Раньше я никогда не приезжал на остров Уайт. Да и не было для этого ни одной причины. Тут бывают разве что те, у кого есть дети и кто хочет устроить им дешевый отдых у моря. Либо студенты, изучающие Викторианскую эпоху и желающие погулять вокруг дома королевы Виктории в Осборне. Это маленький ромбовидный остров у южного побережья Англии, всего в двадцати минутах езды от Портсмута на автомобильном пароме через укрытые от ветров воды Спитхеда. От западного до восточного побережья не больше двадцати миль и двенадцать – с севера на юг. Осколок южных гемпширских земель, известный римлянам под названием Вектис.
Большинство здешних городов и деревень – настоящие ловушки для туристов, с их крытыми соломой домиками, музеями кукол, миниатюрными железными дорогами и парками фламинго. Но по мере продвижения к западу остров со своими садами и кедрами постепенно набирает высоту, природа становится более дикой, пока вы не достигаете песчаных утесов Алум-Бея и напоминающих церковные пики скал Нидлз.
На этих утесах, вдали от людских толп, вы бы увидели, что собой представляет остров Уайт на самом деле. Живописный пейзаж, вызывающий странное ощущение безвременья. Ощущение, что на этом острове высаживались римляне. Что англосаксы разводили овец на широких склонах его холмов. Что Виктория и Альберт прогуливались, беседуя, по его ухоженным садам. Что в 20-х годах по его узким закоулкам колесили взад-вперед автобусы с шинами-баллонами и плоскими лобовыми стеклами.
Поэтому он и нравился мне, а еще потому, что был уютным. Дэнни он тоже понравился, и это было самое главное.
Возможно, мы оба чувствовали, что убежали от суровой реальности на бескрайнее золотое побережье с морскими звездами, заводями, ведерками и совочками.
Вскоре после приезда я позвонил Джени в Дарем, чтобы сообщить ей наш номер телефона и сказать, что с Дэнни все в порядке.
– Ты же не будешь настраивать его против меня, правда, Дэвид?
– Зачем это мне? Ему нужна мать, как и всем детям.
– Но ты же не дашь ему почувствовать, будто я его бросила?
– Мне не придется этого делать. Он уже так считает.
Она тяжело вздохнула:
– Ты обещал, что не будешь настраивать его против меня.
– С ним все в порядке, – успокоил я ее. Тогда мне не хотелось вступать в очередной спор, особенно по телефону. – Я стараюсь упоминать о тебе так часто, как только возможно.
– Насколько часто?
– Джени, прекрати, пожалуйста. Я постоянно говорю, например: «Интересно, что сейчас делает мама?» и «Держу пари, что мама хотела бы посмотреть на тебя в этих штанишках». Чего еще ты хочешь?
В трубке повисло молчание. Потом раздался голос убитой горем Джени:
– Я очень по нему скучаю.
Я поморщился, чего она, естественно, не могла видеть. Это была не саркастическая гримаса, а выражение лица, которое бывает, когда понимаешь, что делаешь все возможное, но этого оказывается недостаточно. И что тебе до конца жизни придется терпеть последствия.
– Я знаю, – сказал я ей. – Сделаю завтра несколько снимков на пляже и пошлю тебе.
Ничего не сказав, Джени повесила трубку.
– Итак, что будем сегодня делать? – спросил я Дэнни.
Он стоял на поросшей мхом кирпичной террасе, выходившей на задний двор. Ноги широко расставлены, руки на бедрах, нижняя губа выпячена. Эту позу он принимал, когда хотел выглядеть взрослым. На нем была футболка в красно-зеленую полоску и красные шорты с эластичным поясом.
– Исследовать, – предложил он.
Я огляделся, прикрыв глаза от солнца.
– Думаю, ты прав. Давай обойдем дом и посмотрим, что нужно сделать.
– У тебя здесь синяк, – сказал он, показывая на мою левую скулу.
– Знаю. Ударился, когда упал с лестницы. Я весь в синяках.
– Нам нужен фонарик, – решил он.
– Ты абсолютно прав. Давай все осмотрим, а потом пойдем и купим себе самый классный и мощный фонарик.
