Они и впрямь оказались толковыми – из его кулдыканья суть выловили – и кивнули, подтверждая. От дороги к мертвой поляне была проложена временная транспортная петля, и приказал им старлей загонять в этот тупичок к убитому медсанбату все порожние грузовики, если что – силой оружия. Разрешил стрелять по колесам. Порожняк должен вывезти отсюда раненых, их вместе с медсанбатовскими порванными за сотню уже и еще тащат и везут. Прилетит опять авиация – задарма люди погибнут!

Медиков большей частью тоже спроворил – в город послал, чтоб в больничке гражданской организовали прием и помощь, туда же – к складам за городом и порожние грузовики едут, так что пусть готовятся. А он здесь постарается.

Потапова удивилась – как она может приказать гражданским людям? У них подчиненность иная, не послушают, не в армии же.

Берестов ожег женщину бешеным взглядом, но не обматерил, а просто потыкал пальцем в тяжелую кобуру у нее на спине. Намекнул молча. А вскоре от тех двоих, что устроили по его приказу пункт регулировки движения на повороте, пошли первые порожние грузовики, водители которых ругались на сумасшедших идиотов, мол, совсем рехнулись, чуть не застреливают, если не слушаешь, и что они будут жаловаться вплоть до всесоюзного старосты Калинина!

Правда, в основном, они затыкались, когда встречались с взглядом старлея. Нехороший у него был взгляд, не располагающий к прениям и жалобам. Очень нехороший. Не человечий какой-то уже.

Больше всего боялся Берестов, что сейчас прилетят снова бомберы, потому суетился, как однорукий в почесухе. Столько всего надо было успеть сделать! Спасти хоть что-то! Сам себя подгонял, хотя куда дальше. К нему, как к начальству, лезли с сотней вопросов, в основном – дурацких, но и толковые были. И эта первая в его жизни серьезная эвакуация вынуждала решать быстро и – по возможности – не совсем глупо. В голове билось, что он занимается самоуправством, прав у него таких нет – менять дислокацию медсанбата без приказа, но после всего, что уже произошло за сегодняшнее утро, он как-то и не думал, что его могут судить, и даже и расстрелять, потому как кто-то из раненых до города живым не доедет, помрет по дороге. И это будет тоже его вина. И если тут накроют следующими бомбами всех лежащих, сидящих и суетящихся людей – тоже его.

Парни на дороге отлично с задачей справились, через пару часов количество лежачих резко уменьшилось, ходячие и сами потянулись долой, мудро решив, что лучше плохо идти, чем хорошо получить бомбой по башке, участь таких нерасторопных была прямо перед глазами. Даже чересчур наглядно.

Оставалось десятка два тех, кого везти было без толку, только мучить зря перед смертью. Сам Берестов с ними и остался, отправив всех, кого можно, в том числе и Иванова с Корзуном, спохватившись потом, что сглупил – надо было им хоть благодарность объявить за прекрасно выполненный приказ.

Бомберы и впрямь прилетели через пару часов, если и не те самые, то с виду – такие же. Описали пару кругов, словно падальщики, посмотрели и, видать, решив, что овчинка выделки не стоит, а цель не оправдывает бомбы, улетели на восток чьей-то похоронной процессией. Берестов перевел дух, вытер выступивший пот и побрел на поляну, надо было найти железный ящик с документами и печатью медсанбата, пока у учреждения есть печать – оно живо, пусть даже и в очень усеченном масштабе. А взрывов он уже давно не слыхал, да и желтых вертячек теперь столько на глаза не попадалось, верно и впрямь замедление было не больше, чем на полчаса.

Умно придумано, умно. Только в себя накрытые придут, начнут раненым помогать, не опасаясь "бракованных" бомб – тут – то и получат. Мозговитые у немцев ученые люди. И Берестов поймал себя на мысли, что с удовольствием бы лично повышибал этим башковитым мозги. Чтоб как у Левина разлетелись. Когда нашел железный ящик (перевернутый, ободранный и пробитый, хорошая была мощь у осколков этих несерьезных с виду "консерв") и стал разбираться – что взять, а что можно и сжечь, потому как тащить всю канцелярию было бесполезно, раскуроченная матчасть и запасы имущества были в таком состоянии, что только под списание годны. Разве что инструменты можно было бы собрать, да простерилизовать, но и с этим сложности. Печать нашел, сунул в карман.

