После препирательств и двух снимков кашу скормили Ивану. Каша и клубника были ничего, а трава как зубная паста. Иван, конечно, никому об этом не сказал, да и яичницы порция ему потом перепала, сбила противный вкус.
Отзавтракав, поехали в часть. Иван и побаивался – князь, хоть и шутил с ним все утро, так же с шутками мог и на порку отправить – и жалел, что короткая сказка закончилась. С князем было тепло и сладко, век бы не отлипал да миловался. И сидеть на кухне, смотреть и слушать, как они с Пантелеичем беззлобно ругаются, тоже было хорошо.
«А вдруг еще раз когда-нибудь позовет?»
Ива понимал, что в следующий раз князь церемониться не станет, вставит как следует. Ну так и что? Иван от его прикосновений разум теряет, если будет страшно и больно, половины все равно не запомнит.
Молиться Богородице Иван не посмел – о грехах не молят. Но она, видать, с неба его помыслы узрела, потому что перед воротами с двуглавым орлом князь тронул Ивана за локоть и спросил:
– Останешься у меня денщиком? Только если хочешь. Я тогда с полковником поговорю.
Иван и слова вымолвить не смог – только кивал, да порывался князю руки целовать, за что тут же подзатыльник заработал. Не злой, шутейный – дразнился так князь.
Об Ивановой участи сговорились быстро. Полковник приказ подписал, и красный «Феррари» в тот же день увез в «Свечку» и самого Ивана, и казенный бронежилет, и автомат Калашникова.
Два дня Иван привыкал к счастью – оглушительному, как гроза с ясного неба. Он выдраил квартиру так, что даже перила на лоджии сияли, трижды сходил в магазин за продуктами – со списком, и трижды же сопроводил князя в поездках по городу. Стоял у дверей ресторанного кабинета с автоматом, пока Юрий Александрович с горскими князьями встречался. Стрекотали под вино по-французски, все знакомцы, по молодости вместе в какой-то Сорбонне лекции слушали. Те князья тоже ходили с охраной, но Иван любого из черкесов превосходил ростом и статью, и автомат никогда не опускал. Когда ожигал взглядом – шарахались. Правильно. Так и надо.
Ночевал Иван в княжьей постели, но по-прежнему неёбаным. Уж как только Юрий Александрович его не ласкал, один раз даже елду облизал, словно сахарный леденец. Собирал семя в свою ладонь, и сам Ивану на живот спускал исправно. А ебать вроде как и не собирался. Посмеивался, когда Иван на вершине блаженства во все горло орал, а еще в Пантелеича подушками швырялся, потому что тот временами прибегал на крики.
На третий день выяснилось, что ветки мяты, которыми Пантелеич украшает овсянку, можно не есть, а выбрасывать. Счастье Ивана стало безбрежным и ярким – всё до мелочей высмотрела Богородица, обо всем позаботилась.
К Пантелеичу и его привычке фотографировать Иван тоже привык. Юрий Александрович не побрезговал, объяснил Ивану, где собака зарыта. Иван рассказ выслушал, но понял не до конца. Юрий Александрович говорил об Интернете, а Иван в сеть не выходил, хотя это не запрещалось, телефона и ноутбука не имел, и казенную технику в комнате отдыха никогда не трогал. Знал, что не с его-то счастьем к дорогим вещам руки тянуть. Непременно сломаются.
А Пантелеич в сети, похоже, какое-то видное место занимал. Не за один день, конечно, это случилось. В свое время Пантелеич, как и положено верному слуге, следовал за барчуком из военной гимназии в кадетский корпус, далее – по местам службы. В годы, когда Интернет начал прочно входить в повседневную жизнь, матушка-княгиня Оболенская снабдила дядьку новомодным телефоном, и, под угрозой «вольной» и выдворения вон из дома, заставила завести аккаунты ВКонтакте и Живом Журнале. Пантелеич аккаунты завел и принялся вывешивать на «стену» фотографии завтракающего и попивающего чай барина на радость тоскующей в разлуке матушке. Вскоре кто-то – возможно, сам Юрий Александрович – научил Пантелеича писать в ЖЖ сермяжную правду. Посты выделялись на общем фоне, как баран в стае райских птиц, матушка-княгиня строчила Пантелеичу умиленные комментарии и довольно быстро распиарила скучноватый блог. Пантелеич стал тысячником, сермяжная правда вылезла в топы русскоязычного Интернета, а фотографии Юрия Александровича и «Феррари» пользовались неизменным успехом.
