- ...я всё подготовлю, а потом позвоню тебе. Ты ведь любишь ездить на поездах? На вокзале я вас встречу с цветами. Какие ты любишь?
Когда мама приносила подаренные ей букеты, я приходила в восторг, а отец в бешенство. Я думала, он цветы на дух не переносит. Но почему-то теперь всё изменилось. Если лишь предчувствие войны так меняет людей, то что с ними сделает сама война? Может, она - не такая уж плохая штука?
- Какие цветы, папа? Зима же.
- Но это ведь столица.
- В столице не бывает зимы?
- Там всё бывает, и цветы зимой тоже.
- Я не хочу уезжать.
- Это всего на месяц...
- Свен говорил так же. Но месяц уже прошёл.
- Смотри-ка, тебя теперь не обманешь. - Он гладил меня по волосам. - И когда ты так хорошо научилась считать?
Я фыркнула.
- Давно. Знаешь, а я сейчас учу ирдамский. Хочу как ты, знать всё на свете.
- Какой ирдамский в девять лет?
- Мне одиннадцать, папочка.
Переступая порог, отец старался улыбаться. Он, правда, хотел всё исправить. Верил, что там, в столице возможно всё. Цветы зимой, жизнь с чистого листа...
Через две недели все в городе стали говорить об эвакуации. Выглядывая из окна, на протяжении нескольких дней мы видели одну и ту же картину: тянущуюся по улице вереницу гружёных машин. Вывозили заводы и банки. Вывозили детдомовских детей. Элита вывозила своё имущество.
Мама стала чаще курить и, наблюдая из окна массовое бегство, повторяла: "трусы, жалкие никчёмные отбросы. А у меня там сын". Она не хотела уезжать без Свена. Она верила, что он придёт, не сегодня - завтра. Он же обещал, сказал, что через месяц...
Когда пришло наше время эвакуироваться, мама послала слуг с вещами на вокзал. Сказала, что они должны всё подготовить к нашему приезду. А вещей было - три машины, и всё - только самое необходимое, без чего в столице не прожить.
- Бросай всё! На месте купишь, что захочешь! - Я слышала, как дребезжал в телефонной трубке голос отца. - О чём ты думаешь? Жить надоело?
- Какая же ты трусливая мразь, - шипела мама в ответ. Её шатало от выпитого вина. - Со мной ничего не случится! Раз он так сказал, значит, ничего не случится! Война? Кучка ирдамских выродков подошла к границе, а ты уже теряешь сознание от страха? Хотя, признаться честно, мне нравится наблюдать за тем, как ты бежишь и прячешься, напуганный собственной тенью. Тряпка! Жалкое подобие мужчины! Не удивительно, что ты можешь плодить только дочерей.
- Чокнутая! Делай, что хочешь, только ребёнка привези! Моего ребёнка! Привези и катись!
- Знаешь... так и сделаю!
Но в последний момент мама передумала.
- Ты иди, - сказала она мне, стягивая с рук перчатки. - За тобой присмотрит Матильда. А я приеду завтра. Если Свен вернётся, а тут никого не будет...
Но я тоже решила проявить характер. Вцепившись в её юбку, я заявила, что никуда без неё не поеду.
Так вот получилось, что в поезде была лишь прислуга и наши вещи. Поэтому, когда этот последний поезд из Рачи разбомбили, нас сочли погибшими. Всё наше имущество сгорело. А мы остались дома, запертые в Раче на долгие, практически бесконечные два года.
Мама, я, Ранди и старая Магда. И Свена мы, конечно, не дождались. Больше никто не пытался нас спасти. Буквально в четыре дня Рача оказалась занята вражескими войсками.
Очень хорошо помню этот роковой день. Вечером мама как обычно заняла пост у окна с сигаретой, вставленной в костяной мундштук. Дома было так же пусто, как и на улице. Фонари больше не зажигали, и в темноте они напоминали виселицы. (Сама удивляюсь своей детской проницательности: их ведь именно так и будут использовать оккупанты). Всё то, что раньше казалось родным, пугало. За какие-то две недели Знатный квартал стал кварталом Пустоты.
