- Значит, ваш травматического действия пистолет не помог?

Джон Александрович приоткрыл глаза и вспомнил, что перед ним на больничном стуле сидит начальник службы внутренней безопасности Рем Голышев и держит в руках электронный планшет, в котором стремительно делает какие-то пометки. Ишь, насобачился-то. Да сейчас все уже насобачились сразу всё в электронном виде записывать и оформлять, ручкой почти уже никто не пользуется. Да и сам Зарайский тоже таков, тоже всему этому насобачился, куда денешься. Значит, Голышев уже "копает" и под него, Джона Зарайского? А что такого, да, неприкосновенных у нас нет! Точнее, "не копает", но расследует происшедшее. И демонстративно на "вы" перешёл, как и полагается "по службе"! Лис-Голышев, Лис-Рем этот самый. А что? - Голышев и в самом деле напоминал лиса своей буроватой мастью, худобой, заострёнными чертами лица. Не вполне рыжий, но светло-бурый, ходит кругами, всё что-то вынюхивает. Не только по должности, но и согласно призвания. Во все времена на такие должности, понятное дело, стараются брать людей подходящих, способных, со-от-ветствующих, вот!

- Увы, расстрелял почти всю обойму...

Так ведь, кажется, и было? Чудовище стремительными и какими-то странно для его размеров и веса легкими прыжками неслось прямого на него, а он, Джон Александрович, пулял в него резиновыми зарядами, которые никакого особого вреда нападавшему монстру причинить, в принципе, не могли. Глупая, однако, получилась ситуация!

- Четыре выстрела... - уточнил Голышев.

- Один патрон улетел в траву целым...

- Да, мы нашли!

- А телефон?

- Тоже!

- Это хорошо... От травмата толку мало. Это была целая собака Баскервиллей! Нет, куда больше! Как я вообще уцелел?

- А сами вы, что помните дальше, как дело было? - голос у Рема никогда не отличался особой выразительностью. Такой тусклый, бесцветный. И здесь, в больничной палате, он разговаривал с Зарайским почти шепотом, хотя больше никого в помещении не было. Ну, а если всё же подслушивают, то современная аппаратура любой шёпот всё равно запишет и разберёт. Но Голышеву надо делать вид, что шифруется. Сила привычки!

- Дальше эта тварь вцепилась в меня, вот, это я помню... - Зарайский на минуту задумался. - Чуть не отхватила руку - и я, кажется, упал... Дальше почти ничего не помню, отключился. Или потом были ещё выстрелы?

- Вам повезло. У охранников Тыркова были помповые ружья. Это они стреляли, потому что Тырков проезжал мимо.

- Значит, завалили... тварь?

Голышев вздохнул:

- Вроде как...

- Почему вроде?

- Потому что трупа нет!

- Как это нет?

- Нет и всё! Вроде бы сам Тырков и охранники видели очень большую и чёрную собаку, какое-то время и труп её был, а потом - как испарился!

Дружно помолчали. Довольно долго. Сознание у Зарайского опять начало слегка "плыть". В голове вдруг закрутилась какая-то страшно знакомая мелодия - ещё из детства - и почему-то очень захотелось обязательно вспомнить, что это именно за мелодия и кто там и что именно пел: "Вот они опять летят над нами..." да, где-то-там "... в журавлиной стае"... Или нет, как-то так: "Высоко они летят над нами..." Что-то, да про журавлей, была песня. На пластинке ещё, с шипением иглы, с потрескиванием... Не на диске и не на флеш-памяти. Не эм-пэ-три... Флеш-флеш... какое странное слово. Но почему же именно про журавлей так хочется вспомнить все слова той песни?

- Джон Александрович!

- Да?

- Вы меня слышите?

- Да, конечно...

- Что вы обо всё этом думаете?

