Из оцепенения Аргайла вывела неожиданно правильная английская речь. Женщина заговорила с ним по-английски, сразу давая понять, что его владение французским едва ли позволит им обсуждать труды Расина. У нее был легкий акцент, но даже он показался Аргайлу очаровательным.
— Что? — переспросил он. Наслаждаясь звуками ее музыкального голоса, он упустил смысл сказанного.
— Вы что-нибудь выпьете?
— О-о. Да. Конечно. Супер.
— Что вы будете пить? — спокойно спросила женщина, должно быть, привыкшая к подобной реакции на свою внешность.
К тому моменту, когда официант принял заказ на спагетти, Аргайл полностью потерял над собой контроль. Он представлял себе, как ловко поведет разговор, как тонко сумеет подвести его к интересующей теме, а в результате сам оказался в роли ведомого. И наслаждался каждой секундой этого сладкого рабства.
Обычно он предпочитал слушать, а не говорить, но только не в этот вечер. Он рассказал секретарше Рукселя о своей жизни в Риме, о том, как трудно продавать живопись, и о недавнем происшествии со злосчастной картиной.
— Мне бы хотелось взглянуть на нее, — заметила мадемуазель Арманд. — Где она?
— Ах, у меня не было времени заехать в отель, — ответил он. — Простите.
Женщина недовольно сдвинула красивые брови, и Аргайлу захотелось на коленях ползти в отель за проклятой картиной, только бы эта прекрасная женщина простила его. Правда, крошечная частица его существа все еще сохранила остатки совести и была безмерно благодарна судьбе за то, что Флавия находится на расстоянии нескольких сотен миль и не видит всего этого безобразия. Он даже мысленно представлял себе выражение презрительной горечи у нее на лице.
— Ну тогда попробуйте описать ее.
Он с радостью повиновался.
— Да, пожалуй, это та самая картина. Она исчезла около трех недель назад.
— Почему месье Руксель не заявил о пропаже в полицию?
— Он заявил, но потом решил забрать заявление обратно. Картина не была застрахована, надежды на ее возвращение он не питал и потому решил не тратить время полицейских на бесплодные поиски. Он расценил это как урок получше запирать дверь и не пускать случайных людей.
— И все же…
— Вы не только нашли картину, но еще сумели выяснить, кому она принадлежит. Месье Руксель будет очень благодарен…
Ее улыбка могла растопить чугун. Аргайл скромно опустил глаза, чувствуя себя святым Георгием, изрубившим в куски парочку драконов.
— Конечно, если вы захотите вернуть ее.
— Конечно, а как же иначе?
— Вы можете требовать вознаграждения за потерянное время и труды.
Да, наверное, мог бы, но проснувшийся в нем рыцарский дух с негодованием отверг эту мысль.
— А теперь, — продолжила мадемуазель Арманд, когда он встал в позу человека, для которого деньги не важны, — расскажите, каким образом картина попала к вам в руки.
Он рассказал во всех подробностях. И о Бессоне, и о Делорме, и человеке со шрамом, и о происшествии на Лионском вокзале, об убийстве Эллмана и Мюллера, о полиции, библиотеках, музеях и кураторах. Словом, обо всем. Женщина казалась страшно заинтригованной его рассказом и смотрела на него, широко раскрыв глаза.
— Так кто же все это совершил? — спросила она, когда он закончил. — Полиция кого-нибудь подозревает?
— Не знаю, — ответил Аргайл. — Я не являюсь их доверенным лицом. Но из того, что мне известно, я могу сделать вывод, что пока у них нет подозреваемого. Конечно, они заинтересовались человеком со шрамом, однако вряд ли сумеют поймать его. Может быть, в мое отсутствие всплыли новые факты, но когда я уезжал из Рима, они даже не знали, почему Мюллеру было так важно завладеть картиной. Он объяснял это тем, что она принадлежала его отцу, но его отцу принадлежали и другие вещи. В любом случае это не повод похищать ее. А у вас есть свои соображения?
— Никаких. — Женщина энергично покачала головой. — Теперь я хорошо вспомнила эту картину. Художник, кажется, не очень большой мастер, верно?
— Да, абсолютно. А давно месье Руксель приобрел ее?