Услышал вроде треск моторов, потом – стрельбу, вскинулся из-за ящика и обмер, стоя столбиком на коленках, на манер зайчика.

Метрах в трехстах, там, где уже тонкими, уставшими струйками дыма коптили ярчайшее голубое небо сгоревшие грузовики и где остались после эвакуации "безнадежники" суетились серые фигурки, потом разглядел пару мотоциклов. Кто-то размахивающий длинными руками вроде встал между ранеными и приехавшими. Петренко! Точно он – больше некому, они из личного состава медсанбата тут вдвоем оставались.

Коротко стукнула пара выстрелов, санитар свернулся клубком и упал. Немцы – теперь у Берестова никаких сомнений не было, вели себя как дома, двое что-то смотрели, склонясь головами, карту наверное, один, судя по позе горниста и отсутствию звуков трубы, присосался к фляжке, не вылезая из коляски, а самый неугомонный быстрым шагом пошустрил вдоль уложенных в теньке "безнадежников", хлопая выстрелами. Берестова как ожгло и он вскочил на ноги, что-то гыкнув нечленораздельное, но определенно – осуждающее. Тут же подумал, что – зря. Толку от его выходки не было ровно никакой, разве что по нему тут же стали стрелять – и самое паршивое – парень с флягой оказался пулеметчиком и высыпал без всякой экономии за один момент полсотни пуль. На счастье старлея – залечь получилось моментально, да подвернулось небольшое углубленьице, да между ним и немцами оказался крошечный холмик, так-то поляна была вроде ровная как стол, но залегшему человеку и совсем незначительные перепады во благо оказались. Те самые мелочи и пустяки, от которых жизнь человека зависит очень часто. И опять же пулеметчик, не пойми с чего, основное внимание почему-то уделил тому самому железному коробу, не меньше пяти пуль в него бздынькнуло.

Который раз за сегодняшний злосчастный день адъютант старший ругал себя ругательски. Теперь лежа посреди ровного поля под пулеметом, особо остро подумалось – что даже винтовка сейчас была бы спасением! Головы не поднять, сейчас тот шустрила, что раненых добил, спокойно подойдет поближе – и все. Опять звякнуло в ящик, защелкало, зашелестело рядом. Земля посыпалась мелкими комочками. А и с револьвером ничего не получается, сдвинул кобуру как положено при ненужности – на задницу, не дотянуться рукой сейчас, не выставляя себя на общий обзор. Опять бздынькнуло. Удары пуль в землю ощущались всем телом. Вроде маленькие, а как колотятся… Тоска сжала сердце, хотя уж сегодня-то, но вот так сдохнуть. Злость и ужас – все сразу.

Не сразу понял, что изменилось. Трескотнули коротко вперехлест еще пара пулеметов, рев моторов, треск. Аккуратно с опаской чуток высунулся – и не увидел немцев. Зато увидел наш танк, БТ и своих – по форме судя. А немцев и след постыл. На радостях вскочил, тут же рядом свистнуло. Начал орать, что – свой! Не поняли, влепили рядом очередь.

А потом злобно и грозно пролаял резкий голос с малороссийским акцентом:

— Ляхай, руки в хору!

Танкист, чумазый и свирепый. Наш, точно, хотя автомат странный какой-то и не такой, что у Корзуна был.

— Пиднимайся и не дури! Ты – хто?

Назвал себя. Танкист посмотрел еще более подозрительно, буркнул:

— По-нимицьки не розумею, пиднимайся. Хенде хох!

Берестов встал, словно столетний старик, вроде и лежал – а устал, словно на разгрузке вагонов с чугунными болванками. Танкист только сейчас видно разглядел рубцы и шрамы на лице, сбавил немножко обороты, с тем же подозрением, хотя и на полтона ниже потребовал назвать себя.

Начштаба уничтоженного медсанбата не стал ничего говорить, достал из кармана гимнастерки удостоверение, протянул. Танкист, чин которого и черт не разобрал бы по шлему и синему комбезу, козырнул небрежно, словно муху у себя с носа согнал, спросил: