— Этот мужчина — владелец ладони?

— Нет, это три различных человека.

— А оставшиеся шесть?

— Похоже, что это просто декорация.

— Потому что?

— Это несколько мелких косточек из различных мест. — Франкенштейн спрятал карандаш, а вместо него извлек раздвижную указку. — Копчик, другими словами — хвостовая кость, на самом конце позвоночника. Мечевидный отросток, вот тут, на самом конце грудины. И четыре самых маленьких фаланги различных пальцев на обеих стопах. все эти кости, во-первых, по-настоящему старые, во-вторых, они не обрабатывались щелочью, в-третьих, они принадлежали женщине.

Какое-то время Шацкий анализировал эту информацию.

— То есть, уже после убийства кто-то сложил паззл из костей, проверил, чего ему не хватает и недостающие элементы выкопал из какой-то старой могилы.

— Именно такая гипотеза и приходит сразу же в голову.

— Почему?

— К счастью, на этот вопрос ответ я искать не должен.

А я должен, подумал Шацкий. В голове пронеслось несколько следственных версий, одна хуже другой. И в каждой возникал некий мрачный псих, который сидит в одной из варминьских гаргамелей,^[68] среди кучек рассортированных костей, и вот он подсчитывает, чего ему еще не хватает, чтобы произведение было завершено. Чтоб он сдох!

— То есть, здесь кости пяти человек? — спросил прокурор, чтобы профессор подтвердил. — Наш покойник в главной роли, на вторых ролях: владелец руки, уха и владелица другого уха, ну и в качестве кордебалета — симпатичная мадам-донор не хватающих деталек.

Франкенштейн слегка кивнул.

— А где тут у вас отделение нейрохирургии? — спросил Шацкий.

— Новое здание в глубине, слева, третий этаж.

Прокурор Теодор Шацкий на прощание протянул руку профессору, после чего он вышел из прозекторской. Только лишь в коридоре ему пришло в голову, что следовало бы как-то поблагодарить. Он чуть было не повернул назад, но посчитал, что нет времени. А кроме того, помощь органам следствия — это обязанность гражданина, не хватало еще каждому отсылать цветочки.

2

Выйдя из здания «Анатомикума», он огляделся по сторонам. «В глубине» должно было означать подальше от улицы, и действительно, из-за прусской застройки выглядывало новое здание. Шацкий направился туда через больничный двор. Летом это наверняка был очень даже приличный сад, сейчас же он представлял собой несколько пересеченных аллейками скопищ грязи и старой травы, из которой выстреливали черные стволы старых деревьев.

Добравшись до новой части комплекса, он с удовольствием отметил, что проектировщики больницы были не только первыми в послевоенной истории города, которым удалось достичь чего-то большего, чем просто блевануть в публичное пространство. Они же были первыми, которым удалось довольно-таки толково соединить характерные прусские постройки из красного кирпича с современной архитектурой. В результате чего новый комплекс создавал и современное, и профессиональное, но еще и симпатичное впечатление — больницы, в которой бы хотелось поболеть, раз уж где-то надо.

Шацкий прошел автоматически открывающиеся двери и приемный покой, на лифте поднялся на третий этаж. Как обычно во всех больницах, на первом этаже царил кавардак и говор, а в отделениях царило спокойствие, коридоры были пустые, пахло дезинфекцией и кофе, перешептывания смешивались с шорохом медицинской аппаратуры.

За стойкой дежурки никого не было, Шацкий встал рядом и ожидал. Вообще-то, он искал предлога, чтобы отсюда улетучиться. Потому он даже не искал зрительного контакта с женщиной-врачом, которая вышла из одной из комнат и с папкой в руке направлялась куда-то быстрым шагом. Он был уверен, что та пройдет мимо, но она глянула на него, наморщила брови и резко остановилась.

— Вы кого-то ищете? — спросила она.

Прокурор глянул на женщину. Сорок плюс несколько лет, мелкого сложения, темные волосы, очки, челка. Тип отличницы. Папкой заслонялась словно щитом.

Он назвал имя и фамилию.

Женщина-врач, вместо того, чтобы ответить, повернула голову так, словно над чем-то интенсивно раздумывает. Характерный жест показался Шацкому знакомым. Кто это так же делал? Женя? Начальница?