— Еще в молодости. Но где он ее купил, я не знаю. Они вновь наполнили бокалы вином и сменили тему — предыдущая себя исчерпала. Жанна Арманд переключила свое внимание на самого Аргайла. Он развлек ее, вспомнив самые интересные факты своей биографии, связанные с торговлей картинами, потом выдал подборку лучших анекдотов и самых громких скандалов из мира искусства, и глаза француженки во всех нужных местах выражали ужас, удивление и смех. Иногда она смеялась вслух, когда он особенно забавно представлял анекдот, и невзначай прикасалась к его руке. Он поведал ей о своей жизни в Риме, о том, как продает и покупает картины, о том, что такое подделка произведений искусства и контрабанда.
Вот только имя Флавии ни разу не прозвучало за весь вечер.
— Теперь ваша очередь, — сказал он наконец. — Давно вы работаете на месье Рукселя?
— Несколько лет. Если вы не знаете, он — мой дед.
— Ах вот оно что.
— Я планирую его время и помогаю вести дела нескольких небольших компаний, которые он все еще возглавляет.
— У меня сложилось о нем впечатление как о крупном бизнесмене. Или адвокате. Или политике. В общем, что-то в этом роде.
— Он действительно раньше всем этим занимался, но с недавних пор отошел от дел и проводит только небольшие финансовые операции. В основном он играет на бирже, да и то больше для поддержания формы. Когда-то это было моей специальностью.
— Когда-то?
— Да, я только начинала осваивать профессию, когда дед попросил меня помочь ему разобраться с архивом. Можете себе представить, сколько бумаг у него накопилось за столько лет. Он не хотел поручать эту работу чужому человеку. Предполагалось, что я рассортирую документы и вернусь к самостоятельной деятельности, однако прошло уже несколько лет, а он по-прежнему не может без меня обойтись. Я много раз предлагала ему взять кого-нибудь на постоянную работу, но он говорит, что меня никто ему не заменит.
— Вам нравится работать у него?
— О да, — быстро ответила она. — Конечно. Он замечательный человек, и я нужна ему. Ведь у него, кроме меня, никого нет. Его жена умерла молодой. Такая трагедия: они были чудесной парой, и он любил ее много лет еще до женитьбы. А моя мать умерла родами. Так что я — единственный близкий ему человек. Я помогаю ему не разбрасываться на мелочи. Знаете, он совершенно не умеет отказывать. К нему постоянно обращаются с просьбами какие-то комитеты, и он всегда говорит им «да». Если только мне не удается перехватить почту раньше и ответить «нет».
— Вы действительно так поступаете?
— Это привилегия секретаря, — ответила женщина с легкой улыбкой. — Да, я вскрываю всю его почту. Но иногда им удается пробиться к нему в обход меня. Например, сейчас он работает в международном финансовом комитете. Это предполагает постоянные, изматывающие его поездки и встречи. Но вы думаете, он откажется от всего этого? О нет. Он так добр и так жаждет помочь всем и каждому, что не имел бы ни одной свободной минуты, если бы я не ограждала его от просителей.
Аргайл вдруг почувствовал ревность. Жанна не просто любила и уважала своего деда, ее чувство к нему было сродни поклонению. Возможно, Руксель заслуживает подобного отношения. Для нее он не просто наниматель, а один из величайших людей современности. Но так ли она искренна? И что получает взамен?
— Он получил крест за участие в войне, — вспомнил Аргайл.
Жанна Арманд улыбнулась и вскинула ресницы.
— Я смотрю, вы прилежно выполнили домашнюю работу. Да, его наградили крестом за участие в Сопротивлении. Дед не любит об этом говорить — по слухам, много раз он был на волосок от смерти. Каким-то образом ему удалось выйти из всего этого, не потеряв веру в человечество.
— Вы говорите о нем с таким восхищением, — с ноткой ревности сказал Аргайл, — однако не бывает людей, успешных во всем. Кажется, политическая карьера у месье Рукселя не задалась?
— Иногда поражение вызывает большее уважение, чем взлет. Дед был честным человеком, слишком честным. Он начал проводить чистку в министерстве, увольняя некомпетентных и непорядочных людей. Естественно, они не сдались так просто. Он действовал открыто, они использовали грязные методы. Неудивительно, что он проиграл. Но он извлек для себя урок.
