- И ты не пил лекарство!
- Не хочу!
- Или ты пьешь немедленно при мне, или я зову людей и его вливают насильно, - обозначила позицию Катарина.
Не озаботившись о том, насколько его прикрывает одеяло, Равиль резко сел, от чего снова отчаянно закружилась голова и замутило. Выхлебал залпом снадобье, не различая вкуса, под холодным взглядом "мадам Ле Грие", который казалось кричал: "Святая Дева, до чего же плачевное зрелище!"
- Тебе что-нибудь нужно? - поинтересовалась Катарина, после того как мальчишка отставил кружку и упал обратно на подушки.
- Ночная ваза! - прошипел Равиль.
Катарина и бровью не повела.
- Я распоряжусь. Потерпи, - вполне любезно сообщила она, прежде чем выплыть из комнаты "воспитанника" мужа.
- Мадам... - Равиль не выдержал, собственный голос звучал до отвращения жалко, - а метр Грие... где? Я... мне необходимо... сказать...
Невысказанное признание жгло изнутри, но он вовремя оборвал себя, по проверенному рецепту резко прикусив губу со внутренней стороны - где не заметно.
- Я прошу вас, мне очень нужно с ним поговорить, - испытанное средство помогло, и фразу Равиль выдал вполне внятно.
- ГДЕ метр Грие - МНЕ не известно. Как только вернется, я его извещу.
Катарина повела пышной прической, уже не скрывая осуждения, и ушла, оставив Равиля раздавленным окончательно.
***
Почти декаду юноша провел в постели, не вставая вовсе, и причина заключалась даже не в ожоге.
Палач действительно оказался настоящим мастером своего дела, не повредив более необходимого. К тому же, метр Парри утратил расположение Катарины (хотя она и не кричала о том на каждом углу) еще в прошлый свой визит, и лекаря звать не стали. Сомнительное неопознанное снадобье в кувшинчике, который Равиль чудом донес и умудрился не разбить при падении в отличие от собственной головы, - и то вызывало больше доверия, чем рассуждения о жидкостях, стихиях и флогестонах напыщенным тоном, полным чрезмерного энтузиазма.
Нет, выглядела рана, конечно, страшно - зрелище пробирало до дрожи! Но заживала хорошо, без признаков воспаления и сравнительно быстро для повреждений настолько глубоких. Видимо, все-таки тоска и апатия взяли над юношей верх и тот затих в каком-то жутком оцепенении, целиком сосредоточившись на своей боли, похоже, воспринимая ее как заслуженное наказание.
За что он и сам сказать не мог! За все сразу. За то, что уже никогда не выжечь, даже как проклятые клейма...
Он не понимал, не мог понять самой простой и очевидной вещи: что подожги он склады, - да хоть дом со всеми домочадцами - вынеси врагам и конкурентам на блюдечке все секреты своего покровителя, нож в спину воткни - Ожье простил бы! Не задумываясь, сразу, без объяснений и оправданий. Потом выслушал бы, вникнул во все бессвязные заверения, еще и утешать бы стал!
А вот того, что сотворил с собой мальчишка ни понять, ни оправдать не мог! Как ни старался - не находил причин. Точнее нашел, но одну...
Равиль у него год без малого, и из этого срока в наложниках-любовниках пробыл всего ничего. Людей, кто об том знал - по пальцам пересчитать можно, а распусти они язык, Ожье этот язык лично бы отрезал. Спускать штаны перед каждым встречным-поперечным парень тоже уже не обязан... Так что не в людской молве дело.
И хотел бы Равиль, истосковавшись по мужской любви, придти к нему - разве стали бы клейма помехой! Грие и так про него все знал, но разве когда обидел, упрекнул в чем? Наоборот! За все время пальцем не тронул, словом не задел... Разве что пылинки не сдувал.
Значит дело в том, что мальчик захотел придти не к нему. Вот собственно и все.
Шрам не клеймо, на его счет все, что угодно придумать можно. И что уж в том непонятного, что парнишка стремится начать новую жизнь во всех смыслах, да так, чтобы не оправдываться каждый раз за чужие грехи! Само собой, все это понятно, ясно и разумно, и сердце за него кровью обливается... Только одно "но", и перед этим "но" порой бессильны самые умные, умудренные жизненным опытом люди. Любовь - она и правда безумие, способна самые зоркие глаза застить, да так, что потом только остается самому себе изумляться беспомощно - что же это я, в самом-то деле, и я ли то был...