— А кем вы являетесь для больной?

— Прокурором. Теодор Шацкий.

Услышав эти слова, хранившая профессиональный холодок женщина заулыбалась, как будто встретила почтальона, принесшего возврат НДС.

— Ну конечно же, прокурор Шацкий собственной особой! А я всю думала, ну откуда я вас знаю. Очень, очень рада, что могу с вами познакомиться. Прошу прощения, я бы с удовольствием еще побеседовала, но уже опаздываю на консилиум. Может быть в другой раз, хорошо? — и она улыбнулась, но теперь уже ободряюще.

Тот покачал головой, не имея ни малейшего понятия, как объяснить собственную славу в нейрохирургии.

— Последняя дверь по правой стороне! — крикнула женщина, прежде чем скрыться в лифте.

Шацкий поблагодарил вслед, подождал, пока лифт закроется, постоял еще минутку, но под конец посчитал, что необходимо как можно скорее покончить с этой встречей. Быстрым шагом он направился вперед, прошел мимо нескольких больничных палат, пустых или наполовину пустых, и наконец очутился в палате, где на единственной кровати лежала молодая женщина.

И выглядела она довольно-таки обычно.

3

Сознание приходит и уходит совершенно неожиданно, как будто бы кто-то баловался головным рубильником, так люди иногда щелкают авторучкой.

Щелк.

И темнота сменяется белой ватой, которая потом превращается в молочное стекло, за которым перемещаются различные нерезкие пятна, но потихоньку и они начинают обретать резкость. Она с трудом концентрируется на них.

Щелк.

Темнота.

Щелк.

И темноту заменяет белая вата, появляется какая-то мысль, летучая, слабенькая, достаточная лишь для того, чтобы подтвердить, что она — это она, позволяя ей определить себя сознательным существом. Она концентрируется на этой мысли и выстраивает вокруг нее последующие; раз уж ей известно, кто она такая, теперь пытается вспомнить, где находится и почему. Ей кажется, что каждую из мыслей нужно догонять. А это ужасно мучительно.

Щелк.

Сражение она ведет уже долго, но имеются и первые успехи. Несколько раз она удерживает сознание настолько долго, что понимает: она находится в больнице, с ней что-то случилось. Один раз она приходит к ужасному выводу, что прожила в коме тридцать лет и теперь уже никого не знает. Но сразу же после того уплывает — щелк — а когда приходит в себя, этого заключения уже не помнит.

Несколько раз мир становится резким настолько, что она видит незнакомые лица. Она пытается заговорить с ними, но напрасно.

Щелк.

Довольно быстро она вспоминает, что у нее имеется ребенок. Вроде как мальчик, но уверенности не было. Имени в памяти отыскать не удалось. Но маленький. Ей вспоминается чувство любви и чувство страха. Разве с ним что-то случилось? Он умирает, как и она сама? Слишком много эмоций.

Щелк.

На этот раз вместе с сознанием приходит боль. Она думает, что это, возможно, и хороший знак, что если уцепится за эту боль, то дольше сохранит сознание. Она нуждается в том, чтобы извлечь из себя больше сведений о ребенке, которого она так любит, и за которого так боится.

Мальчик. Она почти что уверена, что мальчик. Волосы темные. А глаза? Она видит образ ребенка в пижамке, лежащего навзничь, похрапывающего; на пижамке у него мотоцикл. Синий мотоцикл с надписью: «Врррр». Он спит, так что глаз не видно. Она пытается призвать какой-то другой образ, но ей этого не удается. Как на зло.

Щелк.

Она открывает глаза. На сей раз вместо ваты сразу же молочное стекло, уже прогресс. Наученная опытом, она не подгоняет чувств, ожидает спокойно, отключится или нет. Через какое-то время картинка делается резче; женщина видит, что перед ней стоит мужчина.

Ей хотелось бы подумать над тем, а кто это такой, но она не способна контролировать собственные мысли; вместо этого она размышляет над тем, а возможно ли, что в результате… в результате того, что с ней случилось, чем бы это ни было, она утратила цветовое видение. Потому что мужчина одноцветен. Белые волосы, бледное лицо, черное пальто; пиджак, сорочка и галстук различных оттенков серости. Он стоит в двери, потом подходит к ее кровати. Выпрямленный, руки опущены вдоль туловища.