Аккуратно уложил жену на землю. Неловко потрогал за плечо терапевта.

— Доттог! Доттог! Нужна помощь!

Потапова уставилась белыми глазами, перевела с трудом дух. Остро воняло блевотиной. Берестов понял, что женщина его не слышит. Бить женщину – врача по щекам физически не смог, начал трясти ее за плечи, так что голова замоталась.

— Оставьте! Какого черта! — наконец, огрызнулась терапевт. Вытерла тыльной стороной ладони рот, глянула зло, устало – но уже осмысленно.

— Моей жене нужна помощь!

Медленно, словно древняя ветхая старуха, Потапова повернулась к Берестовой, осмотрела, на взгляд мужа, как-то поверхностно, в несколько движений, потом, сутулясь и ежась, сказала:

— Мне жаль, Дмитрий Николаевич!

Старлей не понял.

— О чем вы?

— Ваша супруга мертва. Мне жаль. Я ничего не могу сделать. Она – мертва. Идемте, нам надо помогать другим людям.

— Но она же даже не ранена! И взрывы были не сильные! Я же видел! Ее не могло насмерть контузить! Вы ни черта не разбираетесь в медицине, как вы такое говорить можете, вы не врач, вы – коновал! — поперло совершенно неожиданно для самого начштаба потоком, только выговорить все это он не мог физически и потому запыхтел, зашепелявил как вскипевший чайник, так что слюни полетели.

Покорно, словно с капризным ребенком уставшая мать, Потапова снова взялась за осмотр лежащей рядом медсестры. Глянула на свои окровавившиеся пальцы. Посмотрела с явным сочувствием на мужа убитой и, зачем-то задрав подол халата покойницы, монотонным голосом сказала:

— Она стояла наклонившись, Дмитрий Николаевич, осколок попал ей в промежность. Думаю, что пробил до сердца. Она была убита раньше, чем упала на землю, можете мне поверить. Потому кровотечения практически не было. А вы не заметили раны сразу. Сожалею.

Берестов очумело смотрел – и не понимал, что она говорит. Да и слышно было плохо – самолеты по головам ходили и пальба не прекращалась ни на минуту.

Так и не понял.

И не понял – как он оказался на другой стороне поляны. Словно провалился. Ничего не мог вспомнить. Только что-то по колену било при каждом шаге. Остановился, посмотрел. Наган болтается на ремешке. Глянул автоматически – все патроны расстреляны. Также привычно, как тренировался, выбил шомполом пустые гильзы, вставил патроны из кармашка, сунул оружие в кобуру.

Показалось, что времени прошло много. И дым уже развеялся и самолеты куда-то делись. Ему теперь оставалось понять, где он находится – и что дальше-то делать? Состояние было словно после наркоза и операции – слабый как пришибленная мышь, в холодном поту словно искупался. Даже и знобило чуток. Голова как чугунная. Зато ноги деревянные, не гнутся.

Надо найти медсанбат свой. Там жена. Надо найти.

На секунду отвлеклась – а увечного начштаба как ветром сдуло, видно перемкнуло от горя в простреленной голове, шарики за ролики заскочили. И дальше-то что делать? От бомбежки терапевт слегка оглохла и очумела, потому соображала с трудом. Что делать – совершенно непонятно, такому не то, что не учили, даже и не заговаривали никогда, а теперь с поляны, где совсем недавно гордо стоял медсанбат, пер волнами вонючий дым. И кричали люди, которым было очень больно.

Потапова встряхнулась, взяла себя в руки и зашагала, держась как можно более уверенно, назад, туда, где была ее госпитальная палатка. И тут же, ойкнув совершенно по-детски, бросилась на землю, стараясь вжаться в нее всем телом, потому что прямо на голову, завывая обвальным ревом мотора и пулеметов рухнул самолет, когда совсем уже с жизнью простилась, чужая машина прекратила пальбу, зарычала уже удаляясь, и тут же на ее место свалилась другая. Хотя доктор крепко-крепко зажмурилась и заткнула уши, рев чужой силы наверху буквально тряс ее тело и вытряхивал душу. Нелепо поползла прочь, пока не уперлась головой во что-то твердое, но некоторое время все еще бесполезно сучила ногами, сдирая подметками лесной мох, словно дурковатая и упрямая черепаха. Замерла в паническом ужасе.

