и вскрики, от которых у них начали подниматься в боевую стойку, распирая ставшие вдруг тесными штаны, кожаные "тараны".
Пока скифы 40 дней возили по всей Скифии своего мёртвого царя, Посидей, Сириск и другие состоятельные неапольские греки сообразили, что после похорон Скилура и выборов нового царя десяткам тысяч съехавшихся к Неаполю воинов захочется поскорее покончить с многодневным траурным воздержанием, и на этом можно будет неплохо заработать. Поэтому они не только закупили и привезли из Херсонеса и Боспора тысячи амфор вина, но и опустошили херсонесские и боспорские диктерионы, взяв за хорошую плату у их владельцев в аренду на полмесяца несколько сотен шлюх на любой вкус - по большей части молодых смазливых рабынь (но немало было и соблазнённых обещанным небывалым заработком свободных служительниц Афродиты), и разместили их по четыре-пять в комнатах сирискова ксенона.
Возле каждой двери под навесом сидел доверенный слуга владельца живого товара, взимая плату с каждого входящего и отмечая его зарубкой на ивовом пруте. Воспользовавшись повышенным спросом на свой товар, предприимчивые греки взимали со страждущих по триоболу за "палку". Поскольку почти никто из скифов греческих денег не имел, греки предусмотрительно установили справа и слева от входных ворот меняльные лавки, в которых ловкие и услужливые менялы взвешивали и обменивали отпоротые скифами от обуви и одежды серебряные и золотые бляшки на оболы и драхмы. Кроме того, в восточной стороне двора, около сирискова жилища, стояли пять или шесть больших высокобортных телег с торчащими из соломы горлышками винных амфор, охотно раскупавшихся ждавшими своей очереди у дверей или возвращавшимися в свой табор скифами.
Начиная с вечера после похорон Скилура, сотни шлюх трудились в ксеноне Сириска, не покладая рук, принимая одновременно по двое и по трое истомлённых длительным воздержанием мужчин, беспрекословно выполняя любые их желания и получая короткую пяти-шестичасовую передышку для еды и сна лишь по утрам. Мало того! Почти все неапольские греки, имевшие не старых рабынь более-менее приятной наружности, обуянные жаждой лёгкой наживы, зазывали воинов в свои дома (говорят, нашлись и такие, кто даже своих жён и дочерей пустил в дело) или привозили несчастных в кибитках прямо к табору.
Ишпакай быстро ввёл товарищей в курс того, что и как тут следует делать. Вместе с остальными Савмак отпорол от рукава серебряную бляшку и обменял её у щекастого, как хомяк, менялы, встречавшего каждого подходившего к его столу скифа самой любезной и доброжелательной улыбкой, на пару медных боспорских монет.
Обзаведясь заветными кружочками, дающими право на толику желанных удовольствий, юные хабеи и напиты отправились искать под навесом явившихся сюда десятью минутами ранее старших братьев. Приближаясь по кругу к левому, наискосок от входа, углу, они услыхали доносившийся из-за спин ждавших в темноте под навесом своей очереди молодых парней знакомый, немного насмешливый голос Скиргитиса.
