— А что с картошкой делать? — спросил заинтригованный Потехин.
— Чистить, — приказал Лузгин. — Пока не скажу.
— Есть, чистить! — ответил Потехин.
Лузгин сидел на ящике и не спеша курил, и это была самая вкусная сигарета за все сегодняшнее утро. Картошка в потехинских пальцах резво проворачивалась, обнажалась и звучно падала в ведро, на прилавке-доске росла горка спиральных очисток, и на душе у Лузгина было тепло и спокойно.
— Хорошая картошка, — сказал он, заглядывая в ведро. — Давай еще штук десять, и хорош.
— Татарская, — сказал Потехин. — Здесь лучшая картошка у татар.
— Дорого берут?
— Да за копейки! — весело сказал Потехин. — В деревне денег нет ни у кого.
С того места, где сидел Лузгин, хорошо были видны караульная вышка и неподвижная фигура часового в бушлате и синей вязаной шапочке вместо уставного головного убора. Здесь тепло, а там, наверно, ветер, подумал он и спросил у Потехина, когда у них обед.
— Да в час!
— Успеем, — солидно обронил Лузгин и привалился спиной к деревянной обшивке окопа.
В далекой молодости он служил корреспондентом в маленькой газете «Тюменский комсомолец» и писал репортажи о военно-спортивной игре «Зарница». Дети бегали по лесу с деревянными автоматами, ели гречневую кашу из полевой армейской кухни и слушали рассказы ветеранов про настоящую войну. Ветеранам в кустах наливали по сто пятьдесят, и рассказы у них были веселые. Потехин в то время еще не родился, а когда родился и достаточно подрос, «Зарниц» уже не было.
— Ты кем до армии работал, а, Потехин?
— Никем, — сказал Потехин. — Так, школу кончил, лето проваландался, а осенью забрали.
— А в институт?
— Да куда нам… Без денег-то… Не-а, даже не пробовал.
— А, вот вы где?
На повороте хода в главную траншею стоял хмурый Коновалов.
— Вы закончили, Владимир Васильевич?
— Только начал, — ответил Лузгин.
— Не понял, — произнес сержант. Лузгин поднялся, потянулся и неспешно пошел к Коновалову.
— Хотите, чтобы ваши люди один разок нормально пообедали? — сказал он негромко, взяв сержанта за рукав и уводя к повороту траншеи. — Так я вам обещаю.
— Не положено, — мотнул головой Коновалов. — Извините, но… Пойдемте, я вас провожу.
— Так ведь… процесс! — растерянно сказал Лузгин. — Потехин все испортит!
— Не испортит, — сказал Коновалов. — Вы ему объясните, он и не испортит. Пять минут — я вас жду наверху. Пять минут, Владимир Васильевич!
— Да как прикажете, — обиделся Лузгин. — Изображаете тут, на фиг, из себя… Фронтовики! — процедил он с печальной презрительностью и пошел инструктировать повара-снайпера: сколько времени еще тушить капусту, когда и как выкладывать поверх целую картошку, как доводить ее, вкуснягу, на пару и как раскладывать потом, не перемешивая.
— Еще подсолить не забудь, — сказал он, прощаясь. — Да осторожно, блин, по вкусу.
— Да справлюсь я, Владим Василич! — сказал сочувственно Потехин. — Я врубился, не переживайте.
— Ага, врубился он, — сердито буркнул Лузгин и пошел по траншее к дороге.
Он уже видел Коновалова и двух солдат с лопатами, куривших у бетонных блоков, как вдруг пронеслось, словно ветер, с фырчанием, стуком и звоном, и тут же откуда-то слева донеслось сухое плотное татаканье, и Лузгин сразу присел, даже не успев понять, что в них стреляют, а когда понял, то застыл от ужаса, потому что стреляли в них из деревни.
Из укрытия один за другим вылетали солдаты и бежали, пригнувшись, по траншее к Лузгину, и вместе с ними бежал Коновалов, уже без бушлата, со злым охотничьим лицом. На бегу он толкнул Лузгина рукою в грудь, к стенке и вниз, рявкнул: «Сидеть!» — и бросился дальше, чуть не столкнувшись с набегавшим поваром Потехиным, в руках которого, как древко флага, торчала длинная винтовка.
— Не стрелять! — заорал Коновалов. — И не высовываться, глядь! Потехин, дуй на огневую. Ну, Махит, ну, сука!..
От караульной вышки летели щепки, но звук был звонкий, металлический, и Лузгин догадался, что вышка изнутри защищена железом, и караульный там сейчас лежит ничком и будет так лежать, пока обстрел не кончится.