Переезд на Кавказ обернулся для Пантелеича спецзаданием от Охранного отделения. Начальство Юрия Александровича потребовало, чтобы блогер-тысячник «формировал положительный образ русской армии в глазах общественности». Пантелеич задачу по мере сил выполнял – о военных писал только хорошее, а к постам прилагал фотографии с места событий, позволяя интеллигенции оценить масштабы разрушений при взрывах и объемы дикорастущей конопли в аулах. Фото Ивана «с красивыми глазами» в блоге отдельным постом лежало. Под изображением были написаны две строчки и тянулись две полоски разного цвета. Иван, шевеля губами, прочел: «Хорош?» и «Ох, как хорош, лучше не бывает!», осилил слово «проголосовать» и ушел от ноутбука в недоумении. Чудны барские забавы, а Пантелеич им потакает. Глаза как глаза, спасибо, рожа подшлемником закрыта. На остальных фото казалось, что Иван сейчас кинется и укусит.
Это не только на фото видно было. Аббас-Мирза, каджарский принц, повадившийся обедать с Юрием Александровичем, Ивана разглядывал-разглядывал, потом изрек.
– Ты, Юрий, умеешь найти что-нибудь особенное. Все гарцуют на породистых жеребцах, а ты приручил зверя, который под удилами прячет волчьи зубы, и готов перегрызть горло за хозяина.
Юрий Александрович расхохотался и сказал, что Аббас-Мирза в юности читал слишком много фантастических романов сочинителя Бушкова. А вечером впервые на Ивана лег. Не как на бабу, а елдой к елде, и дрочил своей рукой, пока оба не кончили. В этот раз хором орали, но Пантелеич в дверь не сунулся. Привык, что ли?
Следующий день прошел скучно. Юрий Александрович совещался с большими начальниками, проверял какие-то доносы осведомителей. Пантелеич не отрывался от ноутбука. В ЖЖ обсуждали новую поправку к указу Павла Первого о запрещении продажи дворовых людей и безземельных крестьян «с молотка или подобного на сию продажу торга». В две тысячи первом году было запрещено печатать объявления о продаже людей в газетах, а в нынешнем, две тысячи шестнадцатом, законотворчество добралось до Интернета. Надзорное ведомство закрывало доступ к сайтам-доскам, на которых шла оживленная торговля, в блогах дружно возмущались ущемлением прав помещиков и утратой свободы слова, а посредники поспешно переписывали объявления, заменяя продажу «отдачей в безвременное услужение». Пантелеич в дискуссиях не участвовал, но все комментарии в блогах тысячников внимательно читал, приговаривая:
– Эх, сеть… ни чина, ни титула, одни аватарки срамные…
Иван к поправке отнесся равнодушно – ежели какому барину взбрызнет крепостного продать, все равно продаст. Чего без драки кулаками махать?
К ночи вернулся Юрий Александрович, в меру пьяный и очень уставший. Пантелеичу велел наутро ехать с запиской в соседний губернский город – видать, важное что-то узнал, что по телефону сказать нельзя. Ивану приказал ложиться под бок, но не лапал, только обнял и сразу уснул. Иван шевелиться не посмел, так и проспали до полудня. Пантелеича к тому времени и след простыл, и ни каши, ни клубники, ни яичницы на кухне не обнаружилось. Юрий Александрович внимательно осмотрел содержимое холодильника, вынул и вернул на место йогурты, и спросил у Ивана:
– Готовить умеешь?
– Щи могу сварить. И кашу с репой.
– Нет уж, обойдемся без щей, – отказался Юрий Александрович. – Собирайся, пойдем хачапури с сыром покупать, пока Пантелеич не видит.
Сам сказал «собирайся», и тут же наорал, запретил автомат брать. Штаны форменные и ботинки оставить разрешил, вместо тельника футболку кинул. На футболке были какие-то слова иноземные, наверняка срамные, как подписи под сетевыми аватарками. Иван повздыхал, но князю перечить не посмел. А потом и позабыл про слова, день закружил-заворожил яркими красками, запахами и смехом. Новым счастьем.
Они гуляли по солнечному городу, ели горячие масляные пирожки в маленькой подвальной забегаловке. Сыр тянулся за губами, отлепляясь от теста, и Юрий Александрович, улыбаясь, снимал с подбородка Ивана застывающие нити. Сдобренную пряностями жареную курицу, овощи, зелень и плоский хлеб купили в другом кафе, понесли домой в серебристом пакете. Вино Юрий Александрович выставил из своих запасов, а Ивану и без вина хорошо бы было. Пил, потому что велели, и футболку снял – жарко, и заляпать страшно. Князю-то все равно, а Пантелеич прознает – убьет. Когда сок помидорный брызнул, Иван порадовался, что на живот, а не на дорогую тряпку. А Юрий Александрович посмотрел, как Иван сок с дорожки черных волос стирает, улыбаться перестал и глазами потемнел:
