— Да, и что же…
Боттандо, довольный своим вкладом, не позволил себя прервать.
— Мне показалось это стоящей идеей. Надо сказать, я весьма горжусь ею. Ответили мне не сразу, бедняги: представляю, сколько им пришлось перелопатить бумаг, чтобы проверить каждого Франца Шмидта, служившего в немецкой армии. Тем не менее их труды принесли свои плоды. Франц Шмидт действительно находился в Париже в сорок третьем и сорок четвертом годах.
— Это мы и так знаем.
— Да, но он не был простым бумагомарателем. Он служил в контрразведке, в подразделении абвера, которое пыталось подавить французское Сопротивление.
— Это мы тоже знаем. Нам рассказала миссис Ричардс.
— В таком случае ты могла бы поставить меня об этом в известность, — раздраженно сказал Боттандо. — Получается, я заставил людей работать впустую.
— Мы сами узнали об этом только сегодня днем.
— Хм-м! А тебе известно, что Шмидт находился в розыске за военные преступления?
— Нет.
— Вот так-то. Колеса правосудия в любом государстве крутятся небыстро, и до него руки дошли только в сорок восьмом. Но когда его собрались арестовать…
— Он скрылся, перебрался в Швейцарию, сменил имя и залег на дно, — договорила Флавия за Боттандо, заработав еще один недовольный взгляд начальника.
— В общем, он отлично знал Гартунга, — сказал немного разочарованный всезнайством подчиненной генерал.
— Именно Шмидт-Эллман сообщил жене Гартунга о предательстве ее мужа, — продолжила Флавия. — Он сказал ей это во время пыток.
Боттандо кивнул.
— Понятно. Я думаю, теперь мы можем с большой долей уверенности считать, что Мюллера убил Эллман. Пистолет и изуверские пытки указывают на него.
— Да, но мы по-прежнему не знаем, кто убил самого Эллмана.
— Не знаем, верно.
— Да какое нам до него дело? — с тоской сказал Джонатан, который мечтал только об одном: поскорее вернуться домой, в Италию. — Кто бы он ни был, он совершил благое дело. Если бы я, зная все, что он совершил, встретил этого Эллмана-Шмидта и имел при себе оружие, то самолично, не задумываясь, пристрелил бы его. И не испытывал бы потом никаких угрызений совести.
— Все так, — одобрительно кивнул Боттандо. — Но кто еще, кроме нас, знал, что он совершил? И потом, с официальной точки зрения мы не имеем права ставить так вопрос. Убийство есть убийство, и убийца должен сидеть в тюрьме. Не говоря уже о том, что мы не знаем планов убийцы. Может, он уже подбирается к следующей жертве? Может, следующий на очереди — Руксель? Вы не знаете: у него есть враги?
— Нет, не знаем.
— А вы в курсе, что прием по случаю вручения ему европейской награды состоится уже через десять дней? Если Рукселю угрожает опасность, мы должны ее устранить.
— Что может ему угрожать? И главное — кто?
Боттандо склонил голову набок.
— А человек со шрамом?
— Я думала о нем, — ответила Флавия. — И пришла к выводу, что он и в самом деле может оказаться тем, за кого себя выдает, — полицейским. Он так представился, когда подсел к Джонатану в парижском кафе.
— То же самое он говорил, когда звонил мистеру Аргайлу в Риме, — помните? Если, конечно, это был он.
— И происшествие с Бессоном тоже указывает на это. Жанэ отпирается, но кто-то ведь изъял документы из архивного центра и приказал директору скрыть от меня часть информации, а кроме Жанэ, о моем предстоящем визите туда никто не знал. И тогда в Риме — помните, он позвонил Джонатану и сказал, что придет к пяти. Джонатан рассказал об этом нам, после чего вы, генерал, позвонили Жанэ и рассказали ему об убийстве. И человек со шрамом не пришел. Думаю, Жанэ велел ему поскорее уносить ноги, чтобы не ввязаться в международный скандал.
— Как-то не похоже на Жанэ, — с сомнением покачал головой Боттандо. — Совсем не его стиль.
— Ну, знаете, вам тоже иногда приходится идти вразрез со своими правилами, особенно когда на вас давят сверху. Я только не пойму, кто давит на Жанэ. Разумеется, спрашивать у него самого бесполезно.
