После прогулки на корабле Прогулочный корабль — как женщина для лёгких отношений, Прогулочный корабль — высокий частокол псалмов, Запрятанное в трюм глухое песнопение И шквальные призывы берегов. Прогулочный корабль — матросы блещут медью, Синкопы рвут движенье мерных строчек, Прогулочный корабль — высокое возмездие За тоненькую линию отсрочек. Налево за бортом — неистовство огней, Направо — тьма, что сбрызнута извёсткой, Корабль что-то знает о судьбе своей И что-то в ней от участи актёрской. И с нею заодно мальчишка — лицедей, Что прибыл нынче утром из Зимбабве: Бродяче-цирковая поросль затей От древнего служения забавам. Прогулочный корабль — смиренье и каскад, На три часа откупленное детство, Прогулочный корабль, повёрнутый назад, Он всякий раз уходит, словно в бегство. «Досадую на воздух и на пыль…» Досадую на воздух и на пыль, В которые гляжу, проскальзывая мимо, Как множественный жест невидящего мима У небыли одалживает быль. Досадую, что и не оглянусь На пустоту асфальтовой равнины, И где-то на краю застигнет грусть От ею же придуманной картины. Я вслушиваюсь в паузы меж слов — Они слышнее голосов раската – Всплывает на поверхность давних снов Движение, застывшее когда-то. Сумерки А сумерки ложатся в ложе дня, Как дань для утешения ухода, И с песней колыбельной погодя, Себя даруют вечеру в угоду. Тихонечко подрагивает быль — Качели детские в давно уснувшем сквере, И сон остановить их позабыл, Чтоб не вселять опасное безверье. Уходит день. Качаются качели. Качаются, как маятник средь ночи, А где-то далеко, на самом деле, День держится за небо, что есть мочи. Лицом к Востоку I Я стала на красную глину Под полуобморочное солнце, А мимо плывут бедуины Иероглифами на горизонте. Связкой невольников — гроздь винограда, Лица — маслины под серым прикрытьем, В воздухе сонно стрекочут цикады, Будто и нет здесь иных событий. Полдень, дорога, гортанный намаз, Ветер плетет из песка свои косы, Я здесь, мне кажется, в тысячный раз, Но не смогу объяснить, если спросят: — Что это? Камень. А из него, Прямо из камня, а не из расщелины, Крепко упершись упрямой ногой, Выпростал с силой себя крутошеий, Бог весть откуда явившись, цветок. Слов я других не ищу и не знаю, Лучше его так никто и не смог Мне рассказать, что такое Израиль. 1999 г. II Бог умудрил, да не слишком, наверное… Руку тяну свою, руку безмерную, Тянется, тянется, сослепу, ощупью То ли ветрами, а может быть осыпью То ли сквозь щели, щеколды и заперти Не дотянуться до ближней мне паперти Чтоб постоять там без имени-звания И попросить бы за тех, на окраине, Что на окраине пальцев несмеженных Оторопь-оторопь, поле бесснежное, Поле сухое, от ветра оглохшее, Свей из руки мне шнурок, да потоньше бы, Да подлинней, чтобы морем и сушами Мог протянуться, а время бы слушало, Хоть на мгновенье, землею и недрами… Бог умудрил, да не слишком, наверное. 2001 г. «На ветках снег лежит…»
На ветках снег лежит немым благословеньем. Цветы из снега — знак преподношенья Своей же белизне и тишине. Вишневый цвет, что буйствует весной На небе ночи кажется на миг Рисунком изморози неподвижным. Деревья вспомнили себя во сне. «Вьюга. Зима…» Вьюга. Зима. И над вьюжною пропастью Женщина вяжет. Не сети для промысла И не одежду, что греет ей тело – Женщина вяжет без умысла-дела. Вяжется что-то вязания для, Зимнею толщей покрыта земля, Веки приникли к стеклу мотыльками, Взгляд неподвижен, а пальцы мелькали, Не через окна и не чрез порог Спицы-синицы ведут диалог, Что говорят меж собою — не знаю, Им и безмолвного жеста хватает Жеста извечного: каждый в черед, И самотканой рекою течет Из-под руки, из-под пальцев снующих Утро и дом, дверца печки и вьюшка, Дерево рядом за спинкою стула, Птица крылом, встрепенувшись, взмахнула, Птица на дереве — в воздухе посвисты… Женщина вяжет и вяжет над пропастью, Все для того, чтоб на сотой петельке Выросло дерево в комнате-клетке, Птица над крышей свой круг описала, Птица на дереве — круга начало. Весна |
