Представители городских властей вежливо кивали и говорили, что относятся к этому предложению с пониманием. Что они в принципе только «за». Что они тоже считают, что это очень важно – поддерживать традиционные религии и укреплять нравственные ценности. Что моральные ориентиры обществу очень нужны. В общем, было ясно: выдавливать из них земельный участок под строительство, не говоря уже про финансовую помощь, придется долго и упорно.

Однако Евсевий был уверен, что и земля найдется, и собор построится. «С Божией помощью!» – говорил он себе. И, действительно, искренне верил в то, что Господь поможет и все препятствия будут преодолены. Дело-то ведь богоугодное!

Как монах, причем монах искренний, верующий, принявший постриг не ради архиерейской митры, а по призванию, он был убежден, что любое внешнее, материальное действие должно сопровождаться определенными духовными усилиями. То есть в данном случае рост стен кафедрального собора был немыслим без духовного роста – паствы, духовенства да и его собственного. Потому Евсевий, наряду с мобилизацией материальных ресурсов, собирался мобилизовать и ресурсы духовные. Еще в Москве, знакомясь с самыми общими сведениями о своей будущей епархии, он был неприятно удивлен тем, что здесь не было ни одного монастыря. «Вот так-так! – подумал он, листая справку из синодальной канцелярии. – Десять лет возрождаемся, а даже маленькой обители – и той нет! Вот тебе и возрождение!»

Строительство нового кафедрального собора уже явно превращалось в главную цель, и Евсевий был намерен подчинить этой цели всю епархиальную жизнь. Однако материальное строительство – борьба за участок земли, поиск финансовых средств и прочий кирпич с цементом – ему представлялось лишь половиной работы. Вторая половина трудов по созиданию кафедрального собора виделась архиерею как труд духовный. И если для поиска денег нужно было мобилизовать разных «благодетелей», то для духовной брани требовалась срочная мобилизация монашества…

Благочинный, глядя на огромный чертеж, сочувственно кивнул головой.

– Хорошо бы! – сказал он.

– Хорошо-о-о-о бы! – передразнил его Владыка. – Трудиться и молиться! Вот что нужно!

– Да, Владыко, простите! Благословите! – тут же посерьезнев, в фирменно-армейском стиле ответил ему Васильев.

Архиерей удовлетворенно кивнул и, глядя на чертеж, с улыбкой продолжил:

– Денег у нас нету, губернатор земли в городе давать не хочет… А строить надо! С Божией помощью!

– Простите, Ваше Преосвященство, – продолжил благочинный. – Тут ситуация одна… Благословите доложить?

Евсевий обошел вокруг стола, почти не отрывая взгляда от чертежа, и сел в кресло:

– Что за ситуация?

– С отцом Ярославом Андрейко.

Поймав вопросительный взгляд архиерея, Васильев начал свой рапорт. Все теми же рублеными фразами он изложил суть «ситуации», рассказав о «странных» семейных отношениях отца Ярослава и его жены, об ее измене и о Наталье. Разумеется, не забыв в красках описать, какое смущение все это производит среди прихожан.

– Ох, Господи, помилуй! – грустно, почти сокрушенно повторял архиерей, слушая рассказ благочинного.

– Отец Ярослав заявил, что со мной он больше разговаривать не станет, – сказал в заключение Васильев.

– О как! – хмыкнул Евсевий. – А с кем же будет?

– Только с вами, Владыко.

– Ну что ж, пусть приходит, говорит… – архиерей заглянул в свой ежедневник, проверяя расписание. – Вот пусть завтра к одиннадцати утра и приходит.

– Благословите! – ответил Васильев.

– Скажи-ка, отец Василий, – вновь обратился к нему архиерей, – а что Владыка Евграф? Неужели не видел всего этого?

Благочинный сдержанно, но при том и демонстративно ехидно улыбнулся:

– Не могу знать, Ваше Преосвященство… Владыка Евграф был из интеллигенции. И отец Ярослав у нас интеллигент. Люди возвышенные, – на слово «возвышенные» пришлась максимальная концентрация яда. – Так что трудно мне судить…

Евсевий слегка улыбнулся, и в глазах его Васильев с удовольствием прочитал то же саркастическое чувство:

– Ну понятно. Интеллигенция мудрила и домудрилась… – резюмировал архиерей. – Пусть завтра зайдет.