Дэнни стал спускаться по лестнице впереди меня. Повсюду между кирпичами росла трава, а мох в некоторых местах был такой густой, что походил на раскисший зеленый ковер. Я вспомнил, как из одного дома в Брайтоне вытаскивали такой ковер после пожара, в котором погибли две маленькие девочки.
Дэнни шел вдоль опорной стены, окаймляющей террасу, и пел песенку «Великий герцог Йоркский».
– Вчера, когда ты уже спал, я разговаривал по телефону с мамой.
Дэнни продолжал размахивать руками.
– У него было десять тысяч солдат…
– Хочешь знать, что она сказала?
– Он их на гору послал…
– Она сказала, что любит тебя. Сказала, что скучает. Сказала, что очень, очень скоро приедет повидать тебя.
– А потом с горы назад.
– Дэнни.
Он остановился в самом конце стены. Над его головой кружила чайка, крича, как плачущий ребенок. Стало тепло, и голубое небо было усеяно маленькими, похожими на кусочки ваты облаками.
– Она сказала, что любит тебя и что скучает.
По щеке у него скатилась слеза. Я шагнул к нему, чтобы обнять, но он отступил назад. Ему не хотелось обниматься.
– Дэнни, я знаю, как это тяжело, – сказал я на манер персонажа из плохого австралийского телесериала. Откуда мне, черт возьми, было знать, каково это семилетнему мальчишке – потерять мать?
Чувствуя себя беспомощным, я отвернулся и поднял глаза на Фортифут-хаус – на его задний фасад, смотревший на сад и море. Из-за резкого уклона садовых земель стены казались неестественно высокими. Их сложили из темно-красного кирпича. Местами он так потемнел, что приобрел почти каштановый цвет. Гигантская аляповатая крыша была облицована замшелой бурой плиткой. Изначально все оконные рамы сделали из дуба – во всяком случая, так сказала мне миссис Таррант, но в 20-е годы их заменили на металлические. Они были выкрашены в черный цвет, от чего окна казались пустыми, а дом – заброшенным. Когда я только увидел Фортифут-хаус, первым делом решил перекрасить все металлические конструкции в белый цвет.
Дымоход был старым, изначальной постройки. Высокий, широкий, аккуратно выложенный из кирпича. Пригодный, чтобы жечь уголь. Хотя погода сейчас стояла почти как в субтропиках, мне подумалось, что зимы в Бончерче бывают довольно суровыми.
Похоже, в свое время всю заднюю часть дома обвивали вьюны, но они давно зачахли и погибли. Осталось лишь несколько высохших усиков, застрявших в швах кладки.
Что-то в пропорциях Фортифут-хауса раздражало меня. Его углы почему-то выглядели неправильными. Крыша казалась слишком громоздкой, а один ее скат отличался слишком высоким углом наклона. Я сделал шаг назад, но углы по-прежнему выглядели неправильными. Шагнул в сторону, они изменились, но опять не гармонировали друг с другом. Фортифут-хаус был одним из самых неправильных зданий, с которыми я когда-либо сталкивался. Независимо от того, с какой точки вы на него смотрели, оно всегда казалось каким-то неправильным, некрасивым и несбалансированным.
Его неправильность была буквально возведена в закономерность, поэтому я начал подозревать, что архитектор сделал это умышленно. Со всех сторон дом выглядел так, будто у него был только фасад, без глубины. Мне казалось, что за видимой мне стеной нет вообще ничего, кроме заброшенного пустого сада. Что Фортифут-хауса просто не существует.
Дэнни отказался взять меня за руку и спрыгнул со стены. Затем с мрачным видом побрел через сад, мимо густо переплетенных голых розовых кустов. Я двинулся за ним следом, ощущение в желудке было как будто с похмелья. Как могли мы с Джени заставить его так страдать? Иногда у меня мелькала мысль, что наша идея завести ребенка была ошибкой. Все равно что разводить пернатую дичь для отстрела.
– Думаю, на чердаке есть крыса, – сказал я ему, пока мы тащились по гравийной дорожке мимо конюшни.
Он не отозвался.
– Когда добудем фонарик, пойдем и поищем ее, ладно?
Он остановился, повернулся и хмуро посмотрел на меня:
– Крысы могут укусить.
– Ну да. Но, если надеть толстые штаны и рукавицы, все будет в порядке. И, как правило, они боятся нас больше, чем мы их. Я видел их в канализации.