– Нет! – отчаянно закричала Марианна. – Нет! Возьми всё, что захочешь, но наверстай время!

Верстальщик окаменел лицом. Потом губы его опять поползли усмешкой. Он спросил с горечью:

– Но ты, кажется, боишься меня?

– Нет, не боюсь! Не боюсь! С чего ты взял? – поспешила успокоить его Марианна и добавила: – Есть во Вселенной и другие верстальщики, но я пришла именно к тебе.

По лицу мистера Время она видела, что он удовлетворён ответом. Да, было ещё три верстальщика, но они жили далеко отсюда, а она не могла сейчас попусту тратить время.

Словно подслушав её мысли, он сказал:

– Да, западный верстальщик живёт на Джомолунгме, знаешь? Повыше, чем я, будет.

– Но никто не живёт с таким комфортом, как ты.

Мистер Время довольно улыбнулся и поднялся с кресла. Спросил небрежно:

– Ты же не видела ещё, как я работаю?

– Нет, не видела.

– Ты можешь посмотреть, чтобы понять: моё вознаграждение не даётся мне легко, знаешь?

Марианна глядела на него, не представляя, что на это ответить. Всё также растягивая слова, он пояснил ей:

– Мне надо разрушить все уже установившиеся за эти три дня связи и создать новые, совершенно новые связи, но так, чтобы людям и не-людям это было совсем не заметно, и чтобы эти новые судьбы всегда открывались и закрывались, не пропадая ни на секунду из взаимодействия друг с другом. Короче, я должен буду произвести виртуозную подмену времени…

Верстальщик поднял руки, тут же опустил их и обернулся. Сказал с той же странной усмешкой:

– Но твой капитан всё забудет о тебе, знаешь? Ничего не будет помнить… Ты готова к этому?

Она скривилась в нервической улыбке, и хвост уже готов был появиться в её руке. Сдержав себя, ответила:

– Конечно, готова. Это совсем не важно.

Верстальщик встал на возвышение в полу во весь свой и так немалый рост, простёр руки в стороны и принялся вдруг расти, быстро увеличиваясь в размерах. Он возвышался всё выше и выше, скоро оказался под самой крышей, и сложное конструктивное перекрытие над его головой вдруг стало прозрачным. Оно будто пропало, открыв глазам ночное небо Машрика с неисчислимым множеством звёзд. При этом Марианна словно поднималась с ним вместе, потому что она неотрывно смотрела ему в лицо, в его глаза и всё слышала, даже малейший шёпот.

– Верстать, ровнять, уравнивать, навёрстывать и награждать, – забормотал верстальщик, и голос его постепенно набирал силу. – Выравнивать барыши, потери и утраты, нагонять добро и зло, удачу и неудачу… Вознаграждать и мстить, воздать и рассчитаться! Попомнить, выместить и отплатить!

Он сделал глубокий вдох, и голос его зазвенел струной:

– И расквитаться!.. Не забыть и наготовить в одну меру! Наделать, наработать и приобрести!..

Скоро он уже кричал слова, значения которых она не понимала, а руками с видимым усилием отбрасывал прочь квадраты и прямоугольники вселенных, дробил чёрные дыры, разбивая их на горизонтальные линии-этажи, перехватывал ленты супергравитаций и физических объектов пространства, смещал блоки размерностей и отключал изображения миров. И происходило это непрерывно в каждую секунду времени, и тогда всё появлялось и снова пропадало, и перед сознанием Марианны мелькали люди, их лица и вереницы людей и лиц, и только некоторые из них, к счастью, были ей знакомы, потому что порой эти видения приводили её в ужас.

Потом на лицо самого верстальщика вдруг брызнула кровь. Он вздрогнул и открыл глаза.

Увидел её, сказал, уже воровато улыбаясь:

– Пойдём, у нас есть три четверти часа. Я ухитрился впихнуть одному заключённому целый час меньшей размерности. Но он будет даже рад такому подарку. К тому же он сидит в одиночной камере и никому не сможет рассказать об этом.

– У тебя кровь на лице, – напомнила она.

– А, это, – он словно очнулся, вдруг помрачнев. – Да, неудачно получилось. Это кровь одного работорговца… Но я не хотел его смерти, знаешь?.. Он сам виноват, не надо было жадничать с носильщиками.

