Павел Юрьевич выглядел огромным детиной, под два метра ростом, с широкими плечами и огромными, лапатообразными ладонями. На его бородатом, обветренном лице, лукаво светились голубые глаза. Узнав друга, он на радостях схватил его в охапку и приподнял.

- Здорово, Иван Дмитрич, какой все-таки мир тесный. Уж не чаял тебя здесь увидеть.

- Рад тебя видеть, Паша. Экий ты медведь, однако. Отпусти, а то ребра сломаешь.

Очутившись на полу, он спросил Черкасского:

- Ты здесь надолго?

- Вообще то я здесь поселился, но послезавтра отчаливаю в Петропавловск. А ты здесь каким ветром?

- Как раз сегодня пришли. Из Ново-Архангельска. Теперь на заслуженный отдых, - улыбнулся Тучков.

- Как дошли то, не шибко мотало?

- Неплохо. На полпути из Кантона штормило несколько дней, а так, в основном, спокойно.

- А я вот давеча, недалеко от Ново-Архангельска в шторм попал. Уже думал, не сдюжим. У меня двоих за борт вышвырнуло. Ну, думаю, ежели живым доберусь, поставлю свечку в храме.

- И что, поставил?

- А куды ж я денусь. Слово есть слово. С такими материями, Ваня, шутки плохи. - он перекрестился. - Вот теперь, опять, в Петропавловск зерно везу. Приходиться быстро оборачиваться до конца навигации. Ну, ничего, зимой малехо отдохну, да и робята пообтрепались.

- И когда ты успел здесь осесть? По Одессе то не скучаешь?

- Скучаю, чего таить. Но климат здесь благодатный, теплый. Работы много, за одну навигацию два-три раза оборачиваюсь. Женился я, жена вон на сносях. Так что я теперь встал на якорь.

- Ишь ты, молодец. Жене представишь?

- Познакомлю, конечно. Ты, кстати, где остановился?

- В 'Киевской' хотел, а что?

- Зачем тебе в 'Киевской', останавливайся у меня. Чай не нехристь какой, друга не принять. Заодно про Одессу расскажешь. Как оно там.

- А не стесню? Жена все же на сносях.

- Не переживай. Дом у меня большой, на Морской стороне, неподалеку отсюда. А как уеду, тогда и отдыхай себе в 'Киевской'.

- Уговорил, но тогда я угощаю. Иван Дмитриевич махнул рукой официанту. - Нам штоф беленькой, огурчиков и балычка закусить.

- Сей момент, - ответил официант и исчез. Уже через несколько минут, простой деревянный стол, изрезанный ножами был сарвирован рюмками и тарелками со снедью.

- За тебя, Павел Юрьевич, - сказал Тучков, и друзья, чокнувшись, опрокинули по стопке.

Разговор еще долго шел об Одессе, ценах на товары, общих знакомых, а под конец, немного охмелев, Черкасский, наклонившись к капитану, и дыша ему в лицо перегаром шепотом, словно выведывая тайну, сказал:

- Ты знаешь, Вась, люди говорят, что тут, неподалеку от Резанова, золотшко нашли...

- Ах ты ж гнида, - прошипел Михась и, вытащив засапожник, попер на Карася. Тот в страхе отскочил и хотел было дать деру, но в тесноте трюма зацепился за чьи то ноги и упал. Двое дюжих мужиков обхватили Михася, а артельный староста, Никодим Петрович сказал сурово:

- Ты тута ножом не размахивай. А то живо к ногтю пригнем. На берег сойдешь, тогда пожалуста, а здеся не балуй. - Старатель вернул нож обратно в сапог и ответил угрюмо:

- Так это что ж, он тут жульничает, а я значит, ему и в рыло дать не могу?

- В рыло можно, но лучше он тебе виру заплатит. Ведь заплатишь, а Карась, - ухмыльнулся артельщик.

- Заплачу, - угрюмо ответил тот, все еще опасливо стоя недалеко от лестницы, что вела на палубу.

- Сколько ты проигрался? - спросил Никодим Петрович у Михася.

- Двадцать семь целковых да еще часы серебряные.

- Ну вот, вернешь ему все и еще двадцать целковых за шельмовство. Довольный старатель ухмыльнулся глядя на Карася, а тот возмущенно заверещал:

- Не по-христьянски это. Двадцать целковых сверху, это ж разорение. Да я ж...Договорить он не успел, ибо здоровый детина, стоявший неподалеку, по знаку старосты залепил ему затрещину от которой тщедушный жулик отлетел на несколько шагов и шмякнулся об мешки с мукой. Здоровяк не спеша поднял его за шкирку, встряхнул и поставил на ноги.

