Блаженство дополнила красная смородина. Хозяева собрали ягоду, но на нижних ветках оставалось немало светящихся на солнце, манящих кисло-сладких шариков. Время от времени подползая к ближайшим от меня кустам, так, чтобы меня не могли засечь дачники с соседних участков, я срывала по нескольку веточек и утаскивала в своё убежище.
Надо заметить, что моё дачное бездействие не было просто отдыхом в пути, привалом на обочине железной дороги. Я выжидала. Охота на меня по электричкам не могла длиться вечно — сегодня ищут, а завтра у милиции найдутся другие милицейские дела, и я смогу ехать дальше. А пока славно было нежиться на солнышке, в кои-то веки ласково согревающем всё, в том числе и меня, дышать свежим, а не пропитанным железнодорожными испарениями воздухом. Я кайфовала на мягкой подстилке из телогреек, полистывая журналы «Крокодил» с замечательным, на мой вкус той поры, юмором.
Счастье оборвалось внезапно, в тот самый миг, когда я поняла, что припасённой на вечер картофелины у меня нет — она осталась лежать на скамье электрички рядом со сказкой про Нильса и Мартина. И это была катастрофа. Я уже знала, что идиоматическое «подвело живот» вовсе не пустая словесная виньетка — внутренности, действительно, яростно сводит от голода, и хуже всего бывает по ночам. День я могла продержаться на ягодах, а ночевать натощак... Вновь испытать это сомнительное удовольствие мне очень не хотелось.
Учитывая вновь открывшиеся обстоятельства, план действий нуждался в срочной корректировке.
Диву даюсь, откуда в восьмилетней девочке взялось столько вёрткой сообразительности. Нужно было выжить, вот и взялось откуда-то, а более осмысленного объяснения не приходит в голову.
Электричка отъехала от Барабинска совсем недалеко, две или три остановки, когда мне пришлось её покинуть. Это означало, что нужно вернуться в Барабинск. Я боялась, что пока буду добираться до Чулыма, меня сцапает милиция. А в Барабинске меня искать не будут — знают ведь, что я оттуда уехала. Вернуться нужно было дотемна. В поздних электричках разъезжать опасно, на это счёт я уже имела жутковатый опыт. У посетителей станционного буфета можно выпросить какой-нибудь еды; иногда попадались такие добрые люди, что даже бутерброда с колбасой им было не жалко. Потом, когда совсем стемнеет, я собиралась вписаться в пассажирский поезд, следующий через Новосибирск и затаиться в тёмном ночном вагоне.
Оставалось решить вопрос с маскировкой. Меня узнали в электричке по клетчатому платью и шали, стало быть, всю эту красоту необходимо было спрятать. Я зашла в сарай и обнаружила там несколько брезентовых курток с капюшонами — «штормовок», сняла одну из них с гвоздя, надела, закатав рукава. Куртка болталась на мне чуть ли не до земли, но на роль маскхалата подходила вполне.
Передо мной стояла непростая дилемма: взяв куртку, я становилась воровкой, в противном случае делалась лёгкой добычей милиционеров. После мучительных колебаний, я решила: «Возьму. Тут вон сколько штормовок. Хозяева и не заметят, что на одну меньше стало, а меня эта куртка очень даже выручит» Отряхнув от земли телогрейки, я повесила их на место, аккуратно сложила журналы в сарае и поплелась в сторону железной дороги. На душе было уныло — взяла чужое, но, найдя выход их положения: «Уговорю родителей приехать сюда и вернуть куртку хозяевам», я повеселела, и уже вприпрыжку продолжила путь до станции.
К сожалению, ситуацию со штормовкой мне исправить не удалось. Когда отец забрал меня из отделения милиции, он не пожелал обсуждать тему брезентовой куртки, и кража осталась на моей совести навсегда.
Вначале мне везло: до Барабинска добралась без приключений, и кое-что из еды перепало мне в тот вечер. С поездом тоже сложилось удачно. Одна из проводниц отошла от вагона, и я тут же юркнула в тамбур. Свободных мест в вагоне было много: поезд приближался к конечной станции и многие пассажиры уже повыходили раньше. Я забралась на верхнюю боковую полку и спряталась за свёрнутыми в рулоны матрасами. От обозначившейся реальной перспективы через четыре часа оказаться в родном Новосибирске, безо всяких пересадок и дополнительных приключений, у меня громко заколотилось сердце. Но, как тут же выяснилось, радоваться я начала несколько преждевременно. По спящему вагону, приближаясь к моему схрону, шли, тихо переговариваясь две женщины: «Может, она в другой вагон перебежала?» — Спрашивал первый голос. — «Отправимся, возьму фонарь, поищу получше», — отвечала вторая женщина, должно быть, проводница. Когда шаги стихли и хлопнула вагонная дверь, я соскользнула с полки и, стараясь быть неслышной, перебралась в соседний вагон. Сильно бояться было нечего: ну, высадят на Чулымской, так ничего страшного — уже светает, а утром рвану на электричках.