Потехин юркнул мимо Лузгина и пропал в ответвленье окопа, туда же проскользнул сержант на полусогнутых, и Лузгин не сразу осознал, что никто не стреляет, и только там, где скрылись повар с Коноваловым, что-то шуршало и щелкало. Лузгин почти на четвереньках пробрался вдоль окопа и заглянул за поворот.
Потехин стоял к нему спиной, расставив ноги и высоко подняв плечи, и над правым его плечом виднелся темный краешек приклада. По бокам и сверху потехинского затылка были плоские мешки вроде цементных, и между ними узкая дыра, куда осторожно тянулся Потехин руками и винтовкой, пристраивая глаз к ободку телескопического прицела.
— Не суетись, — сказал ему сержант, по-зэковски сидевший возле стенки.
— А если он вообще стрелять не будет? — спросил Потехин, шевеля плечами.
— Будет, — сказал Коновалов и громко крикнул: — Эй, пальните кто-нибудь!
Ближе к дороге сдвоенно, как колеса курьерского поезда, погрохотал недолго автомат, и словно эхом от него со стороны деревни снова застучало.
Потехинские плечи заходили шире, сержант спросил:
— Ну че там?
— Не вижу ни хрена, — сказал Потехин.
— Вот глядь, — сказал Коновалов. — Сигареты в бушлате остались… Эй, кто там, долбани еще разок!
Снова заработал автомат, и Коновалов крикнул:
— Секи, секи, Потехин!
— Засек, — ответил снайпер. — Засек, блин, из дома фигарит. Щас достану. — Потехин замер и, казалось, перестал дышать. Хэбэшные штаны на его заднице висели замусоленным мешком. Снайпер выстрелил, у Лузгина ударом заложило уши, и тут Потехин принялся стрелять подряд, спина его вздрагивала, и сержант Коновалов на каждый выстрел коротко мотал головой, глядя перед собой на неровную стенку окопа.
— Ну че, попал? — спросил он у Потехина, когда тот отстрелялся.
— Да хрен его знает, — передернул плечами Потехин и тоже присел, оставив винтовку боком лежать в амбразуре. — Умный, с чердака стрелял, но не с краю, а из глубины. Думал, не заметим.
— А как же! — с веселой обидой сказал Коновалов и посмотрел на Лузгина. — Невезучий вы у нас, Владимир Васильевич. Как появитесь — сразу стреляют.
Лузгин увидел свой бычок на дне окопа и дико захотел курить и тут же представил себе, что могло бы случиться, выйди он тогда с сержантом на дорогу и будь у стрелка из деревни рука чуть потверже. Вот только этот бы окурок и остался.
— Никого не зацепило? — спросил Лузгин, с трудом выталкивая слова из онемевшего горла.
— Да вроде никого, — сказал сержант.
— Все равно боевые заплатят, — уверенно предположил Потехин.
— Ага, конечно, — ехидно молвил Коновалов.
— Заплатят, заплатят, — сказал Потехин. — Раненые были, когда «пешку» кокнули? Были раненые. Значит, должны заплатить.
— Ну, если так, — усмехнулся сержант, — то больше нам и воевать не надо. Ты дом запомнил?
— Ну… А давай из «эрпэгэ» туда?..
— Далеко, — сказал Коновалов. — Ну-ка, Храмов, встань на вышке! — крикнул он, выворачивая шею. — Давай вставай, боец!
— А не пошел бы ты… — ответил невидимый Храмов.
— Ну и лежи там! — посоветовал Потехин. — О, блин! — воскликнул он, узревши Лузгина. — Василич, а жратва-то наша!
— Жратва? — переспросил Лузгин, слегка распрямляя колени. Сколько же длилась вся эта пальба со стрельбой? Минуты три, ну пять, никак не больше. — Я думаю, нормально со жратвой. Сейчас посмотрим.
Сержант Коновалов уже стоял во весь рост и смотрел Лузгину в подбородок. Лузгин тоже распрямился и стал отряхивать с ладоней налипшую глину. Он понимал: Коновалов решает, что же делать с этим старым докучливым дядькой. Но едва ли сержант сейчас отправит его в деревню. А может быть, и не пошлет вообще, ведь оттуда стреляли, оттуда, и не просто так стреляли, а били нагло, посреди бела дня, хотели убить всех наших на дороге: Коновалова, и двух солдат с лопатами, и еще Храмова на вышке. Ребятам просто повезло, и за этим что-нибудь последует, не может быть, чтобы все сошло с рук деревенским. «Идиоты, глядь», — сказал Лузгин, не сознавая, что матерится.
