1

«Анатомикум» на медицинском факультете на сей раз не походил на пещеру шекспировских ведьм. Исчезли все кипящие котлы, исчез, правда, и домашний запах бульона. Исчезла и аспирантка Алиция Ягелло. Остался профессор, доктор Людвик Франкенштейн, остался и покойник, до недавнего времени известный как Петр Найман, предприниматель, занимавшийся туристским бизнесом. До недавнего времени, потому что, с тех пор как было подтверждено, что в его скелете находятся не только эндопротезы, но и чужие кости — вопрос с тождеством скелета несколько запутался.

Кости покинули стол прозектора, на котором отдыхали ранее, и попали на пол, где их разложили на большом куске ткани. Все они были разделены, описаны и обозначены этикетками. Шацкому все это напомнило фотографии с исследований авиакатастроф, когда найденные фрагменты самолета раскладывают в ангаре. Да любой человек в Польше подумал бы то же самое, смоленская катастрофа обучила весь народ в плане следствий об авиационных катастрофах.

К Найману с компанией отнеслись подобным образом. На белой ткани черным маркером был очерчен контур человеческой фигуры, неестественно большой, как будто надутый, в высоту она должна была быть метра два с половиной. В контуре все кости и косточки были разложены по своим местам, стоящий над останками задумавшийся Франкенштейн походил на учителя, который размышляет над тем, как оценить работу студентов, желающих сдать анатомию.

— Двести шесть — это, конечно же, некоторое упрощение, — сказал он.

— Простите? — Шацкий не понял. Его разум изо всех сил боролся с мыслью, что скелет сложен из костей, принадлежащих двумстам шести различным жертвам. Это означало бы следствие, которого бы он не закрыл до самой пенсии.

— По телефону я сказал вам, что костная система человека насчитывает двести шесть костей. Так вот, в этом имеется некое упрощение. У новорожденного двести семнадцать костей, у человека взрослого — как правило — двести шесть; пожилой человек может иметь их меньше, потому что с временем кости срастаются, соединяются в одно целое. Вы знаете, я обучил множество патологов, по-настоящему выдающихся, но сам редко когда проводил осмотры, по результатам которых необходимо было писать заключение. Потому я и не научился криминальному способу мышления, той одержимости, чтобы повсюду искать проявления зла, какое-то преступление.

Франкенштейн заложил руки за спину, выпрямился.

— Вы это к чему ведете? — спросил у него Шацкий.

Ему не хотелось подгонять профессора, но он с удовольствием перешел бы к конкретным вещам.

— Меня должно было заставить задуматься, что в тех паззлах, полученных благодаря вам, присутствовали совершенно все элементы.

— Почему? Мы же установили, что кто-то принес кости в мешке вскоре перед их обнаружением. Просто не было времени, чтобы ими занялись какие-то там крысы или студенты-медики.

— Вы так говорите, поскольку вы дилетант. Вот вы думаете о скелете и видите бедренную кость, череп, ребра, позвонки. А ведь это всего лишь небольшая часть из всей костной системы. Нужно обладать приличными знаниями, чтобы где-то там, в каком-то странном месте, где совершилось преступление…

— Это вы сейчас говорите как дилетант. Убийства не совершаются под пролетами виадуков и в подвалах заброшенных домов. Совсем даже наоборот, большинство из них имеет место в ухоженных и хорошо освещенных интерьерах, то есть — в семейных домах.

— Так или иначе, но это не стерильные помещения, специальным образом приготовленные к этому. А здесь кому-то удалось убить, растворить труп, после чего из останков выловить все кости. Некоторые из них действительно мелкие, например, фаланги пальцев или копчик, а некоторые вообще микроскопические. Вот, поглядите.

Франкенштейн присел на корточках возле черепа Наймана, жестом пригласив Шацкого, чтобы тот присоединялся. Извлеченным из кармашка карандашом он коснулся косточек, лежащих на ткани на уровне уха нарисованного контура.