В тот вечер Ранди вышел из дома и долго смотрел в небо, на восток, откуда наплывала чернота. Словно мог знать заранее... Наверное, так оно и было, но что это меняет? Боже, ему было пятнадцать. Сейчас, несведущие люди говорят, что у тайнотворцев уже в процессе пубертата рост под два метра, косая сажень в плечах. Чушь. В пятнадцать он выглядел так, словно его же тело сопротивлялось росту, сдавливало его изнутри: тщедушный, почти одного роста со мной. В нём не было ни намёка на силу, ничего от чудовища, которыми их клеймят. В пятнадцать он не походил даже на тень того мужчины, которым в итоге станет. А в семнадцать он выглядел ещё хуже. Хотя кого война красит?
- Магда зовёт ужинать. - Я подошла к нему и дёрнула за рукав.
Когда Ранди повернулся, мне показалось, что он перестал понимать даже меня. У него был потерянный вид, словно я только что, как и мама одиннадцать лет назад, вырвала его из обезумевшей, галдящей толпы в тишину вагона первого класса. Из мыслей о грядущей катастрофе в (пока ещё) безопасную реальность.
- Ты только выпей за меня молоко. А я тебе потом вслух почитаю. Договорились? - Я взяла его ладонь в свою и пожала её, заключая соглашение. Но его пальцы не сжались в ответ. - Ладно, если не хочешь...
- Нам надо бежать.
Я посмотрела туда же, на горизонт, последний раз без страха.
- Завтра уедем, мама же сказала.
- Вчера она говорила то же самое.
- Она оправит Свену телеграмму, и сразу уедем.
- В городе больше не осталось почтальонов, Пэм. Она не собирается... - Ранди долго не решался озвучить жестокую правду: - Она с ума сошла, Пэм. Она убьёт и себя, и тебя тоже.
Впервые мне захотелось его ударить, причинить ему боль. Такую боль, от которой он бы рыдал и ползал на коленях. Но я тогда лишь припомнила ругательства, которыми потчевали друг друга родители.
- Не подходи ко мне больше! Никогда в жизни!
Мама? Сумасшедшая? Убьёт? Ненавижу!
С Ранди только так и можно было: для тайнотворцев, не знающих физических страданий, боль можно было причинить исключительно словами. Довести его до агонии мог только контроллер.
Ужинали мы в гробовом молчании, а мама ничего не ела, только пила. Отнюдь не молоко. А потом...
Сначала задрожала хрустальная люстра, зазвенела ложечка в кружке, от стенок бокала по гладкости вина побежали круги. Мы замерли, прислушиваясь: непрекращающийся раскат, такой тупой, однотонный, густеющий звук.
- Что же это? - вскочила Магда, подбегая к окну. - Гроза? Зимой-то?
- Не гроза. - Непоколебимость Гвен Дуайт можно было объяснить только тем, что она заранее всё спланировала. Она не собиралась спасаться. Не хотела жить с ненавистным мужем без любимого сына. От Свена она так и не получила ни одного письма за всё это время. - Война.
Магда кинулась к двери, её шаги забарабанили по лестнице. Соскочив со стула, Ранди метнулся за ней, крича:
- Выключайте свет! Немедленно! Нужно везде выключить свет!
- Мама. - Я трясла её, изрядно охмелевшую, за плечо. - Мамочка.
Тогда ещё не было страшно. Только предчувствие. Разве пока мама рядом может случится что-то плохое?
Мы погасили свет, став как будто ещё более беспомощными. Раздались первые раскаты, далеко за городом. А уже через пять минут ударной волной выбило окна на нижнем этаже. Земля дрожала, словно ей тоже было страшно. И грохот... такой шум, что, казалось, он высверлит в голове сквозную дыру от одного виска до другого.
Что шокировало больше всего? То, что война сошла именно с неба. Это было непостижимо, так странно для нас, детей. Место, где жили солнце, Бог и дедушка с бабушкой, осквернили крылья вражеских бомбардировщиков, клеймёные гербом Ирд-Ама.
В одночасье мы потеряли к небу всякое доверие.
Оставив маму допивать остатки вина в темноте, я скатилась с лестницы и тут же поскользнулась. Я с размаху упала в тёплую, чёрную лужу, измазав руки, лицо, волосы, платье. Тяжёлый, незнакомый запах ударил в нос. Магда лежала у двери. Её живот был распорот, в него были воткнуты, как в игольницу, осколки стекла. Она вся была усыпана маленькими бриллиантиками, которые искрились в свете костров, гуляющих по улицам.