— Докторица, докторица, делать-то что? — тряс ее кто-то за плечо.

И тише, вроде стало, то есть шума много, но все-таки – не трясутся зубы во рту.

Санитар Петренко из ее отделения. Семейный, солидный, надежный резервист, а тут посмотрела – сам растерялся и вид напуганный, лицо от пота блестит, губы дрожат.

Резко села, стыдливо оправила задравшуюся непристойно юбку. Сказать-то что? Ведь ждет подчиненный от начальства мудрости и точных указаний. Ей бы кто чего посоветовал!

— Что у нас там? — смогла выговорить связно.

— А все, нету больше нашего медсанбата, — просто ответил санитар и вдруг у него по загорелой морщинистой физиономии потекли светлые, какие-то совсем прозрачные слезы.

— Как?!

— Всех поубивало! И Кравчука и Мищенко и Савченко! Как взорвалось все! Все вдребезги! — запричитал, перечисляя Петренко.

— Так. Нам надо найти командование! Где Левин? — по возможности строго, но дрожащим голосом, пролепетала ошарашенная и этими сведениями докторица.

— Не знаю. Они вон с этой медсестричкой в операционной были, мы им как раз на стол пехотного старшину притащили.

Петренко с опаской уставился на тело Берестовой, словно от него могла исходить какая-то угроза. Видно было, что он с трупами раньше дело не имел и потому побаивается их. Потапова покрутила головой, прислушалась. Самолеты улетели. Значит надо идти, найти главного врача, то есть начальника медсанбата, доложиться, получить указания и работать дальше.

Когда вышла на… Нет, назвать это место недавнего лютого погрома поляной уже не получалось никак, вообще незнакомое, загаженное, исковерканное, испакощенное место!

Словно и не было тут на этой перерытой небрежно и жестоко земле медсанбата – все засыпано вырванной землей, перемешано со всяким мусором, ровное все – потому как все палатки исчезли, словно их ветром сдуло, трава даже, которая была зеленой и блестящей теперь как пережевана. И дымится в десятке мест, а там, где был сортировочный взвод – густо коптят догорающие грузовики. И по поляне потерянно бродит два десятка людей – из двух сотен! Ужаснувшись в душе, но держа на лице маску уверенности, Потапова зашагала туда, где была операционная палатка. Хоть Левин оказался прекраснодушным идеалистом, то есть дураком набитым, а хоть какое начальство лучше чем вообще никакого – это доктор твердо знала.

И удивилась и обрадовалась, что мертвецов по дороге попалось всего пятеро, лежали в таких неестественных позах, что и проверять бесполезно, еще в институте студенткой убедилась, что умершие лежат иначе, чем живые, но без сознания. Мякнет человек, как сдувается все равно что. Узнала среди мертвецов только одного – терапевта из приемного отделения. Лежал тот, скорчившись, словно эмбрион, в грязной, пыльной траве. Стараясь не показывать удивления Потапова озиралась вокруг, совершенно потрясенная. Она просто не понимала – как так? И комочек в горле пульсировал, только б не разрыдаться. Хватит тут и одного Петренко!

— А начальство у нас – того! — неожиданно сказал кто-то за спиной. Оглянулась, скрывая испуг. Двое санитаров – те самые, которых Петренко уже похоронить успел. Кравчук и Савченко, живехоньки, только у одного на лбу царапина и нос распух.

— Это вы о чем? — спросила женщина.

— Главный помер, — буднично и вроде как с легким злорадством заявил Кравчук, а его приятель поднял к лицу докторицы странный предмет. До нее не сразу дошло, что это кусок черепной кости с длинным локоном седых волос. Левин очень гордился своей шевелюрой и на укладку локона, который на взгляд прогрессивной и современной Потаповой скорее подходил для гоголевского Хлестакова – этакий кандибобер над лбом, тратил много сил и времени. Теперь за этот самый локон и держал кусок головы своего командира суровый санитар.

— О, а вы живы, — искренне обрадовался Петренко.

— Ну а то ж! — не без хвастовства откликнулся Савченко и спросил у Потаповой: "Шо дальше делать будем?"