Ярослав, стоявший на коленях, явственно ощутил слабость в ногах. Когда-то он бросил, недоучившись, институт, спешно женился, рассорившись с родителями, уехал из Иркутска в куда менее привлекательный Мангазейск, и все ради одного – ради священства. И вот теперь оно у него может быть отнято, и все жертвы, все лишения – все впустую? И даже не впустую, а еще и в осуждение… И не лучше ли подчиниться епископу и согласиться на монашество? В конце концов, так ли уже много он даст ребенку? А Наталья – Наталья поймет. Всегда понимала, и никогда, никогда ничего не требовала…
Ярослав молчал. И Евсевий молчал. Секунды медленно, тягуче сменяли одна другую.
Наконец отец Ярослав заставил себя ответить:
– Простите, Ваше Преосвященство, но своего ребенка я оставить не могу…
Архиерей с грустью выдохнул. Исповедь закончилась. Андрейко поднялся с колен, а архиерей начал снимать с себя епитрахиль и поручи, при этом по-прежнему негромко произнося свой вердикт:
– Не порадовал ты меня, отец Ярослав… Да ерунда, что меня, – тут он посмотрел ему в глаза, – Бога ты не порадовал. А правильнее сказать, прогневил. С сегодняшнего дня ты запрещен в священнослужении. Пока что на год. Там посмотрим, может, Бог даст, образумишься. Указ завтра получишь.
Отец Ярослав, поклонившись, ответил:
– Благословите, – и после едва заметного кивка епископа покинул его кабинет.
Евсевий сел в кресло и нажал на кнопку вызова, находившуюся у него за спиной, на стене. Тут же у дверей послышался голос благочинного, читающего Иисусову молитву.
– Аминь! – громко произнес Евсевий.
На пороге появился Васильев.
– Вот что, подготовь-ка завтра утром указ о запрещении священника Ярослава Андрейко в служении, сроком на год, – сказал ему архиерей. – Сможешь завтра к десяти утра сделать?
– Благословите! – как обычно, ответил благочинный.
Архиерей кивнул. Но, верный своей привычке все перепроверять и переспрашивать, уточнил:
– Знаешь, как такие документы составляются?
Васильев мысленно саркастически крякнул: будучи благочинным еще при Евграфе, он такого рода бумаги, естественно, делал.
– Да, Ваше Преосвященство! У нас по части делопроизводства Александр Сергеич с Натальей Юрьевной большие специалисты. Так что если не соображу – у них проконсультируюсь.
– Ну вот и хорошо! – уголками губ Евсевий чуть улыбнулся. – Не получилось, видишь, мне нашего отца Ярослава образумить…
Васильев постарался всем своим видом изобразить смирение и скорбь о погибающем собрате:
– Я, Владыко, надеялся, что он образумится. Что вас увидит… Вашего слова послушает…
– Ну, как видишь, не образумился! – серьезно, и даже с искренней горечью, резюмировал архиерей.
А благочинный, покинув владычный кабинет, прошествовал через помещение, которое они занимали на пару с Шинкаренко, и остановился у стола Натальи Юрьевны.
– Наталья Юрьевна, вы сможете ко мне в храм в восьми часам подъехать? – командирским голосом спросил он.
– А это очень так вот нужно? – негромко, но с явным недовольством, ответила Наталья Юрьевна, не отрываясь от бумаг, которые лежали у нее на столе.
– Это очень так вот нужно! – передразнивая и постепенно повышая голос, ответил Васильев. – Это именно очень так вот нужно!
– Ну, тогда подъеду, – так же недовольно ответила Наталья Юрьевна.
– И бумаги по отцу Ярославу не забудьте. Какие бумаги, надеюсь, объяснять не надо? – все так же громко, в тональностях допроса, продолжал благочинный.
Наталья Юрьевна кивнула. Удовлетворенный достигнутым демонстративным смирением, благочинный вернулся за свой стол. Бухгалтерши, сидевшие в соседнем кабинете за не слишком толстой дверью, прекрасно слышали этот диалог и довольно улыбались, поправляя платочки на головах: Наталья Юрьевна в очередной раз была прилюдно поставлена на место. И им это безумно нравилось.
А Евсевий в это время склонился над бумагами за своим столом, однако сосредоточиться на них не смог. Впервые в своей жизни он, как архиерей, принял решение о запрете священника в служении. Решение это он обдумал еще с вечера, как и предложение отцу Ярославу стать монахом. Ощущения неправоты у него не было, однако непривычное чувство власти – и чувство применения этой власти – было слишком сильно и заставляло задумываться о произошедшем снова.