- Видели бы вы, какой у моей Иктазы круп: круглый, шелковистый, упругий как у персидской кобылицы, хэ-хэ-хэ! Сколько его ни дери, хочется ещё и ещё. Ну, я, как только до неё дорвался после свадьбы, так и давай её нагибать через каждые полчаса, что днём, что ночью. И вот как-то дней через пять мать мне и говорит: "Что ж ты, сын, измываешься над женой? Она хочет понести от тебя дитя, а ты, как дурной жеребец, всё не слазишь с её зада. Ты бы хоть через раз вставлял ей в передок. Спереди ведь девке твой "жеребец" куда как приятней, да и внука нам с отцом заодно сделаете". "Ладно, мать, ќ- говорю, - будет вам внук". А сам думаю: "Ну, погоди же! Научу я тебя, как на мужа жаловаться!" Чуть погодя, оседлал я двух коней и говорю Иктазе: "Поехали, прогуляемся". Она обрадовалась. Как только выехали из Таваны, говорю: "Давай наперегонки" - и ж-жах её кобылу плетью по заду чуть пониже хвоста! Ну, она и понеслась, я за ней. Догоняю и опять - ж-жах наотмашь кобылу по крупу, а самому так и хочется перетянуть любимую жену по прыгающему над чепраком заду. Но - терплю, отыгрываюсь пока что на её кобыле. Наконец, отъехали подальше в степь. Я перехватил её повод, остановил коней, соскочил сам, снял с коня жену и давай её целовать - в губы, в шею, в сочные, как дыни, груди. Она смеётся, довольная. Я сорвал с неё всю одежду, оглаживая везде, как только что купленного коня. Она стала передо мной на колени, стянула с меня штаны и давай облизывать моего "жеребчика" - этому я её уже обучил! А я обхватил её плетью сзади за шею и давай пихать ей за щёки и в глотку по самые яйца! Она глаза на меня выпучила, слюной захлёбывается, а высвободиться не может. Так и пихал ей в рот без остановки, пока не кончил... Затем скинул кафтан, расстелил его, сел, Иктазу положил животом себе на ноги, задом под правую руку. Ухватил левой рукой её за косу на затылке, прижал лицом к земле и ж-жах её плёточкой со всей силы по круглому заду! Потом ещё! И ещё! И ещё! Она скулит, воет, трепыхается, да куда там - я держу крепко да накладываю на её извивающуюся ужом жопу аккуратненько стежок за стежком. Она давай кричать: "Милый, прости! Милый, пощади!" а я ни звука в ответ - всё полосую и полосую! Аж когда на ней от поясницы до ляжек живого места не осталось, а мой "жеребец" снова встал на дыбы, я решил, что с неё хватит - запомнит этот урок надолго!.. Перевернул её на спину, лёг на неё сверху и отодрал, как просила мать, в переднюю щель. Потом мы поскакали рысью назад в Тавану. Ох, и тяжко далась ей эта дорога, хэ-хэ-хэ! Зато с того дня я не слыхал от неё ни одного недовольного слова, ни даже взгляда, а её гладкий круп всегда в полном моём распоряжении. Так что, братцы, своей женой я очень доволен... А вы, молодые, мотайте на ус, что нужно делать после свадьбы, чтобы ваши жёны всегда были ласковы и покорны, хэ-хэ-хэ! - обратился Скиргитис к Савмаку и Фарзою после того, как парни из других племён, привлечённые рассказом Скиргитиса (некоторые даже пропустили из-за этого свою очередь!), вернулись к своим.
В это время дверь в комнату, у которой заняли очередь хабеи и напиты, отворилась, и на двор вышли, застёгивая на ходу пояса с оружием и поправляя с довольными ухмылками на головах башлыки, восьмеро скифов. Надсмотрщик, получив с каждого по монете, без задержки запустил к греческим шлюхам следующую восьмёрку, в которую вслед за Ариабатом и Скиргитисом успел затесаться и пронырливый, как вьюн, Ишпакай.
Послушав пару минут долетавшие из всех окон и дверей звонкие шлепки, женские вскрики, короткие мужские смешки, сладострастные стоны, Савмак тихо сказал стоявшему рядом Фарзою:
- Знаешь, я, наверно, пойду... Нужно выспаться перед завтрашней скачкой.
- Ну, тогда пошли вместе, - без колебаний присоединился к другу Фарзой, не хотевший, чтобы Савмак подумал, что он любит Мирсину меньше, чем тот свою Фрасибулу. - Я ведь тоже завтра скачу. Надо завтра встать пораньше и объехать вокруг Неаполя - приглядеться к дороге... Ну а вы с нами или остаётесь? - спросил он у стоявших в очереди за ними младших братьев.
- Остаёмся, - глухо ответил за всех Канит, которого, как и его дружков Сакдариса и Метака, после услышанных только что откровений Скиргитиса, так и распирало от неукротимого желания поскорей дорваться до сладкого бабьего тела.
Пристроившись сзади к группе незнакомых воинов (судя по говору - северян), обсуждавших, весело гогоча, достоинства только что опробованных в деле греческих "кобылиц", Савмак и Фарзой вышли с постоялого двора на едва освещённую умирающей луной дорогу и через десять минут вернулись на Священное поле, где к этому времени пьяные разговоры и песни сменились доносившимся из каждого шатра богатырским храпом.