И тут же они очутились на полу. Он взял её за руку, потянул за собой, и она спросила:

– Скажи, а мой утонувший муж? Ты мог бы…

Он резко обернулся к ней, отпуская руку. Выговорил, как отрезал, даже с каким-то ожесточением:

– Смерть отверстать я не в силах, ты же знаешь! Прости!

Он снова взял её за руку и повёл в приватную зону своего пентхауса.

И тогда сокол верстальщика снова взмыл вверх, к самым конструкциям перекрытия.

****

Базар, на котором капитан Линч намеревался купить верблюдов, был большой и шумный.

Базар представлял собою узкие грязные улочки среди хижин, клубящиеся тучи пыли, вереницы людей и стада животных. Здесь собирались жители всех окрестных селений и приходили караваны из близлежащих и дальних земель, конечным пунктом пути которых был португальский форт. На базар англичан отвёл сынишка Бонтондо. По лицу мальчугана было видно, что он этим очень гордится.

Капитан и Платон тоже помылись в озере и кое-как привели свою одежду в порядок, и она прямо на них быстро высохла и даже производила достойное впечатление. На базаре Платон сразу же купил феску с длинным куском тонкого шёлка и быстро, уверенно повязал себе тюрбан: он надел феску, покрыл голову шёлковой тканью, а затем перекрестил её концы на затылке и на лбу, затянув потуже.

– Получилось даже красиво, – одобрительно сказал мистер Трелони, рассматривая смущённо улыбающегося Платона.

– Нам всем тоже надо купить такое, – согласился капитан.

– Вам всем надо купить другое, сэр. Оно вам подойдёт лучше, – ответил Платон и уверенно пошёл вперёд.

Верблюдов на базаре было много. Они были чёрные и рыжие, коричневые и белые. Они топтались у привязей, отпихивая друг друга, издавали низкие гортанные крики, похожие на крики роженицы, мочились, крутя хвостом и разбрызгивая вокруг себя едко пахнущую мочу, а рядом с ними ходили по базару, азартно торговались, зазывно кричали, сидели на тюках, жарили требуху на жаровнях и даже спали, накрыв голову полой, разноцветные, разномастные люди.

Шум стоял невероятный, и вскоре у мистера Трелони от этого горячего, вонючего, ревущего хаоса голова пошла кругом. Но ему было интересно и весело только до той поры, пока они не попали в ту часть базара, где продавались невольники.

Чернокожих, выставленных на продажу, было много, даже больше, чем верблюдов, овец, коз, ослов и других животных вместе взятых, и возле них было нешумно, словно какой-то невидимый колпак или завеса отгородили их от базара и всего остального мира. Чернокожие невольники, по большей части молодые сильные мужчины, сидели на земле и негромко переговаривались между собой. Напуганные дети жались к матерям, тоже молодым и сильным. Невольницы, предназначенные для гарема, помещались отдельно.

Возле загона с рабами стояли покупатели, люди солидные и достойные, и каждый, сообразно своим вкусам и склонностям, в ожидании начала торгов или курил, или жевал табак, поплёвывая направо и налево, или беседовал с соседом. Товар они уже осмотрели: пощупали мускулы, глянули в зубы.

Сквайр остановился, как вкопанный, не в силах отвести глаз от этого моря невольников. Потом он посмотрел на Платона. Тот, возвышаясь почти над всеми окружающими людьми, беспомощно вглядывался в эти плотные завалы полуголых чёрных тел, словно хотел среди них отыскать кого-то.

Капитан стоял, заложив руки за пояс, мерно покачиваясь с носков на пятки, и смотрел на рабов и их покупателей внешне спокойно, и только желваки от крепко стиснутых его челюстей ходили под тонкой кожей. Потом он сжал кулаки, лихо тряхнул головой и сделал шаг, приближаясь к работорговцу. Тот стоял к ним почти спиной, увлечённо беседуя и сплёвывая время от времени в сторону табачную жвачку, по виду очень похожую на содержимое коровьего желудка.

У мистера Трелони зашлось сердце. Он уже понял, что произойдёт в следующую минуту: во время очередного плевка капитан, нетерпимый к любым проявлениям рабства, нарочно появится из-за плеча работорговца, а когда плевок попадёт в капитана, он с яростной улыбкой схватит работорговца за одежду и рывком повернёт к себе. Дальнейшее будет зависеть только от степени бешенства капитана – или мордобой, или стрельба. Ни то, ни другое им сейчас было не нужно…