Боттандо раздумывал некоторое время, и вид у него был невеселый. Ну хорошо, пусть будут убийства и прочие преступления, но почему они должны нарушать привычный порядок работы его управления? Тесное сотрудничество с французами было залогом успешной работы управления на протяжении многих лет, и перспектива прекращения этого сотрудничества из-за какого-то проклятого убийства страшно его беспокоила.
— Ты должна любым способом все уладить, — сурово сказал он. — Не хватало еще, чтобы мы раздружились с Жанэ из-за какой-то дурацкой картины. У тебя есть хоть какие-нибудь соображения по поводу того, что происходит?
— Есть, — спокойно ответила Флавия.
Джонатан, который начал было задремывать, встрепенулся. Долгое время он пялился в потолок, не особенно прислушиваясь к беседе. В голове у него давно уже маячила какая-то мысль, но он никак не мог ее ухватить. Она беспокоила его на протяжении нескольких дней — словно крошечный камешек в ботинке, который вроде и не мешает ходить, но в то же время постоянно о себе напоминает.
— Есть? — переспросил он. — Что ж ты мне не сказала?
— Я говорила тебе, что у меня есть кое-какие догадки, но, во-первых, я не уверена в их правильности, а во-вторых, у меня нет доказательств.
— Ну, это неинтересно.
— Согласна. Нам по-прежнему не хватает некоторых деталей. Генерал, что говорят швейцарцы по поводу звонка Эллману, после которого он полетел в Рим?
— Я думаю, тебе не понравится мой ответ, — нахмурился Боттандо.
— Говорите, посмотрим.
— Звонили не из Парижа. Звонок был из Рима, из гостиницы «Рафаэль».
— Откуда?!
— Ты слышала.
— Кто звонил?
— Увы, этого они выяснить не смогли. Но мы и сами можем сделать некоторые предположения, ты не находишь?
Он смотрел на нее с той легкой улыбкой, которая появлялась у него на губах, когда ответ приходил ему в голову раньше, чем ей. Конечно, у него было для этого больше времени, но и Флавия раздумывала недолго.
— Господи, — простонала она. — Звонили в понедельник, так?
Боттандо кивнул.
— И как раз в понедельник я не могла ни до кого достучаться, потому что в министерстве внутренних дел принимали зарубежную делегацию! Там было что-то, связанное с совместным финансированием и надзором.
Генерал снова кивнул.
— А внучка Рукселя говорила Джонатану, что ее дед ездил в Рим в составе французской делегации от какого-то комитета по делам, связанным с финансовым надзором.
Боттандо опять ограничился кивком.
— Руксель был в тот день в Риме?
Снова кивок.
— Это он звонил?
Боттандо пожал плечами:
— Нет. Я тоже в первую очередь подумал о нем. Но он в это время присутствовал на собрании и не мог отлучиться. И потом, когда Мюллера убивали, Руксель сидел на официальном банкете, а когда застрелили Эллмана, Руксель уже сидел в самолете. Я дважды все перепроверил. Сомнений нет — это не он. Он никому не звонил и никого не убивал.
— Тогда остается этот мнимый полицейский со шрамом.
— Совершенно верно. И если наши выкладки верны, то мы, похоже, влипли в очень грязное дело.
— О Господи, — с внезапным отвращением выговорила Флавия. — На что вы намекаете?
— Из того, что нам на данный момент известно, я не могу сделать определенных выводов.
— Проклятие, — в сердцах сказала Флавия. — Все наши версии растворились. Мы многое узнали, но это не привело нас к разгадке. Все эти тайны времен войны не имеют никакого отношения к настоящему. Жаль, что Мюллер ошибся с картиной. Если бы в этом последнем суде действительно что-то было, мы бы продвинулись дальше.
И тут в темном закоулке сознания что-то щелкнуло. Рычаг сдвинулся с места, завертелись старые шестеренки, и заржавевший от бездействия механизм пришел в действие. Едва наметившаяся мысль в глубинах сознания Аргайла внезапно обрела четкие очертания.
— Что? — сказал он.
— Я говорю о картине. Если бы мы…
— Ты сказала: «последний суд».
