Литмир - Электронная Библиотека

Его желание сбылось, когда ему исполнилось восемнадцать. Он поступил в американский университет, а потом нашел там работу. Он больше никогда не возвращался в Канаду и практически не общался ни с кем из нас; лишь изредка звонил или присылал открытку. Думаю, с возрастом он осознал, что мои родители сделали все, что могли, но разочарование было слишком велико. Он никогда не был женат и, насколько мне известно, не имел сердечных привязанностей. Думаю, он не чувствовал себя для этого достаточно сильным и не мог никому доверять. Поэтому он жил для себя одного и всего себя посвятил работе.

— А потом умерла ваша мать?

Она кивнула:

— Да. Два года назад. Мы начали разбирать вещи, старые письма и фотографии. Адвокат огласил завещание. Мои родители не были богатыми людьми, но всегда относились к Артуру как к родному сыну, хотя он и отдалился от нас. Они поделили между нами поровну то немногое, что у них было, и, мне кажется, Артур был тронут их поступком. Он приехал на похороны и помог мне привести в порядок дом. Мы с ним всегда хорошо ладили. Думаю, ближе меня у него никого не было.

— Так что насчет писем? — подтолкнула ее Флавия. Она сомневалась, что все эти сведения пригодятся, но история ее захватила. Ей было трудно представить себя на месте Артура Мюллера; она могла только догадываться, как сильно он должен был страдать от душевной боли и одиночества. Еще одна неучтенная жертва войны — нигде и никем не отмеченная. Артур Мюллер никогда не видел настоящей войны, но продолжал страдать спустя полвека после того, как прогремел последний выстрел.

— Как я уже говорила, мы нашли письма его родителей, — продолжила Хелен Маккензи. — Одно от матери и одно от отца. Артур увидел их впервые и посчитал величайшим предательством то, что их столько лет скрывали от него. Я пыталась объяснить ему, что родители хотели уберечь его от горьких воспоминаний, но он не принял моих объяснений. Возможно, в чем-то он был прав: лучше бы они совсем выбросили их, чем хранить в тайне от него. Артур уехал в тот же вечер. С тех пор я несколько раз звонила ему, и каждый раз он говорил, что занимается сбором информации об отце. Эта идея захватила его целиком, больше его ничто не интересовало.

— А куда делись письма?

— Письмо матери он увез с собой; знаете, он сжимал его в руках, когда впервые появился в нашем доме. Нам говорили, что он не выпускал его из рук в течение всего путешествия через Атлантику.

— И что было в письме?

— На мой взгляд, ничего особенного. Это было письмо Генриетты Гартунг к ее друзьям в Аргентине, куда поначалу отправили Артура. Она благодарила их за заботу о сыне и обещала забрать его, когда жизнь в Европе станет безопаснее. Она писала им, что Артур — послушный, добрый мальчик и очень похож на своего отца — сильного, мужественного героя. Еще она выражала надежду, что он вырастет таким же честным и прямым человеком, как его отец.

Миссис Маккензи умолкла и слабо улыбнулась.

— Наверное, поэтому он возвел Жюля Гартунга в герои, а мои родители решили спрятать письмо подальше. Слишком горько было сознавать, как жестоко заблуждалась его мать.

Флавия кивнула.

— А что писал отец?

— Письмо было написано на французском. Артур сел на пол и стал его читать. Чем-то оно сильно его взволновало и ужасно рассердило.

— И что же в нем было?

— Письмо датировалось концом сорок пятого года, значит, написал он его незадолго до того, как повесился. Мне, как человеку постороннему, не показалось, что оно высвечивает события как-то иначе. Однако Артур был склонен трактовать любые сведения в пользу отца. Он интерпретировал содержание письма так и этак до тех пор, пока оно не обрело тот смысл, который ему хотелось бы в нем видеть.