Ведь вроде взрослый состоявшийся человек, ответственный, уверенный в себе, успешный уважаемый купец. Не самый плохой муж - уж если судить по дошедшим через Филиппа отзывам близко сошедшейся с Мадленой Катарины... И чего только не перепробовал в свое время! Никаких причин нет в себе сомневаться - иди, и бери то, что хочется!
Не хочется брать. Целовать хочется, нежить, на руках носить...
И мысль, что есть на свете кто-то, - неважно кто, каких достоинств, все равно нет никого, кто бы одного его рыжего локона стоил! - ради кого лисенок готов изувечить себя, согласен валяться в постели, едва при памяти от боли... Эта мысль сводила челюсти так, что чуть зубы не стер в мелкое крошево!
Не было другого объяснения, и рад бы найти!
В глазах темнело, как не поседел еще! Убил бы обоих... Только сам, своими руками...
Нет, он не уехал, - не тот человек, чтобы бежать. Ожье погрузился в заботы - вот уж где о нем скоро жутенькая слава пойдет такими-то темпами! Что, кто не по его - в клочки рвал, там можно было не церемониться...
Еще землю купил, дом заложил - и Като приятно, и пригодится, и продать всегда можно. И с женой, каждую ночь в одну постель ложился - не то чтоб мстил неизвестно кому, не то чтоб кровь играла, но Катарина обманывать не станет, а у нее самое время для дитя...
Только ни разу не переступил порог, за которым лежал "Рыжик Поль": ведь одно едкое слово, один гневный взгляд из-под пушистых ресниц - и правда убил бы!
Стало страшно. Страшно вдруг обнаружить в себе такую бездну и сказать ей "да"... Да, способен, если не со мной.
Еще страшнее - удержаться на краю.
***
У отчаяния своя смелость. Когда терять нечего - какой смысл оттягивать конец, откладывая неизбежное? Поводов для сомнений у него не осталось, и к Ожье Равиль явился сам, как только убедил себя, что вполне в состоянии встать с постели - бывало и хуже, - а ждать каких-либо чудес дальше просто бессмысленно. Он собрался неожиданно, никого не зовя на помощь, и прежде, чем на его появление успели обратить внимание и предупредить патрона, юноша уже поднялся в контору.
Но в самый последний момент перед разделяющей их дверью, - решимость внезапно и не спросясь, вдруг оставила его. Равиль застыл, не сделав последнего шага, ясно сознавая, что всякий путь обратно будет потерян для него после заготовленных слов. Тугая пружина внутри сжалась еще сильнее, сердце колотилось в висках... Вполне возможно, что он так и не нашел бы в себе готовности, чтобы войти.
- Да кто там? - короткий рык заставил юношу содрогнуться и вновь расставил все по своим местам.
Ожье зол? Тем лучше! Равиль вошел на окрик, как шагают в пропасть. Едва увидев, кто побеспокоил его, мужчина сорвался с места, видимо опять вспыхивая гневом, и стремительно развернулся к окну, едва не проломив кулаком подоконник и тихо что-то шипя сквозь зубы.
Даже смотреть теперь не хочет! Наверняка подумал, что он собирается кого-нибудь обмануть, завлечь, притворившись невинным ангелом... А разве это не так?..
Равиль не сразу смог справиться с голосом, но все же ему это удалось, и даже довольно твердо юноша произнес:
- Я пришел сказать, что уезжаю...
Он не успел договорить, как мужчина оказался перед ним, обняв лицо ладонями, выговаривая с торопливой нежностью и заглядывая в глаза:
- Прости! Прости, малыш! Что ты такое надумал?! Я никуда тебя не гоню, никогда не брошу... Я дурак! Прости, слышишь?! Погорячился... совсем с ума сошел, когда увидел, что ты с собой сделал... Разве можно так! Зачем?
- Я уезжаю!
Почему же ты не понимаешь?! Равиль почти выкрикнул это, чувствуя, что может постыдно разреветься, как маленький ребенок, которого снова и снова дразнят яркой игрушкой, но так и не дают даже полюбоваться вволю. - Я хочу начать новую жизнь, а не искупать прошлое! Я хочу найти НАСТОЯЩУЮ, СВОЮ любовь!!