- Дашь двадцать рублев, - проникновенно сказал артельщик и добавил, - еще раз туз в рукаве спрячешь, за борт выброшу, и не посмотрю на уговор с капитаном. Всех касается, он обвел взглядом толпу сгрудившуюся вокруг. - Пока до берега не добрались, все соблюдают порядок. А теперь айда отсюда, представление окончено.

Народ постепенно расходился, а Михась сразу рванул к Федьке Карасеву, по кличке Карась, и схватив того за ворот процедил:

- Скажи спасибо, что мы в море. Но на берегу на глаза мне не попадайся, пришибу. А пока деньги гони. Тот быстренько отдал причитающееся и порскнул в свой закуток.

Михась со своим напарником Тимофеем Митрохиным болтались в посудине под названием 'Херсон' уже два месяца, и скоро, с божьей помощью, должны были дойти до Веракруса, что в Мексике. 'Херсон' являлся одним из дюжины транспортов товарищества 'Меркурий' и до золотой лихорадки доставлял зерно в Марсель и Барселону. Но как только слух о богатейших золотых россыпях в Калифорнии достиг метрополии, из портов Одессы, Риги и Владивостока хлынул поток искателей наживы. Среди них находилось немало золотоискателей, промышлявших до этого в Сибири и на Амур-реке. Спрос на перевозки зашкаливал, и товарищество даже зафрахтовало три транспорта в Англии и Франции, чтобы справиться с наплывом желающих отправиться за тридевять земель, в далекую Калифорнию, о которой большинство до этого момента и не слыхали вовсе.

Слухи о Калифорнийском золоте достигли товарищей в Томске, где они отдыхали после не очень удачного сезона. Не долго думая, они распродали свой нехитрый скарб и поддались в Новосибирск, куда как раз дошла ветка железной дороги. Оттуда, через Первопрестольную в Одессу. А там, с пестрой толпой авантюристов и любителей наживы оказались на 'Херсоне'.

Трехмачтовый транспорт вмещал в себя двести пассажиров и экипаж. Трюм разделили на три отсека: один, самый большой для пассажиров, второй для экипажа и третий для припасов. Скученность была страшная. Нар на всех не хватало. Спали прямо на узлах и ящиках. Поэтому, днем пассажиры проводили время на палубе, ибо внизу, под скрипучими досками, в затхлом и пропахшем немытыми телами трюме было неуютно. Нары в три этажа занимали большую часть помещения, которое освещалось несколькими керосиновыми лампами, висевшими над потолком и дававшими скудный свет. От этого внизу всегда царил полумрак. Своими керосинками пользоваться не дозволялось, во избежание пожаров.

В этом изолированном мирке царил свой, жестко соблюдаемый распорядок. Никодим Петрович, глава большой, в тридцать человек артели, являлся старостой этого замкнутого мирка. Ребята в его артели, как на подбор здоровые и плечистые быстро навели порядок, разъяснив недовольным кто здесь хозяин. Впрочем, артельщик оказался мужиком справедливым и за просто так народ не гнобил. Народ на корабле собрался отчаянный, большинство старатели, но имелось и несколько фартовых - бывших каторжан, ежели слабину дашь, половина пассажиров до Мексики не доедет. Но с пудовыми кулаками старосты связываться никто не хотел. Выглядел артельщик внушительно: кряжистый, несмотря на высокий рост, с длинной окладистой бородой и густыми черными, резко очерченными бровями. Из под бровей глядели серые, рысьи глаза. Взгляд жесткий, властный. С таким человеком спорить, себе дороже.

Митрохин поднялся на палубу и увидел Михася, стоящего в окружении нескольких старателей и что-то увлеченно рассказывающего. Подождав, пока тот закончит, он тронул его за рукав:

- Пойдем, разговор есть.

- Опять за картишки ругаться будешь? Я же так, по мелочи.

- По мелочи, - сплюнул Тимофей. - Вечно ты из-за них в истории попадаешь. Обещал ведь, что более ни ни.

- Дык, ты мне вроде не мамка.

- Не мамка, но ведь не первый день золотишко вместе роем. Нам еще до Калифорнии деньги понадобятся, а ты из враз слить хочешь? Народ тута лихой, враз без штанов окажешься.