Лично меня письмо ужаснуло своей холодностью. Гартунг называл Артура просто «мальчиком». Он писал, что не чувствует себя ответственным за его воспитание, однако примет на себя заботу о нем, когда имеющаяся проблема будет улажена. Он не сомневался в том, что ему это удастся, если он получит в свое распоряжение некие бумаги, которые спрятал во Франции перед тем, как покинуть страну. Я полагаю, он надеялся откупиться от правосудия. В письме он жаловался, что некий человек во Франции обвинил его в измене родине. Еще он говорил, что высший суд оправдает его. Однако подобный оптимизм не помог ему избежать осуждения.

— Я вижу, вы хорошо запомнили содержание письма.

— Каждое слово буквально отпечаталось у меня в мозгу. Это был ужасный момент. Артур словно сошел с ума: он все читал и перечитывал письмо, распаляясь все больше и больше.

— Но почему?

— Я же говорю вам: он жил в мире своих детских фантазий. Просто, став взрослым, он научился скрывать их. В этом нет ничего удивительного. Гартунг был евреем. А теперь представьте, каково это: знать, что твой отец, сам еврей по национальности, выдал — а я боюсь, что это факт, — своих сородичей нацистам? Артур не желал верить в такую правду и выстроил другую версию. Письмо отца укрепило его в этом мнении.

Первое, за что он уцепился, — ссылка на Высший суд. Евреи не верят в подобные вещи, сказал он, тогда что имел в виду отец? Возможно, отец и принял религию в последние дни, но только не христианскую. Значит, ссылка на Высший суд означала нечто материальное. Затем он уцепился за спрятанные бумаги, упоминаемые в письме, которые должны были вызволить его из беды. Сам Гартунг так и не смог до них добраться, но, очевидно, не получил их и никто другой. Артур посчитал, что бумаги и Высший суд как-то связаны. Чистое сумасшествие, на мой взгляд.

— Возможно. Не уверена.

— После этого Артур уехал, и с тех пор я получала от него лишь краткие отчеты о том, как продвигается его расследование. Он посвящал ему все свободное время. Он посещал архивы и писал в различные французские министерства с просьбой предоставить ему сведения об отце. Встречался с разными людьми, с историками, восстанавливая события того времени. И постоянно ломал голову, пытаясь догадаться, о каких бумагах писал отец.

Он был полностью поглощен этой идеей, говорил, что собрал огромную папку…

— Что? — внезапно спросила Флавия. Не то чтобы ее сознание до этого блуждало, хотя это было бы вполне извинительно, но последнее слово заставило ее собраться. — Папку?

— Да. Эта папка и письма отца и матери были главными его сокровищами. А почему вы спрашиваете?

Флавия задумалась. Во время осмотра квартиры они не нашли ни папки, ни писем.

— Я попрошу проверить все еще раз, — сказала она, но почему-то была уверена, что ничего не найдут. — Простите, я перебила вас. Пожалуйста, продолжайте.

— Боюсь, что больше мне нечего рассказать, — пожала плечами Хелен Маккензи. — Наши встречи и разговоры с Артуром были очень краткими и редкими. Я сумела вам как-то помочь?

— Не знаю. Возможно. Конечно, ваша информация нам пригодится, вот только вопросов после нашей с вами беседы стало еще больше.

— Например?

— Например, — пока это только предположение, которое может оказаться ошибочным, — каким образом с убийством связана картина. Вы, кажется, сказали, что Артур считал очень важной ссылку на Высший суд.

— Да, это так.

— Хорошо. Картин, объединенных темой суда, было несколько. Точнее — четыре.

— О-о.

— Вероятно, ваш сводный брат полагал, что в картине может быть спрятано какое-то свидетельство, Вот только…

— Да?

— В ней ничего не было. Значит, либо он ошибался, а вы были правы, считая, что он фантазирует, либо… конечно, это тоже всего лишь догадка, — кто-то успел забрать то, что в ней было спрятано. С другой стороны, Джона… курьер, который доставил картину, говорит, что мистер Мюллер был крайне взволнован, когда получил картину, но буквально через несколько минут разочаровался и сказал, что она ему больше не нужна. Подобное поведение можно объяснить только тем, что его интересовала не сама картина, а то, что в ней было спрятано. И этого там не оказалось. При осмотре квартиры мистера Мюллера мы не нашли никакой папки.

15
{"b":"5758","o":1}