О том, что сейчас отец Ярослав останется без жилья (квартира ведь была приходская) и без денег (жил ведь он с прихода), Евсевий не думал. Евсевий сразу после армии ушел учиться в семинарию, где и принял монашеский постриг. Всю последующую жизнь он провел в монастырях. Это было отнюдь не легко – точнее, это было тяжело. Но это было совсем иначе, чем в миру. Чтобы поставить себя на место отца Ярослава, архиерею нужно было иметь соответствующий опыт – опыт семейной жизни в качестве мужа и отца. А такого опыта у него не было. Поэтому о тех трудностях, с которыми придется столкнуться запрещенному священнику, он имел, в сущности, весьма смутное представление и даже не воспринимал их всерьез. Священство и монашество, в глазах Евсевия, были фронтом, а мир – тылом. Тот, кто оставлял священство и уходил в мир, уходил, в его глазах, с фронта в тыл, а в тылу, по мнению любого фронтовика, всегда легче. По крайней мере, материально.
Но, быть может, стоило проявить большую мягкость? Хоть он и молод, но служит давно. Опять же, и самая молодость может служить некоторым оправданием… А кроме того: не позволил ли он дремлющей в глубинах его души нелюбви к «вшивой интеллигенции» – той самой, которую так любил его предшественник Евграф – возобладать над сознанием архиерейского долга?
«Господи, помилуй!» – мысленно произнес архиерей. Он поднялся из-за стола и направился к тому аналою, у которого только что принимал исповедь отца Ярослава. Там, рядом с Евангелием, лежала Псалтирь. Еще в семинарии он усвоил за правило: если возникают какие-то сомнения и душевные терзания, нужно остановиться и прочитать из Псалтири кафизму-другую. Сейчас он собирался поступить так же. Но тут у двери снова раздался голос благочинного, громко читающего Иисусову молитву.
– Аминь! Ну что там еще? – несколько недовольно спросил Евсевий.
– Простите, Владыко, но вы просили напомнить. В администрации области встреча назначена. Машина ждет, если благословите.
Архиерей глянул на часы: действительно, было без двадцати двенадцать, а в двенадцать должна была состояться очередная – и почти наверняка безплодная – встреча по поводу выделения участка под строительство кафедрального собора. Но не ехать было нельзя.
– Забыл совсем, – недовольно произнес Евсевий. – Ну, поехали тогда…
Сидя в машине – все в той же «Волге», оставшейся еще от времен Пахомия, он продолжал размышлять о принятом решении. Однако теперь он думал не только о священнике, но и о соборе.
«Нет, нельзя было по-другому! – твердо сказал он самому себе. – Мы сейчас у Господа о великой милости просим, о чуде, можно сказать. Нам нужно укрепляться всем духовно, жизнь исправлять, а тут поп такое начинает… Нет, нельзя!» Ведь постройка огромного собора в Мангазейске – это действительно было бы чудо! Но тогда для этого нужно напряжение всех духовных сил. Здесь не просто фронт – здесь самый горячий участок, тут нужен настоящий спецназ. И тут спрос особенно суровый.
«Выход у него был – мог бы в монахи пойти. Ну а не пошел, так сам и виноват. Его выбор! Распускать себя мы тут не можем!» – на этом Евсевий думать об отце Ярославе перестал и стал думать о будущем кафедральном соборе.
Каким он станет, пока еще было неясно. Те чертежи, которые епископ просматривал – и просматривал много раз – ему нравились, но говорить о том, что архитекторы будущего храма станут опираться именно на них, было преждевременно. Ведь еще непонятно, где будет выделена земля и сколько ее будет – а от этого многое зависело. Евсевий был твердо намерен добиваться земли в центре города (или, по крайней мере, не очень далеко от него). А в тех чертежах и прилагаемых к ним документах, которые он тщательно, даже любовно рассматривал вечерами, ему особенно запомнилась одна фраза: «Второй по величине храм в России (после храма Христа Спасителя в Москве)». Второй после храма Христа Спасителя!.. Правда, с учетом того, что по этому проекту один собор уже строится, Мангазейску на второе место претендовать не придется. Придется довольствоваться третьим. Но третье место по России, для бедной и, в сущности, совсем недавно воссозданной епархии – это было очень впечатляюще! Тем более что к востоку от Урала мангазейский собор стал бы самым большим.
