Но часто бывает и так: дети разлетелись далеко от родного дома и поселились в больших городах, они зарабатывают такие деньги, какие и не снились их родителям, и живут в свое удовольствие. «Сладкая жизнь», как говорили в восьмидесятые.

Семья Андреотти была как раз из таких: один ребенок и двое работающих родителей. Престарелая синьора Андреотти с восьми утра до восьми вечера находилась в доме одна. Она развлекала себя болтовней с соседями, возвращающимися домой, и замечала абсолютно все: от младенца, играющего во дворе, до автомобиля доставки продуктов. Она слышала каждый удар мяча в коридоре, досконально знала жизнь всех обитателей дома. При этом она отнюдь не страдала излишним любопытством, нет — просто ей больше нечем было заняться.

Синьора Андреотти рассказала Фабриано, что вчера видела, как к соседу приходил молодой человек, который нес под мышкой предмет, завернутый в крафт-бумагу. Он ушел с той же ношей минут через сорок. Она предположила, что он — коммивояжер.

— В какое время он приходил? — спросил Фабриано.

— Около десяти утра. Синьор Мюллер ушел около одиннадцати и вернулся только в шесть вечера. Днем приходил еще какой-то мужчина и звонил в дверь. Я знала, что синьор Мюллер на работе, поэтому высунулась в щелку и сказала мужчине, чтобы он не звонил понапрасну. Мужчина очень рассердился.

— Это во сколько было?

— Около половины третьего. Потом он ушел. Возможно, он приходил еще, но я не слышала. Если я смотрела в это время игру по телевизору, то могла и не слышать. А потом мне было и подавно не до того.

Она объяснила, что вечером — когда, по мнению Фабриано, произошло убийство, — она готовила ужин на всю семью, а в десять легла спать.

— Вы можете описать этих двух людей?

Женщина глубокомысленно кивнула.

— Конечно, — сказала она и дала изумительно точное описание Аргайла.

— Это тот, что приходил утром?

— Да.

— А днем?

— Рост — приблизительно метр восемьдесят. Возраст — тридцать пять. Темно-каштановые волосы, короткая стрижка. На среднем пальце левой руки золотое кольцо-печатка. Круглые очки в металлической оправе. Рубашка в бело-голубую полоску, с запонками. Черные ботинки без шнуровки…

— Какой размер? — спросил потрясенный Фабриано. Эта женщина была свидетелем, о котором можно только мечтать.

— Не знаю. Но если хотите, могу предположить…

— Пока не нужно. Что-нибудь еще?

— Дайте подумать. Серые хлопковые брюки с отворотами, серая шерстяная куртка с красной полосой. И небольшой шрам над левой бровью.

— В таком случае скажи ему, чтобы шел в карабинерию и сделал заявление, — сказал Боттандо. — И как можно быстрее, — добавил он, барабаня пальцами по столу.

Как это все некстати. Сотрудникам их управления приходилось проявлять особую осторожность: сегодняшний свидетель завтра мог оказаться на скамье подсудимых. Им следовало держаться подальше от людей, которые могли хотя бы гипотетически оказаться под подозрением, потому что в Италии — стране победившей преступности — очень легко получить обвинение в коррупции. Связь Флавии с Аргайлом, отягощенная фактом убийства и гневом Фабриано, могла стать серьезным обвинением. И Флавия знала об этом не хуже Боттандо. Понятно, что ей хотелось скрыть подробности своей личной жизни от пристрастного взгляда Фабриано, но все же… она должна была предвидеть последствия.

— Конечно, я поступила неправильно. Но вы же знаете Фабриано… он назло мне засадит Джонатана за решетку и выпустит уже с синяками. К тому же я пыталась найти Джонатана, но его не было дома. Я сама напишу заявление и отдам его Фабриано. Завтра.

Боттандо недовольно кашлянул. Не идеальный вариант, но хотя бы так.

— Ну а вообще, как ты считаешь: в этом деле есть работа для нас? Что-нибудь, связанное с профилем нашего управления?