– Благословите! – ответил Васильев и с грацией дирижабля выскользнул в двери епископского кабинета.

– Здравствуйте! – спокойным, ровным тоном – как и всегда – поприветствовал Наталью Юрьевну, сидевшую за своим столом в тесной прихожей Епархиального управления, отец Ярослав. Как ему и было велено, он пришел к одиннадцати часам, даже на двадцать минут раньше. – Владыка у себя?

– У себя, – тихо, без каких-либо эмоций, ответила Наталья Юрьевна.

– Мне можно пройти или подождать?

– Спросите у отца Василия, – Наталья Юрьевна милостиво пропустила Андрейко через свой фильтр.

Благочинный величественно кивнул в ответ на приветствие отца Ярослава, неспешно встал со своего места, подошел к архиерейской двери. По монастырскому обычаю, теперь перед входом в кабинет епископа стали читать Иисусову молитву.

– Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас, грешных! – чеканно, с удовольствием произнес благочинный.

– Аминь! – раздался из-за двери голос Евсевия. – Чего там?

– Отец Ярослав, Ваше Преосвященство, – сообщил в приоткрывшуюся дверную щель Васильев.

– А, пусть заходит!

Отец Ярослав зашел. Как обычно, поклонился, кончиками пальцев коснувшись линолеума, подошел под благословение. Архиерей встал, благословил. Однако садиться не предложил, да и сам не сел.

– Вот что, отец Ярослав… Мне тут отец Василий доложил о твоих… семейных делах.

Андрейко чуть опустил голову, ни слова не сказав.

– Так вот, – продолжил, преодолев секундное замешательство, Евсевий. – Ты ведь со мной хотел говорить?

– Да, Ваше Преосвященство!

– Может, лучше поисповедуешься? – спросил архиерей.

Ярослав немного смешался – епископы, под началом которых он служил ранее, крайне редко принимали исповеди у своих священников, да и те к этому, по причинам вполне рациональным, не стремились. Но сейчас он, действительно, шел как на исповедь. И тут говорить было лучше у креста и Евангелия, а не сидя за столом.

– Благословите, Владыко!

Они подошли к небольшому аналою, установленному в углу кабинета. Архиерей благословил епитрахиль, затем поручи, и вполголоса начал читать обычные молитвы. Затем приподнял край епитрахили, а отец Ярослав, опустившись на колени, начал говорить. Изредка Евсевий задавал вопросы, всегда конкретные и точные. По своему звучанию они напоминали вопросы опытного врача или следователя и произносились с профессиональной четкостью и отстраненностью:

– Когда это произошло? Где?

Отец Ярослав давал столь же ясные ответы. Наконец исповедь подошла к концу, и разговор стал более плавным, а фразы – пространными:

– Да, нехорошее дело… – грустно резюмировал архиерей. – Ты сам-то служить хочешь?

– Да, Владыко! – горячо ответил отец Ярослав. Священническое служение по-прежнему оставалось для него стержнем его жизни, и без него он себя не мыслил.

– Хочешь… Хотя по канонам тебя, вообще-то, к службе подпускать нельзя, – тихо, вполголоса, продолжал архиерей. – Я тебе вот что предлагаю. Мы тут будем монастырь устраивать, мужской. Даю тебе полгода на подготовку, а там постригу тебя. Будешь иеромонахом, вот тебе и служба будет. Пойдешь?

– Но я не могу, Владыко! – растерянно ответил отец Ярослав.

– Это еще почему?

– Но ведь у меня скоро ребенок родится! Как же я его брошу?

– Эк тебя лукавый зацепил! – с грустью сказал архиерей. – То служить хочешь, то вот это… Ты уж выбирай, блуд или священство! Я ведь, по канонам, с тобой возиться не обязан. Имею полное право на тебя в Синод написать, чтоб из сана извергнуть…

– Простите, Ваше Преосвященство, но ведь не о блуде речь, – голос отца Ярослава дрогнул, – а о моем ребенке!

– Да от тебя всем больше пользы будет, если ты в монастырь пойдешь! – убежденно сказал Евсевий. – Монахов у нас нет, а таких вот… папаш полно.