Что тут можно думать? Плохо всё это, плохо, вот что, дорогой господин-товарищ Голышев... И что ты вообще за человек: около сорока, гладко выбрит, шатен с залысинами, чуть рыжеватый, худой, даже слишком, вид субтильный, хотя на самом деле - жилистый и куда лучше Зарайского владеет набором приёмов некоторых восточных единоборств, даже может убить одними пальцами, об этом Зарайский, как глава VES, знает, поскольку положено знать. Ещё... ну, да, как говорится, в тихом омуте черти водятся и есть... есть... сидит в этом Голышеве какой-то тихий непроницаемый "чорт", как и во всяком "особисте" должен сидеть. Явных подлостей, правда, за ним не помнится. Но - неискренний человек, скрытный, словно таящий в себе нечто - непросто, там, служебные тайны, но что-то и сверх того, при том что - опасное и неприятное, с которым и сам не знает, как быть, даже и сложнее - не знает и сам, браться ли за это большое и мутное, потому что есть ощущение, что, если возьмёшься, то, скорей всего, уже не отлипнешь и не известно - справишься ли. Возможно, именно по этой причине Голышев не выглядел счастливым человеком, точнее - удовлетворённым жизнью. Жизнь его явно томила и томила по-крупному, хотя и в тайне. Нет, что же это были за журавли в песне: "вот они летят опять над нами..." - никак не вспомнишь. А ведь плохо быть Голышевым, мутно как-то. Гм... А что, с другой стороны хорошо быть тем же Зарайским. Да ещё и Джоном? Разве всё не мутно и всё ясно? Но, может быть, всё же чуть ясней? А кто бы знал, что ясней? Или кто именно ясней? А как проверишь, выбора все равно нет: если уж родился Зарайским, то шкуру уже не поменяешь - не поменяешь душу и сердце... Интересное дело, а ведь был такой фантастический роман, когда изобрели прибор, пересаживающий сущность или, там, душу одного человека в тело другого, меняя местами, так сказать, забавно, конечно. Хотя это лишь телами поменяться, а внутренняя суть та же. А вот если ещё и душами, самой сутью...

- Джон Александрович, а вы не думали, что это был "прорыв"?

- А... фиксация прорыва была?

- Да, "прорыв" зафиксирован в это же время, но фиксация была смазанной и точные координаты установить не удалось... Схлопнулся прорыв очень быстро..

- А не точные координаты?

- Никаких не удалось зафиксировать!

- Плохо-плохо! - пробормотал Зарайский, отворачиваясь к стене и с трудом натягивая на голову одной рукой простыню. "Вот они летят опять над нами..." - Устал я, Рем, давай до следующего раза!

Голышев поднялся, слегка стукнул по планшету пальцами - вероятно, отключил.

- Ещё только... пара вопросов! Кто та женщина?

- Какая?

- Которая была рядом с вами и поторопилась сбежать.

- Не знаю... - глухо ответил из-под простыни Зарайский. - Просто мимо шла, закурить просила... а я ж не курю... Ещё что?

- Согласно списка звонков, перед самым нападением вам звонил ваш брат Сергей Зарайский... Из Панамы!

- Да... но...

- Что он сказал?

- Он... ничего не успел. Только поздоровался. В тут из кустов и выскочил этот волкодав!

- Значит, ничего не сказал, не успел, ага... Но каково совпадение, а? Звонок перед самым покушением? Или... перед самым "прорывом"?

- Рем... ты что? В чём-то его подозреваешь?

- Простите, Джон Александрович, но это моя обязанность... подозревать. А ситуация, сами понимаете, далеко не рядовая...

Зарайский в ответ промолчал - или вполне сознательно или и впрямь так устал, что утратил нить беседы и не мог продолжать разговор.

Голышев решил больше не терзать шефа, буркнул: "Выздоравливайте!" - и вышел из палаты.

"Похоже, что не договаривает, - думал он, - что-то явно скрывает!"

Здесь было над чем поразмышлять. Пораскинуть мозгами. А главное, было, что и куда копать. И не только по долгу службы. Голышев не был просто службистом или циником. Но по своей породе или психофизическому типу, он был если и не впрямь лисом, то - явно служебно-розыскной собакой, ищейкой. И если уж взял след, то сбить его с соответствующего направления было почти невозможно. Однако это самое "почти" тоже могло иметь место, потому что Рэм Голышев являлся человеком, тогда как всякий человек имеет свои слабости и уязвимые места. Имел их и Голышев. И в истории с Джоном Зарайским плохо было не только то, что здесь скрывались явные опасности для VES и самой земной реальности. Куда хуже было то, что Голышев во всём происходящем ощущал серьёзную опасность и для себя лично.