— Ты спятил! — говорил ему Млотек. — Евреи у тебя похожи на турок.
— Сам не знаешь, чего тебе надо, — заявил ему Феликс Рубинлихт. — Ты самый настоящий гоишер коп.
Глава седьмая
В дни между Суккосом и Йом-Кипуром Копл, как обычно, прибыл в контору в одиннадцать утра. Дел было немного. Квартиросъемщики аренду не платили, однако кое-какой доход с лавок, пекарен, небольших фабрик в копилку Мускатов еще поступал. Те несколько сот рублей в месяц, которые собирались, Копл аккуратно делил между наследниками в соответствии с их нуждами. Больше всего получал Йоэл — он был тяжело болен. Меньше всего — Абрам. Закончив с делами семьи, Копл принялся подсчитывать собственные доходы, щелкая на счетах, выпуская из ноздрей клубы дыма и напевая популярную песенку:
О чем пою,
Узнаешь только ты.
Сидя за столом Мешулама Муската и подсчитывая банкноты, проценты, валюту, стоимость недвижимости, Копл вдруг услышал шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Он обернулся. Дверь открылась, вошла Лея. Шел дождь, и в руках она держала зонтик с серебряной ручкой. На ней были каракулевое пальто и шляпка с пером. Давно уже Копл не видел, чтобы она была так нарядно одета. Он встал ей навстречу.
Лея улыбнулась:
— Доброе утро, Копл. Что это ты встал? Я ведь не ребе. И даже не жена ребе.
— Для меня ты важнее тысячи ребе вместе с их женами.
Лея вдруг сделалась серьезной.
— Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушал, Копл, — сказала она почти сердито. — Ты не передумал? Насчет меня?
— Насчет тебя? Ты сама прекрасно знаешь, что нет.
— И ты меня по-прежнему любишь?
— А ты как думала?
— В таком случае я хочу, чтобы ты знал: решение принято.
Копл побледнел.
— Рад слышать, — сказал он сдавленным голосом. Папироса повисла у него на губе.
Растерянность продолжалась недолго; Копл обошел письменный стол, помог Лее снять пальто и не забыл взять у нее из рук мокрый зонтик и поставить его в угол. На Лее было обтягивающее черное атласное платье (однажды Копл заметил, что это платье особенно его возбуждает), которое подчеркивало ее округлые бедра и высокую грудь. Когда она сняла перчатки, Копл обратил внимание, что обручальное кольцо у нее на пальце отсутствует.
— Все получается так, как ты задумал, Копл, — сказала Лея. — Ты — везучий человек. Почему ты не предлагаешь мне сесть?
— Пожалуйста, Лея. Здесь ты хозяйка.
— В самом деле? Та еще хозяйка! Послушай, Копл, мы уже не дети.
— Да.
— Поэтому, чтобы не наделать глупостей, необходимо все как следует взвесить. Я всю ночь не сомкнула глаз. Посмотри на меня. Я еще раз все продумала. С начала до конца. Мне терять нечего. Раз и навсегда должна я избавиться от своей дурацкой гордыни. Но если ты сожалеешь о своем предложении, Копл, я на тебя в обиде не буду. Бросить семью не так-то просто, я понимаю.
— Ни о чем я не сожалею. Сегодня — самый счастливый день в моей жизни.
— Почему ж ты тогда такой бледный? Ты похож на Йом-Кипур в предрассветный час.
— Нет, все в порядке.
— Перед Рош а-шона, — продолжала, помолчав, Лея, — он поехал в Бялодревну и взял с собой Аарона. Он и сейчас еще там. Этот болван вообразил, что я буду играть роль брошенной жены и с утра до ночи его оплакивать. Так вот, он ошибается. Я поеду в Бялодревну и потребую развод. Двадцати пяти лет мне хватило с лихвой.
— Я всегда знал, что в один прекрасный день ты образумишься.
— Откуда тебе знать? Пока был жив отец, я была готова терпеть все что угодно. Не хотела расстраивать старика. Я страдала и молчала. Лежала без сна и плакала в подушку, а Мойше-Габриэл в это время выпивал с хасидами. В Бялодревне ему было лучше, чем в собственном доме. А мне приходилось заниматься всем на свете — домом, хозяйством, детьми, думать, где достать денег, и все прочее. Он же только и делал, что меня пилил, ведь я не хотела, чтобы дети выросли такими же никчемными дураками, как их отец. Но теперь все, с меня хватит. Оставшиеся годы я хочу прожить как человек, а не как домашнее животное.
