— Да, я работаю в галерее, — осторожно сказал Аргайл.
— Правда? Где? В Лондоне?
— Да, в «Галерее Бирнеса».
— Так вы тот самый Бирнес? Эдвард Бирнес?
— О нет, — ответил Аргайл, чувствуя, что зашел слишком далеко. Спрашивается, почему было не назваться именем попроще? — Это мой дядя. Кажется, это Гервекс?
Он попытался переключить внимание хозяина, указав на небольшой, но очень красивый женский портрет. Бессон кивнул:
— Симпатичный, верно? Один из моих любимых.
— Вы специализируетесь на французской живописи девятнадцатого столетия?
— Только на ней. В наше время приходится выбирать свою нишу. Мне бы не хотелось иметь репутацию человека с разнообразными вкусами. Люди верят, что вы разбираетесь в предмете только в том случае, если вы сужаете круг своих интересов до минимума.
— О-о.
— Вас это удивляет?
— Скорее разочаровывает.
— Отчего же?
— Я понял, что напрасно отнимаю у вас время. Видите ли, ко мне попала картина, которая недавно проходила через ваши руки. Но должно быть, я получил неверную информацию, поскольку это не девятнадцатый век. Какая жалость: мне так хотелось разузнать о ней побольше.
— Иногда я отступаю от своего правила. Что это за вещь?
— «Казнь Сократа», конец восемнадцатого века.
Аргайл наблюдал, какая последует реакция. Бессон не смутился и спокойно отпил глоток кофе. Тем не менее когда он заговорил, голос его звучал настороженно, из чего англичанин сделал вывод, что попал в цель.
— Да? И что это за картина?
— Не знаю. Пару дней назад я ездил в Италию присмотреть что-нибудь для своей галереи и купил по случаю эту вещь у некоего Аргайла. Джонатана Аргайла. Мне показалось, он был рад избавиться от нее. Между прочим, очень приятный человек и отлично разбирается в живописи.
«Разве плохо сделать себе паблисити? — подумал он. — В конце концов, если уж врать, так с пользой для себя».
— Он объяснил это финансовыми затруднениями. Мне почему-то показалось, что картина ценная, и я решил навести о ней справки. Говорят, вы…
Бессон, однако, не собирался ему помогать.
— Нет, — медленно произнес он, — я не слышал о ней.
Он еще немного помолчал.
— Простите. Не думаю, чтобы кто-нибудь из моих коллег продавал ее. Но я поинтересуюсь. Как, вы говорите, она называется?
— Я был бы очень вам благодарен. «Казнь Сократа».
Теперь они оба играли в одну и ту же игру и лгали напропалую. Аргайл был страшно доволен собой, но подозревал, что Бессон, со своей стороны, доволен не меньше.
— Не стоит благодарности.
Бессон взял шариковую ручку и приготовился писать.
— Скажите мне, в какой гостинице вы остановились, чтобы я мог сообщить вам, если что-нибудь узнаю.
Аргайл замешкался с ответом: называть гостиницу было слишком опасно.
— Знаете, — сказал он, — у меня сегодня весь день расписан по минутам, а утром я улетаю в Лондон. Будет лучше, если вы позвоните мне в лондонскую галерею.
Бирнес, конечно, удивится, узнав, до какой степени расширился круг его родных, однако Аргайл не сомневался, что его друг выкрутится из положения со своим обычным апломбом.
— А что у вас запланировано на вечер? — спросил Бессон.
— А почему вы спрашиваете?
— Мы могли бы сходить куда-нибудь вместе. Я знаю отличный клуб на улице Муффтан. Очень современный. Если хотите, я заеду за вами в гостиницу…
Как настойчивы некоторые люди. Аргайл схватился за ногу и поморщился.
— О нет, я не смогу. — Он шлепнул себя по ноге. Бессон вопросительно смотрел на него.
— Сломал в прошлом году. До сих пор болит. Приходится беречь ногу.
— Какой ужас.
Аргайл поднялся и с чувством пожал Бессону руку.
— В любом случае спасибо. Ну, мне пора бежать.
— С больной ногой?
Они обменялись понимающими улыбками и распрощались. Аргайл старательно хромал до тех пор, пока не скрылся из виду.
Когда охранник впустил Флавию в огромное невыразительное здание на острове Сите, она вдруг впервые со времени отъезда из Рима почувствовала себя дома. Это был плохой признак. Вероятно, ей начинает нравиться оседлая жизнь. В полицейском участке все было знакомым и до боли родным: скучающий охранник за столом у входа; доска объявлений в коридоре, где она нашла и расписание дежурств, и наряды, и требование срочно уплатить профсоюзные взносы; глянцевая отслаивающаяся краска на стенах. Вся эта обстановка подействовала на нее умиротворяюще. «Похоже, я чересчур прикипела к своей работе — нужно последить за собой».
