Все же я слишком категорично высказалась на тот счет, что у меня никогда не было матери. Хранился в моей памяти кусочек времени, где всё иначе. Только лучше б этого кусочка вовсе не существовало. Когда два года спустя я с размаху влетела в прежнюю пустоту, она уже не была для меня привычной и ожидаемой. Облом пришелся в самое неподходящее время и в самом незащищенном месте.
Моя благополучная старшая сестра, гордость и утешение родителей, с самим за себя говорящим именем Надежда, женщина со стерильной во всех отношениях репутацией, оказалась стерильной и в буквальном смысле: у неё не было детей. Муж законный имелся, вполне себе семьянин-производственник, дом полная чаша, а детишек Господь не дал. Такая вот незадача. А родителям уж больно хотелось внуков понянчить, или не понянчить, или не хотелось, а угнетала их в этом какая-то в глобальном смысле неправильность. Род мог прерваться, опять же. Так уж случилось, что по обеим семейным линиям моих родителей они оказались единственной супружеской парой имеющей детей. Мамина сестра, чьим мужем был тот самый Злой Дядя Лёня, была бездетной, у папы оба брата умерли, один в детстве, другой совсем молодым и неженатым. Не было у меня ни двоюродных, ни троюродных, ни сколько-нибудь-юродных братьев или сестёр. Ситуация, подозрительно похожая на то, что в одной старой науке называется вырождением рода, не хотела укладываться в сознании отца и матери — уж у кого, у кого, а у таких достойных, как они, людей, никогда никому не причинившим ни малейшего вреда, в этом смысле всё должно было быть в порядке. Про меня они при этом не вспоминали, а, если бы и вспомнили — а в чем тут, собственно, заключалась их вина? В семье не без урода.
Рождение первенца, Алешки, привело к ошеломившим меня внутренним переменам. Мне стало недостаточно того, что я, мало того, что не погибла, а очень даже процветаю. Позарез захотелось иметь семью, близких людей, возникло непреодолимое желание показать малыша родителям. Вполне невинный для большинства молодых мамаш позыв оказался для меня непозволительной роскошью, дорого обошелся впоследствии. Если бы только для меня.
«Родная кровинка, как-никак, внук, неужели им не захочется на него хотя бы посмотреть? — Такие сентиментальные думы думала я. — Ну ладно, я выродок и отщепенка, но дитя-то невинное, почему бабушки и дедушки должно быть лишено?» — Обосновав эдаким трогательным манером потребность увидеться с родителями, я сгруппировалась и позвонила сестре в Новосибирск.
Я не перезванивалась с Надей все эти годы. О себе родителям периодически знать давала, то есть, никакой конкретной информации: жива-здорова, и — нажимала на телефонный рычаг. И так раза два в год. Хотя первое московское время я частенько бегала на переговорный пункт Главпочтамта, набирала номер родителей, зажимая рот рукой — рыдания рвались из меня, слушала какое-то время голос, если трубку брала мама, давала отбой сразу, если подходил отец. Руку на пульсе семьи я держала, в курсе основных событий была, однажды даже видела их всех: и родителей, и сестру с мужем — на праздновании маминого юбилея. Я приехала в Новосибирск, нашла кафе, в котором отмечалось знаменательное событие, зашла туда со служебного входа, и, договорившись с работниками общепита, постояла за кулисами торжества.
Юбилейные речи и тосты укутали мою родительницу в сладкий кокон с ног до головы, досталось патоки и супругу юбилярши, добродетельная дочь Надежда тоже была обласкана застольем. Лишь моя скромная персона не была отмечена в тостах. И напрасно, между прочим: я училась не где-нибудь, а в МАРХИ. И успешно училась; не самыми глупыми головами считалось, что из меня получается неплохой архитектор, к тому времени я уже поучаствовала в коммерческих проектах, отметилась на конкурсах. Родители вполне могли гордиться мной, если бы не одно мелкое обстоятельство: уже пять лет, как я жила на содержании женатого мужика, годков которому было поболе, нежели моему отцу. Так что чужой я была на том празднике благопристойной жизни.
