— Начштаба нового ввести в дело, немедленно пусть приступает к обязанностям, приказ оформим задним числом, в смысле все потом, работать надо. И встряхните его, а то сонная тетеря, а не командир. Всё, вон отсюда!
Опять мерзко залязгали инструменты. Жуткий звук для любого, который лежал на операционном столе, а уж старлей не так давно належался на ложе скорби вдоволь. Его отчетливо передернуло. И – как-то встряхнуло.
В этом медсанбате были те же беды, но на новый лад. Опять лютая нехватка людей, особенно – специалистов, мизер хирургов – правда все-таки двое тут работало, потери глупые от немецкой авиации – правда, этих проштурмовали пару раз истребители, бомберы поздно спохватились, медики выводы сделали быстро, битье действительно определяет сознание. И вал раненых, потоп какой-то просто. Адъютант старший пропал без вести вместе с грузовиком вчера, и десяток санитаров куда-то делся. Оружия у персонала не было никакого, зато у сортировочной палатки валялась гора винтовок, раненые с собой притащили. В общем – что было видно и сразу же по прибытии – хаос и неразбериха.
Берестов включился в работу – благо все же в мирное еще время многое успел узнать и понять. Главное – он, в отличие от многих – четко понимал всю мудрую организацию помощи раненым. Чем дальше в тыл, тем квалифицированнее и серьезнее. В самом начале – на передовой – только кровь остановить, да перебитую конечность зафиксировать, чтоб не болталась, острыми костяными отломками деря мясо, нервы и сосуды и ухудшая состояние еще больше. Батальон – уже фельдшер вступает в дело. Полк – уже врач помогает, а в медсанбате и хирурги есть. И спасенного раненого – в госпиталя, в тыл. На долечивание. А за одного битого – не зря двух небитых дают. Обстрелянный боец трех новобранцев стоит. Это старлей знал точно и сейчас очень жалел, что нет тут давешних Корзуна с Ивановым. Такие санитары нужны, чтоб пяток чужих мотоциклистов не мог вытворять что угодно с врачами и ранеными. Не как мирный Петренко или хитрожопый Кравчук, который вместе со своим таким же приятелем, словно в воду канул, да еще оказалось, что уперли рюкзак консервов и пять винтовок, что навело Берестова сразу на очень нехорошие мысли. Еще и сослались на приказ Потаповой, сволочи, грозили – шумели. В лучшем случае – дезертирство и греметь бы терапевту и начальнику штаба за недогляд под трибунал, да разгром все списал.
Планировать работу было некогда, впрочем, план у матерого начштаба и так был в голове, такое же учреждение, принцип работы тот же. И потому он как включился – так и завертелось, не до того стало, чтобы о своем переживать. И маршруты эвакуации спрямить и грузовики найти и санитаров набрать, и еще тысяча проблем, а самое для себя главное – первым делом нашел старлей в куче винтовок новенькую СВТ, умело проверил на исправность, и, не очень много потратив времени нашел там же несколько магазинов, но к конкретной этой винтовке потом подошло всего два, видимо, изначально ее родные, остальные надо было бы подгонять, да времени не было, и так с трудом выдрал чуток минут для того, чтобы возвращаясь с железнодорожной станции понять, как пристреляна винтовка, да магазины проверить – тут-то и вылезли проблемы. Так что теперь оставалось два. Патронов набрал, благо и ремни с подсумками там же валялись – после чего почувствовал себя куда увереннее с грозной тяжестью на плече. На него поглядывали с недоумением, но на это было совершенно наплевать. Из потока людей, прибывавших вместе с ранеными, сколотил вполне команду из десятка человек, как бы и санитаров тоже, вздохнул облегченно, хотя по трезвому умозаключению – ситуация была пиковой.
Немцы ломились, не считаясь с потерями, суя щупальцы моторизованной разведки во все щели. Так уж вышло, что пара дивизий в медсанбатах которых посчастливилось служить Берестову, прикрывали важное направление и для того, чтобы усадить в мешок несколько других советских соединений – надо было вермахту разгромить эти две. Сбить замок с ворот в амбар. Дивизии корчились под ударами, пятились, теряя людей, технику и рубежи обороны. Но – держались. И давали время тем – в тылу, придти в себя и организовать сопротивление нашествию.
Несмотря на целый ряд преимуществ у нападающих дело шло со скрипом. В других местах русские сдавались десятками тысяч, а тут – уперлись. И дрались и за себя и за тех, кто уже сдался. Как-то уже ночью Берестов причислил к своему воинству троих уставших до чертиков пехотинцев с ДТ, которых привез на танке громкоголосый старшина. Оставил бы себе и старшину, да тот только фасон держал, а на деле оказался тоже покалеченным, и когда бравада спала – завалился бравый танкист при всем народе в обморок, словно чувствительная гимназистка, с которой прилюдно сдули пыльцу девственности. Всю ночь шоферы мотались, увозя на желдорстанцию десятки раненых, нуждавшихся в эвакуации. И всю ночь грузили и грузили и конца-края этому не было, как и в прошлые дни. Стоны, жалобы, мат осипший, бравада и корявые шуточки тех, кто ухитрялся держать зубами свою боль и страх… И свинцовая, ставшая уже привычной, запредельная усталость, тело как деревянное, плечи ломит… И медсанбат на другое место пришлось перебрасывать, как разгрузились от раненых. И когда принялись за работу на новом месте – опять пошла та же работа без продыха, без минутки свободной.
