Несмотря на беспокойство, Хедва не протестовала против такой спешки: как бы спокойно внешне она не отнеслась к отношениям Фейрана и Айсена, руководствовалась она скорее признательностью. Они спасали ее мальчика, помогали ему выжить, подняться на ноги, придти в себя и войти в нормальную жизнь. Их противоестественная связь оказалась даже на руку, очевидно примиряя Равиля с прошлым. Но, наступает момент, когда прошлое, следует оставлять в прошлом. И уж конечно, постоянное присутствие мужчины, который совершенно ясно желал вернуть Равиля обратно, да и просто желал - не могло не быть тягостным, если не опасным! Она не возмущалась, и ничем не выказывала неодобрения, не желая оттолкнуть от себя племянника неосторожным словом, однако испытывать облегчение от его решения и посылать Господу полные радости благодарные молитвы - это никоим образом не мешало.
Они покинули утопающий в розах дом самым ранним утром, с обычной молчаливой поддержки Давида скрыв приготовления. Равиль не удержался, и все-таки сорвал один из цветков - цвета рассвета, пышные лепестки которого переходили из бледно-розоватого, в ярко-золотой, - бережно уложив его в свою неизменную шкатулку.
У общины свои пути и дороги, и Равилю еще предстояло узнавать этот новый для него мир, но страха не было. Он знал, что поступает верно, и даже если человек, которого он оставлял позади, смог бы убедить его в своей любви, юноша поступил бы так же, потому что нельзя растить любовь на костях и обломках уже сразу двух семей!
Ну а то, что осталось в сердце - не отнимет никто.
Эпилог.
Почти год спустя.
На изящно изогнувшемся через канал мостике, опустив тонкие ладони на кованные перила, стоял молодой человек. Он был одет достаточно просто, в темные неброские цвета, но качество ткани и кроя, выдавали придирчивому взгляду, что он вряд ли нуждается в средствах. Ниспадающие из-под плоской шапочки каштановые кудри мягко обрамляли лицо с четкими, вдумчиво-одухотворенными чертами. Оно казалось болезненно бледноватым, но вполне возможно, что это была всего лишь игра теней и света в приближающихся сумерках. Дымчато-серые с едва уловимыми золотистыми искорками глаза бездумно следили за мельтешением праздничной толпы на площади, но едва ли различали что-либо, обращенные скорее вглубь себя или же на нечто видимое ему одному.
Молодой человек вздохнул, зябко повел плечами от сырости, не понимая, зачем он вообще вернулся с виллы в Венецию, и оттолкнувшись от перил развернулся к спуску с моста... Он замер.
Там, на тротуаре, прожигая его почти безумным взором, стоял более чем высокий и крепкий мужчина:
- Лисенок...
Молодой человек отмер и ровным шагом двинулся навстречу, хотя по его лицу не заметно было, что обращались к нему.
- Рыжик! - мужчина с надеждой вглядывался в это отрешенное лицо. - Подожди, послушай! Знаю, что не веришь, но я ведь люблю тебя! Жить не могу, только тебя вижу!!! Прости за все, что не сделал...
Не сбавляя, но и не убыстряя шагов, глядя прямо перед собой, молодой человек прошел мимо, и только лишь уже миновав обращавшегося к нему мужчину, - остановился за его плечом.
- Вы ошиблись, - тихо ответил он. - Не думаю, что мы когда-то знали друг друга... Тем более настолько, чтобы чего-то требовать. И... я ни на кого не держу зла!
Различив в треске праздничных фейерверков знакомые голоса, Равиль Луциатто направился туда, где Яффа Фреско безуспешно пыталась призвать к порядку его непоседливых племянников.
***
Мне не жаль, что тобою я не был любим,-
Я любви недостоин твоей!
Мне не жаль, что теперь я разлукой томим,-
Я в разлуке люблю горячей...
Мне не жаль, что и налил и выпил я сам
Унижения чашу до дна,
Что к проклятьям моим, и к слезам, и к мольбам
Оставалась судьба холодна...
Безумие, - я все таки тебя люблю!
Душа моя при имени твоем трепещет,
Печаль по-прежнему сжимает грудь мою, -
Я за тебя Создателя молю.
Мне не жаль, что огонь, закипевший в крови,
Мое сердце сжигал и томил,
Но мне жаль, что когда-то я жил без любви,
Но мне жаль, что я мало любил!
Я все еще тебя люблю!
Душа моя при имени твоем трепещет,
Печаль по-прежнему сжимает грудь мою...
Я за тебя Создателя молю!