Прошло ещё три года. Диплом был в кармане, Алешке шёл второй год, у моего ребенка была вышколенная няня, я вполне могла бы и не работать — с голоду не пухла, услугами метрополитена имени В.И.Ленина не пользовалась, шмотки на Черкизоне не присматривала. Но я не валяла дурака, а с энтузиазмом занималась тем, что, тщательнейшим образом исследовав рынок, нашла незаполненную и перспективную нишу и принялась осваивать ее — организовывать свое дело. Начала с близким к нулю первоначальным капиталом, без достойного помещения, не прибегая к помощи всесильного и многоопытного Доброго Дяди. Как ни странно, всё быстро срасталось, уже стали прорисовываться контуры будущего предприятия, начали подтягиваться талантливые и работоспособные люди. Дидан по случаю рождения своего позднего третьего сына купил мне, матери его ребенка, очень приличную квартиру в «тихом центре», при этом и та хрущёвка, в которой я жила раньше, осталась за мной. Я была в шоколаде. И мне было очень плохо. Вот я и позвонила сестре. Целый год не решалась позвонить, боялась наткнуться на вежливое (знаменитая семейная деликатность!) равнодушие, боялась, что не справлюсь на этот раз, захлебнусь горечью.
Я предполагала несколько вариантов реакции на свой звонок, но только не той, что последовала. После Надиного «алло» из моей головы выскочили все слова, которые должны были, по моему мнению, продемонстрировать человеческую состоятельность её блудной сестры.
— Надя, здравствуй! Это Женя. — Вот и все, что я смогла из себя выдавить.
— Кто?! Женька?! Это, в самом деле, ты?! Где ты? Я хватаю машину и к тебе! Где ты, сестренка? Не молчи, умоляю! — Надин голос то и дело срывался.
— Я в Москве, на машине долго будешь добираться. — Я глуповато пыталась шутить, внимательно рассматривая телефонный шнур, намотанный на палец. Наезженная колея представлений о сестре и об её отношении ко мне так заколотила неожиданными ухабами, что закружилась голова.
— Я сейчас же в аэропорт, ближайшим рейсом вылетаю в Москву. Как мы с тобой встретимся? Называй место, время, Женечка, родная!
И моя карьеристка-сестра, наплевав на свою важную и ответственную работу, полетела на встречу со мной.
Времени на подготовку не оставалось, я была захвачена врасплох Надиной готовностью мчаться ко мне на всех парах, но успела сделать всё, что посчитала необходимым для такого случая. Я предупредила Доброго Дядю о появлении сестры, что означало: в ближайшие дни он не должен у меня показываться. Мой институтский приятель Филя был мобилизован на роль мужа и гостеприимного хозяина дома. Чтобы Марина, Филькина жена, не взревновала, по разработанному мной сценарию «муж», уезжал в командировку почти сразу же, как Надя войдет в квартиру. В качестве реквизита посреди прихожей был выставлен «мужнин» чемодан, набитый старыми журналами.
Возможно, не стоило устраивать спектакль, а нужно было прямо, без затей, рассказать своей единственной, и, как неожиданно выяснилось, любящей, сестре всю правду: сын у меня от женатого мужика, который охотно признал свое отцовство, взял на себя ответственность за ребенка, но свою законную семью оставлять не собирается. Вот, и ничего страшного, так и надо было сказать. Ну, посокрушалась бы моя родня, что все не слишком благопристойно, выразила что-нибудь такое, что царапнуло бы меня. Что еще? А хоть бы и ничего больше! Мне этой «деликатной» и вполне предсказуемой реакции хватило бы, чтобы согнуться и, возможно, никогда больше не разогнуться.
Да и не думала я тогда, что наступит время, когда мне от родных понадобится что-то ещё кроме ласковой улыбки для Алешки.
Не зря, получается, родители считали меня патологической лгуньей, наступило все-таки время, когда это качество во мне проявилось, а они зрили в корень, поставили правильный диагноз ещё в те времена, когда моя лживость пребывала в латентном состоянии. Впрочем, история с командировкой мужа и чемоданом в прихожей всё-таки вышла мне боком, но позже. А тогда, благодаря невинному, в общем-то, обману, у меня случился-таки въезд в родной город на белом коне.