— Это слуховые косточки, они переносят колебания барабанной перепонки во внутреннее ухо, благодаря чему вы и слышите то, что я говорю. Молоточек, наковальня и стремечко. Очень любопытная конструкция, вам следует знать, что это единственные кости в человеческом организме, которые не меняют свою величину с рождения индивидуума. В ходе развития плода они формируются на все сто процентов, к тому же — достаточно необычным образом, что является одним из доказательств правоты эволюционной теории, поскольку у рыб и пресмыкающих точно так же…

— Профессор, пожалуйста.

Франкенштейн гордо выпрямился. Даже если он и приготовил какой-то меткий ответ, он оставил его при себе.

— Вот это стремечко. Видите?

Прокурор кивнул. Ему всегда казалось, что название условно, тем временем, маленькая косточка и вправду выглядела будто миниатюрное стремя, элемент конской сбруи гнома.^[67]

— Величина этой косточки — три миллиметра, ее ответвления не толще одной четвертой, возможно, одной третьей миллиметра. Во-первых, скорее всего, нет ни единого шанса, чтобы столь небольшая структура пережила ее обработку щелочью. Во-вторых, я просто не верю, чтобы той магме, в которую должны превратиться растворенные гидроокисью натрия останки, отыскать что-либо такого размера.

Шацкий внимательно слушал. Ему не нравилось то, что слышал, благодаря собственным стремечкам, неизменным от рождения. Не нравилось, потому что заключения профессора сводились к тому, чтобы сделать вероятным тезис о безумном серийном убийце.

— Пан профессор, — сказал он, — я все понимаю, но что это: теоретические размышления, или же мы говорим о данном конкретном случае?

— Пан прокурор, — Франкенштейн поглядел на гостя над оправой очков, — и я, и мой коллектив, не спим уже несколько дней, анализируя и подвергая перекрестному анализу генетические данные из всех двухсот шести костей по вашему указанию, а единственной поддержкой и признанием, которые мы получаем взамен, становится ваше растущее раздражение. Неужели я не имею права попросить у вас потерпеть несколько секунд?

Шацкому следовало заткнуться и одарить собеседника вежливой улыбкой, в конце концов, эта пара минут никого не спасет. К сожалению, именно такие образцы поведения получались у него хуже всего.

— Прошу понять, что имеются профессии, где время играет большое значение, а целью является нечто иное, чем публикация в научном журнале, который читает четверо коллег.

Франкенштейн деликатно усмехнулся.

— Ну конечно же, справедливость, чуть не забыл. Misstraut allen Denen, die viel von ihrer Gerechtigkeit reden.

— Извиняюсь, но я сам из Польши.

— Как говорил философ, «будьте недоверчивыми в отношении всех, кто слишком много говорит о справедливости».

— Пока что о справедливости я не проронил ни слова.

Профессор снял очки, вынул из кармана кусочек замши, тщательно протер стекла. Похоже, пауза была его любимейшим риторическим ходом.

— Кто-то потратил массу сил, чтобы собрать идеальный скелет, — сказал он. — Так, чтобы всего хватало. Вы получите от меня отчет со всеми подробностями, но самые главные определения будут следующими: большая часть костей принадлежит Найману. Но не все. Часть костей обеих ладоней имели другого хозяина, мужчину.

— Вы можете установить пол на основе ДНК? А возраст? Другие данные?

— Цвет глаз, цвет волос. Возраст, к сожалению, в очень и очень приблизительных границах, да и то, после сложных тестов. Я могу продолжать, или вы предпочитаете теоретические размышления?

На сей раз заткнулся Шацкий.

— Но, что интересно, в скелете имеется еще двенадцать костей, не принадлежащих Найману, и ни одна из них не была обработана щелочью. Помимо отбора ДНК, я распорядился выполнить химический анализ.

Шацкий вопросительно глянул на Франкенштейна.

— Шесть из них — это слуховые косточки. Два набора по три косточки. Один набор принадлежал мужчине, а второй — женщине.