— Пока очевидной связи нет. Но только пока. Фабриано взял на себя всю черную работу: опрос коллег Мюллера, выяснение его передвижений и тому подобное. У Мюллера есть сестра в Монреале — Фабриано надеется, что она прилетит. Если в деле окажется что-нибудь, имеющее к нам отношение, будьте покойны: он не замедлит нам сообщить.

— Все такой же несносный?

— Еще хуже. Из-за этого убийства он совсем осатанел.

— Ну ладно. Пока ты не нашла Аргайла, может быть, разберешься с компьютером?

— О нет, — упавшим голосом сказала Флавия. — Только не компьютер.

Другого ответа он и не ждал. Эта машина, по мнению ее создателей, была последним достижением в детективной работе. Предполагалось, что она станет неким подобием дельфийского оракула. В нее заносились данные всех находящихся в розыске произведений искусства. Данные постоянно обновлялись. Полицейский любой страны мог зайти в эту систему и найти интересующую его информацию, которая должна была помочь ему арестовать преступника и вернуть пропавшие вещи законным владельцам. Комиссия, утвердившая систему, наивно полагала, что торговля крадеными картинами моментально прекратится, как только стражи порядка обзаведутся столь мощным сверхсложным оружием.

Но…

Загвоздка заключалась в том, что подсказки дельфийского оракула оказались слишком сложными для понимания простых полицейских. Если вы запрашивали «Озеро» Моне, система подбрасывала вам фотографию серебряного кубка эпохи Ренессанса, или какие-то непонятные ссылки, или, еще того хуже, выдавала страшное сообщение на восьми языках: «Услуга временно недоступна. Попытайтесь связаться снова».

Мастер, которого пригласили взглянуть на это безобразие, сказал, что система — типичный образчик европейского сотрудничества. «Великолепный символ Евросоюза, — философски заметил он, когда машина вновь попыталась выдать футуристическую скульптуру за похищенный много лет назад шедевр Мазаччо. — А что вы хотите, — продолжил мастер, — технические условия писали немцы, „железо“ поставляли итальянцы, программное обеспечение — англичане, связь обеспечивают французы. Разве в такой комплектации что-то может работать?» В конце концов мастер ушел, дав на прощание совет воспользоваться услугами традиционной почты. «Так оно вернее будет», — зловеще добавил он.

— Пожалуйста, Флавия, нас обязали пользоваться ею.

— Но это бессмысленно.

— Ну и пусть. Не важно. Это международный проект, который стоил безумных денег. На нас косо посмотрят, если мы хотя бы иногда не будем ею пользоваться. Господи, женщина, когда я в последний раз зашел в комнату, на мониторе стоял цветочный горшок. Ты представляешь, что будет, если сюда заглянет кто-нибудь из бюджетной комиссии?

— Не представляю.

Боттандо вздохнул. Генеральские погоны не сильно способствовали укреплению его авторитета. То ли дело, к примеру, Наполеон. Разве кто-нибудь посмел бы игнорировать его приказы и недовольно фыркать? А когда Цезарь командовал перебросить силы на другой фланг, мог его лейтенант, нехотя оторвавшись от газеты, спросить: «Как насчет следующей среды, босс? Сегодня я что-то устал»? Нет, такое было полностью исключено. Конечно, правота Флавии несколько ослабляла его позиции, но тем не менее — пора, в конце концов, призвать ее к порядку.

— Пожалуйста, — умоляюще сказал он.

— Ну хорошо, — смилостивилась Флавия. — Я включу его. И знаете, давайте оставим его включенным на всю ночь. Как вам такая идея?

— Чудесно, дорогая. Я так тебе благодарен.

В то время как управление по борьбе с кражами произведений искусства вкушало горькие плоды международного сотрудничества, Джонатан Аргайл занимался своим непосредственным делом. Его посетила блестящая идея. Мюллер упоминал, что «Сократ» входил в серию картин, объединенных темой суда. Значит, «Сократа», вероятнее всего, купит обладатель других картин этой серии, будь то музей или частный коллекционер. Если, конечно, они не разбросаны по разным коллекциям. Аргайл решил выяснить местонахождение других картин и собрать их вместе. Возможно, из этого ничего не получится, но все же стоит попытаться.