– Моло… – хотел похвалить уже, но услышал странный звук из соседней комнаты, что-то вроде сдавленного стона, – кто у тебя там?

– Да так, никто.

Сейчас проверим, лишние уши при нашем разговоре нахуй не нужны; почувствовал спиной, как Ромчик напрягся, но молча, ни слова против не прозвучало, когда я открыл дверь и зашел в другую комнату.

Что за…

Вот это сюрприз, мать его.

Он стоял на коленях, руки были связаны какой-то грязной веревкой, глаза – закрыты повязкой. Конечно, зачем ему смотреть? Не воспринимать действительность проще, а судя по недвусмысленным следам на руках, бегство от реальности отработано давно. Тварь.

Это ради него я практически добровольно сдался властям?

Ради сохранения его сраной жизни, которую он просто взял и слил в выгребную яму?! Да я только из-за него тогда не остался в долбанном городе Надежд: была же мысль затеять бунт, хуй бы они меня взяли живым – но нет, я этого ушлёпка хотел увезти. И, в результате, меня обложили со всех сторон, как волка красными флажками.

Вот я мудак.

Кирилл – сильный, Кирилл – такой же как я, да? Хуй на.

Вот он, твой лучший любовник – тот, кого ты признавал равным себе, любуйся, стоит на коленях у какого-то барыги, готов за дозу ползать и унижаться. А ведь когда-то колени ему можно было согнуть, лишь сломав ноги. Три года меня грела мысль, что мое идиотское благородство не зря, что не просто так всё.

И, если бы мне кто-то сейчас сказал, что три года – не срок, я плюнул бы ему в харю: посиди-ка, попробуй! Сперва в тюрьме, где в камере на восемь квадратов находятся двенадцать здоровых мужиков и гниют заживо без свежего воздуха, без солнца, без нормальной еды, а потом – на зоне… Да ну, это все равно невозможно объяснить.

Я смотрел, смотрел, выискивая знакомые черты в лице, что не скрывалось под повязкой, и не находил. Пиздец! К нему я… был привязан? К этому нарику? Поняв, что нам не уйти от преследования, спектакль разыграл – чтобы Кирилл смог остаться живым и свободным. Что он сделал со своей свободой и жизнью? Бросил в унитаз и нажал кнопку слива. Ух, бля…

Как же я его ненавидел сейчас, аж дышать стало тяжело от возникшего в горле комка со вкусом крови и блевотины.

Люди достигли скорости звука, может когда-нибудь достигнут скорости света, но скорость мысли не дано даже просчитать… Всё, что я успел почувствовать, глядя в страшно изменившееся, но всё же знакомое лицо, всё что пережил от вида его худых рук, испещренных следами старых и свежих уколов, всё что передумал, отняло минуты две, не больше.

– Так рассматриваешь его, понравился? – интересно, к кому у Романа проскакивают ревнивые нотки – ко мне или к Кириллу?

– Нет, – ответил спокойно, но сколько же сил мне это стоило. Разве такое могло нравиться? В комнате был действительно никто. Кирилл дернулся от моего голоса – узнал, ну еще бы. – Не против?

Вопрос вежливости, я даже не повернул головы, посмотреть, согласился Рома или нет. Не отрывая взгляда от коленопреклоненной фигуры, нащупал рукоять хлыста на столе. Размах, и эта блядь покачнулась на своих веревках, в последний момент исхитрившись удержать равновесие и не повиснуть, как мешок с говном. Выпрямился и застыл в прежней позе. Только грудь, на которой моментально вздулась розовая полоска, заходила ходуном.

Что, сука, больно? Не больнее, чем мне.

Думал ли я о встрече – да, хотел ли ее, ждал – нет. Нельзя дважды войти в одну реку и шлюху целкой уже не сделаешь. Рваную пизду зашить можно – невинность в голову обратно не вложишь. Я старался жить, не вспоминая. Считал, что искупил свою вину перед ним, отпустив. Видимо, ошибся. Я? Я упустил, сотворил с ним вот это, сделал его подстилкой, оставив на обочине?

