— Физики и лирики, — усмехнулся Лузгин. — Этому спору сто лет. Ты еще Левина припомни или Штольца. Только и разницы, что у тебя вместо деревни — буровая. Не так все просто, Костя, извини. То, что ты предлагаешь, напоминает побег или еще хуже — дезертирство. Не получилось — ив кусты, на буровую. Но все равно спасибо. У тебя хороший дом, Костя, хорошая семья. Все это мне тоже выдадут на месторождении вместе со спецодеждой?

Важенин от неловкости нахмурился. Лузгин потыкал сигаретой в пепельницу. Обещали чай, но их никто не окликал; выходит, знали, что главный разговор придется именно на этот перекур.

— Пойдем, — сказал Лузгин. — У меня встреча с тестем в полчетвертого. Ты когда обратно? Ах да, через две недели… Позвони — сбежимся.

Из глубины квартиры донесся женский крик, затем паническое: «Костя! Костя!». Важенин, отбросив стул, рванулся к двери, Лузгин за ним, успев предположить: перевернули чайник, кто-то обварился? Надо тертой картошкой и чем там еще…

В просторной прихожей у стены замерла Елизавета, прижав к себе Кирюшу. Сестры, Тамара и Катя, стояли на коленях спинами к Лузгину, склонившись над кем-то в углу у двери; Лузгин видел только черные сапожки и полу рыжей шубы с простроченной в ромбик подкладкой. Спина у Тамары качнулась, последовал звонкий хлопок — так бьют ладонью по лицу. Катя обернулась к мужу и крикнула с колен: «Скорую, скорую вызови!». Константин вобрал голову в плечи и шагнул к телефону под зеркалом. «Язык! — Тамара наклонилась ниже. — Смотри, чтобы язык не западал!»

— Не кричите, пока я звоню, — сказал Важенин, тыча пальцем в кнопки.

Президент инвестиционно-топливной компании «Сибнефтепром» Эдуард Русланович Агамалов принял Лузгина в конце второй недели пребывания последнего в должности штатного летописца СНП. Апартаменты Агамалова, а также офисы аппарата президента и двух его первых заместителей располагались в так называемом блоке О, в просторечии — Белом доме, соединенном безоконным охраняемым коридором с блоком С, где размещались остальные замы, департамент внешних сношений и пресс-служба. В блоках А и В работали люди попроще.

У Лузгина был пропуск-карта с желтой полосой, и в Белый дом его провел помощник президента, поджарый мужчина в годах и с белой полосой на карте. Лузгин уже привык, что все служащие компании ходили в костюмах при галстуках (женщинам дозволялось приличное разнообразие); но лишь ступив на территорию агамаловских владений, он оценил разборчивость жены, экипировавшей его в должном соответствии. Он ступал в ботинках мягкой кожи по упругому ковру и ощущал себя вполне на равных со встреченными небожителями. Охранники перед входом в приемную пытались отобрать у него диктофон, но поджарый помощник уладил ситуацию, расписавшись на каком-то бланке.

В приемной восседала секретарша — не красавица, уже за сорок, ухоженная, неулыбчивая, властная. Судачили, что Агамалов тащил ее с собой по всей служебной лестнице, и влияние ее могло поспорить с заместительским; за глаза ее называли Мадам. Помощник что-то шепнул, секретарша глянула на Лузгина и рукой указала: присядьте. Взяв со стола папку с бумагами, помощник скрылся за массивной дверью из темного дерева с золотой табличкой. Такая же табличка украшала дверь напротив и сообщала, что обитатель кабинета есть первый зам и главный инженер. За большими окнами виднелось только небо — здание блока О было самым высоким в городе (с ним пытались посоперничать газпромовцы, но вовремя притормозили, сообразив-таки, кто в городе хозяин).

Лузгин проскучал на диване ровно сорок четыре минуты, и за это время никто не вошел и не вышел, телефоны не звонили, секретарша что-то била на компьютере и ни разу не удостоила посетителя взглядом. Лузгин привык, что за задержку перед ним обычно извинялись, предлагали кофе и развлекали светскими беседами; нарастало недовольство — до той поры, пока он не сообразил, что никакой он здесь не посетитель и уж тем более не журналист, а самый рядовой и мелкий клерк, один из тридцати тысяч двухсот сорока четырех, каждый день отдающих и душу, и тело на милость Хозяина, — так звали Агамалова в приватных и служебных разговорах.

