— С праздником тебя, мой любимый! Пьян ты или трезв?

— Я никогда не бываю пьян.

— Ну и черт с тобой в таком случае!

— Абрам, не распускай язык! — зашептала мужу перепуганная Хама. — Разве можно так разговаривать с собственным зятем?!

— Мужчина должен пить! — закричал в ответ Абрам. — Трезвенник никогда не сможет зачать ребенка!

— Как тебе не стыдно, Абрам! Ты позоришь свой дом!

Нос у Хамы сразу же покраснел, на глаза навернулись слезы. Абрам, по всей вероятности, был уже пьян. Белла подбежала к отцу и принялась что-то шептать ему на ухо, но Абрам не стал ее слушать, обнял и поцеловал:

— Ах, доченька, никчемный у тебя отец.

— Пьян, как Лот, — вздохнула Хама.

— Лот, к твоему сведению, очень даже позаботился о своих дочерях, — буркнул Абрам.

— Фе, Абрам, — пытался увещевать его Пиня. — А еще дед называется!

— Да, Пиня, ты прав! — промычал Абрам и, схватив Пиню за бороду, потащил его за собой, как козу. Все присутствующие покатывались со смеху, визжали от восторга.

В гостиную вошла Стефа. Высокая, ростом почти с Абрама, она была в красном платье с черным лакированным поясом. Ей недавно исполнилось двадцать семь лет, но выглядела она старше, за тридцать. У нее были высокая грудь и крупные бедра, миловидное смуглое лицо и при этом какой-то утомленный, невеселый вид. Студент-медик, с которым она встречалась уже четыре года, курс так и не закончил, да и жениться особого желания не проявлял. В семье поговаривали, что Стефа от него забеременела и ей недавно пришлось сделать аборт.

Увидев Стефу, хасиды, пряча улыбки, расступились; мужчины же постарше, гладя бороды, стали перешептываться.

— С праздником тебя, Шева, — подал голос Абрам. — Для всех добрых евреев сегодня — великий праздник.

— И тебя с праздником, — отозвалась Стефа.

— Ступай, попотчуй гостей. Ты ведь еврейская дочь, верно?

— А я и не отрицаю.

Стефа повернулась и вышла из комнаты. Ей не нравилось, когда отец называл ее древнееврейским именем Шева, когда вел себя, как эти ортодоксальные евреи. «Интересно, что он задумал на этот раз, этот лицемер? Он в тысячу раз хуже меня, — подумала она. — Это он виноват, что я такая, какая есть, — без Бога и мужа».

В гостиной тем временем веселье продолжалось: гости распевали песни, танцевали, шаркая ногами. Абрам залез на стол и высоко над головой поднял руку с бабками, которые подала ему Хама, и стал, как это делал в Бялодревне шамес Исроэль Эли, раздавать их гостям, напевая:

Хама попыталась было спрятать от мужа имевшиеся в доме коньяк и виски, но Абрам всю выпивку прибрал к рукам и исправно разливал ее по стаканам. Гостей помоложе он отправил разбудить лавочников, и вскоре они вернулись с яблоками, грушами, виноградом, арбузами и грецкими орехами. В одной из лавок они проникли в винный подвал и принесли целую корзину с покрытыми паутиной и пылью бутылками сухого вина. Вдобавок они ухитрились где-то добыть бочонок пива. Абрам выбил кулаком крышку бочонка, и из него брызнула пена. Пение и танцы с каждой минутой становились все активнее, хасиды продолжали прибывать. Каждый раз, когда веселье начинало стихать, Абрам подстегивал собравшихся громкими криками: «А ну живей, братцы! Не спать! Радуйтесь Торе! Ваше здоровье! Ваше здоровье, братцы! На следующий год в Иерусалиме!»

Хама стояла в дверях еще с несколькими соседками и то смеялась, то плакала, сморкаясь и вытирая мокрые глаза. «Вот бы он был таким весь год! — думала она. — Знали бы они, каково мне приходится!» Абрам принес ей стакан пива:

— Выпей, Хама! Твое здоровье!

— Ты же знаешь, Абрам, мне нельзя.

— Пей! Дьявол пока еще за тобой не явился. — И он запечатлел на ее щеке жаркий поцелуй.

Хама вспыхнула от радости и смущения. Женщины захихикали. Она заставила себя сделать глоток пива и тут же почувствовала, как по телу разливается тепло. Мордехай — он был старостой в прошлом году — схватил Зайнвла Сроцкера за локоть:

— Сумасшедший, — сказал он про Абрама, — но — наш! Хасид до мозга костей!

В этом году Фишл в семейном праздновании участия не принимал. Сразу после службы он покинул молельный дом. В перерыве, как было принято на Симхас Тойра, он выпил, и теперь у него кружилась голова. В прошлые годы он веселился вместе со всеми, танцевал и пел с остальными хасидами, а потом приглашал их к себе домой. Адаса и Шифра подавали угощение и вино. К ним присоединялись его тесть и теща, все члены семьи. Старые и молодые завидовали его благополучию. Теперь же он шел домой в одиночестве, воровато бежал по улицам. Дверь была не заперта, он толкнул ее и вошел. Ни Адасы, ни служанки дома не было. Он снял очки и протер их уголком шарфа. Что-то, должно быть, случилось, раз они ушли и оставили дверь не запертой. Вечерело. Фишл проголодался. После некоторых колебаний он пошел на кухню, взял белого хлеба, рыбы, достал из духовки гусиную ножку. Есть хотелось нестерпимо. Но стоило ему взять кусок в рот, как аппетит пропал. Он попробовал пропеть праздничную песню, но из горла вырвалось лишь что-то похожее на скорбный вой. Развратница — вот в кого она превратилась. Падшая женщина. В былые времена ее заставили бы пить горькую воду, и, если она согрешила, у нее бы вздулся живот и покрылись язвами бедра. «Фе, как можно думать такое! Я ж ведь ей не враг! Есть Господь на небесах. Он видит правду».

Фишл услышал, как открывается входная дверь. «Адаса? — подумал он. — Или может, Шифра?» Он поднял голову и увидел перед собой какую-то молодую женщину. На плечах у нее была шаль. Знает ли он ее? Что-то в ней было неуловимо знакомое.

— Хозяйки дома нет?

— Что вам надо?

— Я работаю у вашего тестя, у Нюни Муската…

— А, понятно. Зачем пожаловала?

— Моя хозяйка хочет, чтобы вы пришли. Оба. И поскорей.

— А в чем дело? Жены дома нет.

— Хозяйка говорит, чтобы вы шли поскорей. Ей очень плохо.

— Что случилось?

— Не знаю. Ей вдруг стало очень не по себе. Сейчас ей, правда, немного получше, но…

— Хорошо. Иду.

Он оделся и вышел вслед за девушкой. Запер дверь, а ключ положил под коврик. По улице они шли молча. «Праздник испорчен, — подумал Фишл. — Что ж, ничего не поделаешь». Он испытал некоторое удовлетворение оттого, что его позвали, что он не стал еще совсем чужим в этой семье. В расхождениях между ним и Адасой Даша была на его стороне. Он шел, едва поспевая, за девушкой, а в голове у него роились странные и неожиданные мысли. Что было бы, думал он, если б он развелся с Адасой и женился на этой служанке? Скорей всего, она сирота. Была бы ему покорной женой. А что, если бы он просто попросил ее согрешить с ним? Ему стало стыдно собственных мыслей, и он попытался их отогнать, но мысли из головы не шли. Что ж, ничего удивительного, подумал он. Адаса уже несколько месяцев не сподобилась побывать в микве, очиститься. В конце концов, мужчина ведь тоже из плоти и крови.

Он торопливо шел за девушкой, та быстро шагала впереди. «Лучше идти за львом, чем за женщиной…» Ему вдруг вспомнилось это изречение из Талмуда. Они подошли к дому и поднялись по лестнице. Девушка открыла дверь и впустила его в квартиру. Стоило ему войти, как он понял, что теща тяжело больна. В нос ударил терпкий запах лекарств. Он вошел в гостиную. Посреди комнаты стоял его тесть и с отсутствующим видом курил папиросу.

— Войди. Она хочет тебя видеть. Но долго не разговаривай.

— Что случилось?

— Похоже, дело плохо.

Дверь в комнату больной выходила прямо в гостиную. Одна из двух постелей была застелена, во второй лежала Даша. Лицо у нее было бледное и пожелтевшее. Фишл еле ее узнал.

— Подойди, не бойся. — Голос у Даши был на удивление громкий и здоровый. — Садись рядом. Мне вдруг стало как-то не по себе. Сердечный приступ, наверно. Пришлось вызывать доктора Минца.