Не-е-ет… У него был выбор, был, мать его!

Или я увез этот выбор с собой, как и его надежду?

Он был сильным, волевым, и за один его наглый, самоуверенный взгляд я был готов на многое. Повернуть бы время вспять и затащить его тогда не в карцер, а к себе в спальню, и не выходить оттуда никогда, ебать, ебать до посинения, до грубых хрипов, до остановки сердца…

– Что у него с ногами? – Вопрос прозвучал глухо, я пытался взять себя в руки, чтобы не раскурочить нахуй эту ебаную квартиру с её ебаными обитателями! С обоими, блядь!

– Слишком много времени проводит на коленях, но ему это нравится, не сомневайся.

– Я не сомневаюсь, – похоже, мне не удалось до конца спрятать всё, что медленно кипело и клубилось внутри, как отравленный газ, заволакивая глаза, потому что Рома сделал шаг назад под моим взглядом.

– Ты так смотришь…

– Я просто тебя хочу, Ромчик, ты меня заводишь, пиздец. Ты ведь тоже хочешь меня, правда? Иди ко мне.

– Здесь?

– Тебя смущает собственный цепной зверек? Меня нет, – я говорил и подходил к Роме, которого очень скоро собирался убить; эта ебаная гнида, что превратила сильного, красивого, умного, охуенного, самого лучшего, блядь, мужика в непонятный сгусток отхарканной мокроты, не должна жить и лишней минуты.

Он хохотнул, не догадываясь, что ему осталось совсем немного отравлять воздух своим присутствием:

– Меня смущаешь ты. Киря у меня послушный…

Как мне не нравилось тогда, когда Тёмка звал его так, какой он был нахуй Киря? Даже ласково сказать “Киря” – получалось какое-то размазанное слюнявое имя. Теперь он стал Кирей.

Ебануться, каким Кирей он стал!

– Послушный? – пальцами левой руки погладил щеку сраного наркодилера, другой сжал рукоять хлыста до боли в суставах. Я улыбался, глядя в его глаза с той нежностью, что должна была успокоить, хотя, если бы он знал меня хоть немного, уже бы наложил в штаны. – Насколько послушный?

– Да он всё делает, что я скажу! – выебывался передо мной, хвастался, как выдрессировал Кирилла, уёбок. Моего Кирилла – чувство собственности кольнуло неожиданно, но жёстко.

– Да? Покажи. Я хочу, чтобы он прополз ко мне и вылизал ноги, – что он давал своему пёсику вместо сахарка? Героин? Интересно, Кирилл хорошо выполнял команды? Старался, сука, чтобы получить дозу? Наверняка. Иначе не стоял бы сейчас так. – Прикажи ему.

Кирилл закусил губу – сказать что-то хотел?

Если он выполнит приказ своего “хозяина”, я просто развернусь и уйду, если так и останется молчаливой покорной тварью, значит, в нем нечего больше спасать, значит, я опоздал.

И лучше бы он умер, чем так жил.

Но нет…

Не мог я просто так уйти: сначала грохну Рому, а этой суке, этому ушлёпку брошу последнюю подачку, после которой он отправится вслед за своим дружком. Мне даже не придется пачкать об него руки, он сам себя убьёт.

А если в этом жалком подобии человеческого тела еще теплилось хоть что-то от былого Кирилла, если была хоть маленькая надежда…

То я дам ему шанс?

Или дам, но себе? Или нам…

Чтобы вытащить его, придется вновь сломать, как неправильно сросшуюся кость – через боль, через ненависть. А потом пусть… делает со свободой своей, что захочет. Так я видел свой долг перед ним, а я не любил быть в долгу.

Только выбор всё же оставил за ним – что может быть хуже бессмысленных ненужных жертв? Одну я ради него уже сделал, знал бы к чему приведет – оставил бы на дороге не вусмерть пьяным, а мертвым по-настоящему.