— Где здесь можно покурить? — спросил Лузгин, предполагая, что его одернут. Мадам перевела взор с дисплея на мятежника и вдруг произнесла со вздохом: «Потерпите», — с ударением на «и», а не первое «е».

— Пожалуйста, — сказал помощник, отворяя дверь чуть шире, чем делал это для себя.

С Агамаловым Лузгин еще ни разу лично не встречался, хотя по молодости мог и задружиться. Как-то раз он пил коньяк со знаменитым буровиком Курбановым, тот журналистов любил и обхаживал, потому знаменитым и стал, и вдруг Курбанов заявил, что во всей Тюменской области есть только три действительно талантливых человека. «Кто третий?» — спросил Лузгин. Курбанов погрозил нахалу пальцем: «Агамалов». Лузгин не знал такого. «Агамалов — второй, — произнесла охмелевшая знаменитость. — Ну, а ты — ладно, третий… Поезжай к нему, подружись — пригодится. Далеко пойдет пацан». Лузгин навел справки: Эдик Агамалов был простой начальник цеха на одном из приобских нефтепромыслов. Телевизионщики на промыслы летать не любили — там с телеточки зрения не происходило ничего, лишь гул турбин и колебание стрелок манометров. Вот если б что-то лопнуло, взорвалось… Короче говоря, к будущему олигарху и миллиардеру Лузгин так и не съездил, с ним не подружился и вообще забыл на годы курбановский мудрый совет. Лет пять тому назад Лузгин просил об интервью — и получил отказ от рядовой девки из агамаловской пресс-службы; в кабинеты повыше он даже не смог дозвониться.

Миллиардер был маленького роста, но сложен пропорционально, а потому на снимках выглядел естественно. Встречая Лузгина, Агамалов поднялся и вышел из-за стола (ага, отметил про себя Лузгин, простому клерку вряд ли оказали бы такую почесть), взглянул на гостя не без вежливого интереса. Лузгин представился; Агамалов пожал ему руку и пригласил за столик в углу кабинета, сервированный чаем с печеньем. «Ну вообще!» — подивился Лузгин.

— Как здоровье Ивана Степановича? — Агамалов расстегнул пиджак и слегка откинулся на спинку кожаного кресла. Костюм у него был серый с голубым отливом, — чуть посветлей лузгинского, — и черно-синий галстук в мелкую крапинку Лузгин отметил хороший неброский загар, здоровую гладкость лица, ясный взгляд и отсутствие мешков под глазами. На своем веку он немало повидал нефтяных и прочих «генералов». Были они, за редким исключением, двух основных пород: или худые, скуластые, с бухенвальдскими запавшими глазницами, или мордастые, с бульдожьим взглядом, красными после вечного «вчерашнего» лицами.

— Спасибо, хорошо, — сказал Лузгин. — Он мне теперь не просто тесть, а вроде бы начальник. — Лузгин запустил эту фразу пробным шаром, нащупывая тональность будущей беседы, но Агамалов лишь кивнул и продолжал смотреть на него, не меняя выражения.

— Эдуард Русланыч, — Лузгин позволил себе осторожную вольность в президентском отчестве, — вас ознакомили с основной идеей построения книги?

Агамалов кивнул.

— Вы ее одобряете?

Последовал новый кивок, причем голова Агамалова, словно «качалка» на промысле, каждый раз отклонялась вверх и вниз на четко отмеренное расстояние. Хороша беседа, уколол себя Лузгин.

— Вы курите? — ровным голосом поинтересовался Агамалов. Лузгин печально улыбнулся: грешен, мол, но что поделаешь! В компании действовал соответствующий и весьма строгий запрет, как, впрочем, и во всех других присутственных местах этого славного города. Ходили слухи, что летом запретят дымить даже на улицах, но Лузгин намеревался смыться раньше.

— Давайте закурим, Владимир Васильевич.

Лузгин оторопел по двум причинам: имени-отчества и смысла предложения. Он вынул свой «Кэмел», Хозяин благодарственно кивнул и закурил, протяжно выпуская дым и вертя в пальцах сигарету.

— Мне бы хотелось начать с биографии…

Агамалов слушал его все с тем же выражением вежливого интереса. Но, когда Лузгин потащил из кармана диктофон, остановил коротким жестом: нет, не надо. Лузгин подрастерялся, а потом решил, что правильно, первая встреча, тут важен контакт, доверительность, машинка все испортит.