Кроме того, первого, раза, когда я от Москвы доехала аж до Кирова, больше мне в поездах дальнего следования везло не слишком. Больше двух станций в них проехать не удавалось, а, бывало, что и после первого же перегона ссаживали. Но сделать попытку увернуться от проводников и доехать до самого Новосибирска всё-таки стоило: родной город, чем ближе я к нему подбиралась, манил всё сильнее. Я пробежала вагон, тоже оказавшийся плацкартным, перескочила в следующий, купейный, и с разбегу налетела на дедушку-проводника.
— Куда это мы так спешим? — Спросил дедушка ласково, и затащил меня за руку в проводницкий отсек. Там он продолжил расспросы, посматривая на меня с добродушной усмешкой.
Однажды я уже видела такую улыбочку, такие же истекающие лаской глаза. Точно так же вначале смотрел Страшный, это ещё до того, как он завёл меня в безлюдное место, загромождённое шпалами, досками, грудами кирпичей и ещё всякой всячиной. Там его ласковость внезапно сменилась нервным, пугающим напором; говорить со мной он начал грубо, властно, подавляюще. Какой-то шум спугнул Страшного, он пошёл узнать, в чём дело. Отошёл он совсем недалеко, но возникшей паузы мне хватило, чтобы очнуться от ужаса. По-обезьяньи вскарабкавшись на гору из шпал, я опрометью, с отчаянной храбростью перепрыгивая со штабеля на штабель, кинулась бежать из ловушки, в которую обещанием вкусной еды меня заманил Страшный. Но отделаться лёгким испугом не удалось. День, ночь и ещё день я не могла ни уехать, ни прилечь — Страшный не уставал преследовать меня, и однажды я всё-таки угодила ему в лапы.
Ещё бы мне не испытывать недоверия к мужчинам, о чём с такой противной полуулыбочкой заявил Зубр.
Чем ласковей говорил дедушка-проводник, тем сильнее меня охватывал страх. В конце концов, я не выдержала. Не сумев закричать, а тихонько повизгивая: «Помогите!», принялась колотить кулаками по стене. На мой стук из соседнего купе прибежала заспанная девушка, как выяснилось позже, сменщица дедушки. Одета она была не так, как остальные проводники, на грудном кармане её куртки защитного цвета ярко выделялась нашивка «Студенческий отряд»
Выслушав мои несвязные жалобы и короткий отчёт дедушки: «Потеряшка. Надо будет пристроить в Чулыме», девушка принялась меня успокаивать:
— Алексей Кузьмич не хотел тебя обидеть. Он, знаешь, какой добрый.
— Испугал её кто-то шибко, вот она теперь и не верит людям. — Прокомментировал дедушка моё дикое поведение.
Горка шоколадных конфет, выложенная передо мной, вполне успокоила, горячий чай довершил дело. Я размякла, почувствовала доверие к этим двоим, поэтому решение Алексея Кузьмича вывести меня из вагона на станции Чулымская стало полной неожиданностью. Но ещё более неприятный сюрприз поджидал на платформе: добренький дедушка сдал меня с рук на руки милиционеру.
Я была в отчаянии: ведь почти уже добралась, и вот, на самом подъезде к Новосибирску влипла по-крупному. Неужели случилось самое страшное — «они» уже дознались про штормовку?!
Там, куда, не обращая внимания на мой скулёж: «Дяденька, отпустите! Что я такого сделала? Отпустите, дяденька», меня привёл милиционер, не случилось ничего из того, чем пугал Злой Дядя Лёня. Меня вымыли, одели в некрасивую, но чистую казённую одежду, покормили, а потом стали задавать совершенно пустяковые вопросы: кто я, где живут мои родители, откуда и куда направляюсь. Женщина, которая расспрашивала меня, выглядела добродушной, про украденную куртку разговора не заводила. Я успокоилась, и тут же стало трудно отвечать на вопросы: внезапно захотела спать, и так сильно, что едва не сваливалась пару раз со стула.