Следуя этикету, Флавия пришла с визитом вежливости к инспектору Жанэ. Если бы Боттандо обнаружил, что у него под носом шастает кто-нибудь из подчиненных Жанэ, он был бы страшно разгневан. Так не делается, сказал бы он. Сначала спроси разрешения. А потом шастай.
В первую очередь она пришла ради самого Жанэ; французы уже много лет работали в одной связке с итальянцами, и до последнего времени союз их был прочным и гармоничным. Они понимали друг друга с полуслова и делились информацией более щедро, чем то предписывали правила.
Ни Боттандо, ни Флавия никогда не обманывали Жанэ, у них не было в этом необходимости. Но в последние дни у Флавии появилось ощущение, что Жанэ с ними не совсем откровенен. Тем не менее он кинулся ей навстречу, раскрыл объятия, усадил в мягкое кресло, угостил кофе и принялся болтать о достопримечательностях и музеях.
Потом в нем проснулась совесть, и он заговорил о картине.
— Ты здесь из-за нее? Таддео звонил мне по телефону, просил навести справки.
— Да, я здесь из-за картины. Хотя сама она больше не представляет для меня интереса. Вчера ее вернули владельцу. Простите, что не предупредила вас сразу…
Он махнул рукой:
— Ничего страшного. Я уже сказал Боттандо, что картина нам неинтересна. И кто же оказался ее владельцем?
— Француз по имени Жан Руксель.
Имя произвело на Жанэ впечатление.
— Ого, как интересно.
— Вы его знаете?
— О да. Его невозможно не знать, он — очень известная личность. Он является видным общественным и политическим деятелем. Ему присудили…
— Знаю, европейскую награду. Нас это не волнует. Мы сейчас пытаемся собрать по крохам всю информацию, имеющую отношение к двойному убийству в Риме. Я смогу вернуться домой только после того, как справлюсь с этой задачей.
— Чем могу быть полезен?
Флавия очаровательно улыбнулась.
— Я надеялась это услышать.
— Знаю, потому и спросил. Все-таки ты находишься на моей территории. Если ты скажешь, что тебе нужно, я смогу взять твои проблемы на себя. Какой смысл тебе заниматься всем этим самой? Мы сделаем все то же самое в два раза быстрее. Я отправлю тебе результаты прямо в Рим.
— Это мысль. Вы меня искушаете, — улыбнулась Флавия. — Ну, значит, так. Во-первых, звонок — кто-то звонил Эллману в Швейцарию из Парижа. Предположительно сразу после этого звонка Эллман отправился в Рим. Вы сможете выяснить, откуда был сделан звонок?
Жанэ пожал плечами:
— Я не очень разбираюсь в этих вещах, но попытаюсь узнать.
— Я дам вам номер телефона и приблизительное время звонка.
— Да, это обязательно понадобится.
Флавия продиктовала телефон и дату, Жанэ записал и пообещал сделать все, что в его силах.
— Еще что-нибудь?
— Да. В ограблении Рукселя подозревается некто Бессон.
При упоминании этого имени Жанэ слегка напрягся.
— Это более чем вероятно, — мрачно подтвердил он.
— Вы его знаете?
— Еще бы, у нас с месье Бессоном давнее знакомство. Уже несколько лет я пытаюсь засадить его за решетку, но все безрезультатно. Пару раз я был совсем у цели, но в последний момент ему удавалось вывернуться. Расскажи мне про ограбление.
Флавия изложила свою версию.
— Понятно, — удовлетворенно кивнул Жанэ. — Опять сплошные подозрения и предположения и никаких улик. Интересно, нам удастся когда-нибудь собрать против него доказательства? Я почти уверен, что нет. Готов поклясться своим здоровьем, что в тот вечер, когда грабитель проник в замок Рукселя, Бессон находился на какой-нибудь вечеринке за сотню километров от места преступления и как минимум дюжина восторженных его почитателей поклянется на Библии, что он за весь вечер ни разу не отлучался из комнаты, даже в туалет. Я буду знать, что все они бессовестно врут, но вытрясти из них правду мы никогда не сможем. Даже если этот ваш Делорме заявит на суде, что картину ему принес Бессон, тот скажет, что купил ее на аукционе где-нибудь в Польше. Откуда ему было знать, что картина краденая?