А Берестов вдруг понял, что вся эта жуть ему померещилась, потому как вот сидит довольная и спокойная Мусик, кормит пухлой грудью симпатичного розового младенца, а тот сосет молоко бодро и весело, косит на папку хитрым голубым глазом, умилясь этим зрелищем отец семейства перевел дух, покрутил головой и только открыл рот, как больно врезался всем телом в жесткое и колючее. Очумело стал озираться. Лежит на земле почему-то… Кто-то подскочил, помог подняться.
Вырубился на ходу, словно пехотинец в конце длинного марша, ноги и подогнулись. Успел даже сон увидеть. И до того одурел, что еще минут пять тупо и старательно соображал – где оно – настоящее, а что – наоборот привиделось.
Утром, хоть и продолжало привычно грохотать и спереди и сзади, вдруг перестали прибывать раненые, словно ножом отрезало. Медсанбат в момент весь уснул, словно зачарованное королевство в сказке про спящую царевну. Берестов себя буквально за шкирку поволок проверить посты, которые он на ночь выставлял, и люди понимали – зачем. Ноги не шли, словно сапоги из чугуна… Нет, это голова чугунная скорее, а сапоги – свинцом налиты, как водолазные боты.
Очень огорчился тем, что половина часовых из санитаров нагло дрыхла. Пришлось пинки раздавать, а потом еще мораль читать, хотя видел по осунувшимся лицам, что без толку это, просто не слышат, оглушенные тяжеленной работой без отдыха. Трое пехотинцев ночных порадовали, их пост был на въезде, в свежевырытом неглубоком окопчике для стрельбы с колена, на большее сил не хватило – двое, все же дрыхли, зато пулеметчик бдил, чем полил благоуханным маслом сердце старлея. Курил, правда, вонючую самокрутку, но – бдя, и держа курево как надо – в кулаке, чтоб незаметно было со стороны.
Начштаба присел рядом – и как в омут провалился. И вроде как тут же проснулся, потому как пулеметчик толкал его в колено и тревожно шептал:
— Тащ летн, тащ летн, гляньте! Да гляньте же! Немцы вроде!
Несколько секунд не понимал, потом как из-под воды вынырнул, захлопал глазами.
Совсем рядом стоял грузовик, следом вставали другие – штук пять-шесть, в утренней дымке было сразу не понять. На секунду мозг выдал приятное – наши грузовики за ранеными приехали, но тут из кузовов дружно стали выпрыгивать очень уж знакомые силуэты, бодро и тихо, умело и без шума, разворачиваясь в атакующую цепь.
— Да их тут не меньше роты! — ужаснулся Берестов, прикинув вместимость грузовиков, и непослушными губами шепотом рявкнул единственно возможную команду:
— По пехоте пготивника, дисдансия двести метгов – коготкими – огонь!
И даже сам удивился боком сознания, что приказ его поняли как надо.
Пулеметчик высадил диск в момент, отчего немцы заученно залегли и дружно забарабанили в ответ, их грузовые машины, показав блестящую выучку, тут же рванули задним ходом, не тратя времени на разворот и хоть сам старлей именно их и обстрелял, но ни одна не остановилась и не загорелась, хотя вроде должны были бы. То, что он в них попал – Берестов был абсолютно уверен, стрелял он весьма прилично. Да и винтовка была уже знакома. В училище курсантам давали мосинку, "максим", ДП, а СВТ тогда была окутана таинственностью, о ней только слухи ходили. Новомодные, удивительные в своей силе – автомат ППД-40 и самозарядку модифицированную СВТ-40 он смог изучить только после госпиталя. Дивизионное стрельбище было совсем близко от больнички и как-то так получилось, что с комендантом полигонным отношения наладились сразу и добротно. Стрелять Берестову нравилось, он любил оружие и потому если только была возможность, то он старался научиться всему, что там было возможно. План по обучению персонала разным военным штукам батальон имел, вынужденно исполнял, скрепя сердце, и сам Берестов частенько затыкал очередную вакансию для обучения собой, в том числе и потому, что чувствовал свою ненужность в мирное время. Поколотился немного, пытаясь доказать необходимость учебы той же стрельбе, но ему неоднократно мягко и интеллигентно, хотя и непреклонно, напоминали, что все врачи работают не покладая рук, ровно то же они будут делать и в военное время, причем именно этому – медицине – их и научили уже, а вот он – должен быть образцом и источником военных знаний. На случай если как раз придет именно военное время. Работы невпроворот, не надо отвлекать. То, что нужно – так персонал уже научен. Противогазы медики умеют надевать по нормативам? Умеют. Строем ходить научились? Ну, в общем. Спорить с Левиным получалось себе дороже. И потому, что тот был главнее и по причине косноязычия проклятого. И да, медики работали много и постоянно, действительно работы много было у них. А он вроде как сбоку припека.[3]