— Ты абсолютно права. На все сто процентов.
Копл решительно тряхнул головой и хотел затянуться торчавшей у него изо рта папиросой, но окурок давно погас. В поисках спичек он стал лихорадочно хлопать себя по карманам, шарить по столу и в ящиках стола. Счеты упали на пол, и деревянные кости долго еще, с глухим постукиванием, вращались на диске.
— Что ты ищешь? — воскликнула Лея.
— Ничего. Спички. Вот они.
— Что это ты так разнервничался? Двадцать восемь лет ты твердишь мне о своей великой любви. Еще вчера целую речь произнес. Если передумал, так и скажи — мы все равно останемся друзьями. Когда на такое решаешься, обманывать себя нельзя. Тут или все, или ничего.
— Не понимаю, Лея, зачем ты завела этот разговор.
— Сама не понимаю. Мне нужна определенность.
— Я готов и не отступлюсь. Дай мне только пару дней.
— Хоть пару недель. Спешки никакой нет. Я прошу только об одном. Постарайся не обделить жену. Оставь ей денег — на жизнь и на детей.
— Она никогда ни в чем нуждаться не будет.
— С чего ты взял, что она согласится на развод?
— Ручаться не могу.
— Понятно. Получается, все эти годы ты попусту болтал языком.
— Нет, Лея, это не так.
— Что-то, я смотрю, энтузиазма у тебя поубавилось. Верно, двадцать лет назад я и впрямь была моложе и красивее.
— Для меня ты всегда красавица.
— Сейчас не время для комплиментов. Напрасно ты думаешь, Копл, что мне так легко совершить этот шаг. Я всю ночь не спала, вертелась в постели, как змея. Я не чета твоим молоденьким подружкам. Мне скоро сорок четыре. Говорят, что я еще хороша собой, но чем женщина миловиднее, тем она глупее. Тебя все считают вором и проходимцем, говорят, ты способен на все, на любое жульничество, — а вот я тебе верю. Что это ты так побледнел? Я вовсе не хотела тебя обидеть.
— Кто считает меня вором?
— Какая разница? Не я.
— Я и есть вор.
У Леи защемило в груди.
— И у кого ж ты украл?
— У твоего отца.
— Ты шутишь?
— Раз все об этом говорят — значит, так оно и есть.
— Копл, перестань. Чего только не болтают люди! Нет на свете человека, про которого бы не наговаривали, не распускали сплетен. Ходили же слухи, что Маша — твоя дочь.
— Хотел бы я иметь такую дочь.
— Говори, как есть, Копл. Что тебя смущает? Не хочешь рвать с семьей — давай поставим на этом точку. Пока ведь никто еще ничего не знает.
— Скоро узнают.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы сыграем свадьбу в Венском зале.
— Ты что, с ума сошел? Разведенные женятся без помпы. Что тебя волнует? Тебе жаль Башеле?
— Жаль — но это меня не остановит.
— Может, ты любишь другую? У тебя ведь добрый десяток женщин.
— И пяти не наберется.
— По-моему, я начинаю тебя понимать, Копл. Ты ведь не раз говорил мне, что женщины у тебя есть, но ты их всерьез не воспринимаешь. Так, дурака валяешь. По моим же представлениям, если отношения мужчины с женщиной продолжаются долго, с ней валять дурака нельзя. Я ничего не знаю — и не хочу знать — про твои романы. Прости, но меня от них с души воротит. Но если ты и в самом деле влюблен в одну из своих баб, пожалуйста, очень тебя прошу, не морочь мне голову. Я ведь как-никак дочь Мешулама Муската.
— Ни в кого я не влюблен и никого не боюсь.
— А кто сказал, что ты кого-то боишься?
— Разве не ты?
— Ты что, боишься, что она плеснет тебе в глаза кислотой?
— Кто «она»? О ком ты?
— Послушай меня, Копл. Я же вижу, ты от меня что-то скрываешь. Не хочешь говорить — не говори. Забудь. Давай сделаем вид, что нашего разговора не было. С ним я все равно разведусь, но к тебе это никакого отношения иметь не будет.
— Ты что же, передумала?
— Считай, что так.