- Извините, - вмешалась Аделаида Петровна, - но где же наши с Сосниным роли? Вы вчера говорили о страннике и весталке.
- Я не забыл: вы появитесь в самом конце второго акта, - сказал Витольд. - Полубезумный странник, одетый как одеваются обычно бездомные, просит милостыню у ворот дворца и бормочет зловещие предсказания.
- Сколько предсказаний я произнёс за свою жизнь! - обрадовался Соснин-Чусовской. - "По совершенном низложении силы народа многие очистятся, убелятся и переплавлены будут в искушении; нечестивые же будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют!" - прогремел он, дико вращая глазами.
- Да, да! - кивнул Витольд. - Что-то в этом роде... Народ смущён, ему не понятны пророчества странника, тогда появляется весталка. Она предрекает конец царствования Шабаки и смутные времена.
- Не очень-то оригинально, - недовольно заметила Аделаида Петровна.
- А в истории редко случается что-нибудь оригинальное. "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем", - возразил Витольд. - Да только людям от этого не легче... По местам, я буду за Шабаку, репетируем!..
Третий акт
В первых сценах третьего акта готовилась коронация Шабаки. Верховный жрец Харемахет и главный министр Тануатамон выступили сначала во дворце перед жрецами и высшими сановниками, затем на площади перед народом. Он напомнили о том, как Шабака спас страну от разрушения, хаоса и распада, как железной рукой он навёл порядок в государстве; прежняя вражда забыта, хозяйство процветает. "Шабака пришёл к власти, когда творения предков были изъедены червями, а теперь взгляните, как возрождаются священные традиции и народ избавлен от погибели", - говорили Харемахет и Тануатамон.
Битков и Буров в ролях Харемахета и Тануатамона старались изо всех сил, но Витольд был недоволен. "Вы должны как гипнотизёры завораживать народ, вы должны превратить его в сомнамбулу, покорного вашей воле. А во дворце можете расслабиться, вы просто соблюдаете ритуал. Все, кто собрались здесь, и без вас прекрасно понимают, что значит для них Шабака". Битков и Буров повторяли эту сцену снова и снова, но Витольду по-прежнему не нравилось.
Арнольд, сидящий в зале рядом с Наденькой, зевнул:
- Боже, как я не выспался! Вчера поздно вернулся с телевидения, а сегодня с утра на репетицию. Отдохнуть бы хоть недельку...
- А я рада, что всё так вышло, - Наденька прижалась к его плечу. - Я до последнего момента не верила, что Витольд меня назначит на главную роль. Эльвира Уклонская должна была играть, но потом он вдруг выбрал меня.
- Эльвира - дура и фальшивит, к тому же, - презрительно заметил Арнольд. - На вторых ролях она ещё туда-сюда, но на главной - загубила бы пьесу. Витольд знает, кого ставить; я не могу понять, почему он работает в этом жалком театрике? Ему бы ставить спектакли в лучших театрах мира - да, мира! Это его масштаб. Но ничего, рано или поздно он поднимется на свою высоту, - и я, глядишь, с ним. Дай только на ноги встать...
- А я рада, что всё так вышло, - повторила Наденька. - Подумать только, мы с тобой играем в одной пьесе! Весна, любовь, - и мы на одной сцене, в главных ролях! Я никогда не была так счастлива.
- Тьфу, тьфу, сглазишь! Постучи по спинке кресла, - плюнув через левое плечо, сказал Арнольд. - Знаешь, ведь боги завистливы.
- Ты говоришь как царь Шабака, - засмеялась Наденька. - Вошёл в роль.
- А что же, если вдуматься, он во многом прав, - Арнольд сладко потянулся. - Недаром его помнят вот уже три тысячи лет.
Наденька вздохнула:
- Я бы не хотела, чтобы ты был похож на него.
- Вот, видишь, и ты вошла в роль Пебатмы, - в свою очередь засмеялся Арнольд. - Такие уж мы люди, актёры, живём чужой жизнью.
- Чужой ли? - прошептала Наденька.
- Что? - не услышал Арнольд. - ...Смотри, Аделаида пришла, и Соснин с ней, - сказал он. - Эта парочка всюду вместе; интересно, они были любовниками?
- А мне грустно смотреть на них: неужели и мы когда-нибудь станем такими? - глаза Наденьки наполнились слезами.
- Ну, ну! Чего ты вдруг? - обнял её Арнольд. - Ты не на сцене, не надо плакать.
- Да, не на сцене, - вытирая глаза, согласилась она.
- ...Не понимаю, зачем мы пришли? В третьем акте у нас нет ролей, - говорила между тем Аделаида Петровна, опираясь на руку Соснина-Чусовского.
- Это ещё неизвестно, - загадочно ответил он.
- Почему? - спросила Аделаида Петровна, подозрительно посмотрев на него.
- Витольд что-то затеял. Он передал, чтобы мы пришли, - сознался Соснин-Чусовской.
- Господи, опять какие-то фантазии! Тоже мне, великий режиссёр, - усмехнулась Аделаида Петровна.
- А может, и великий, - потягиваясь, возразил Соснин-Чусовской. - Вот так работаешь, работаешь с человеком, а он потом делается великим, и ты удивляешься, как раньше не замечал его величия
- Это не тот случай, - отрезала Аделаида Петровна.
- Кто знает, кто знает... - уклончиво ответил Соснин-Чусовской.
***
- Ну, вот, теперь что-то похожее, - наконец сказал Витольд, в пятый раз посмотрев сцену с Буровым и Битковым. - Запомнили? Так и только так вы должны играть.
- Мы можем отдохнуть? Хоть небольшую передышку, - взмолились они.
- Отдохните, - разрешил Витольд, задумавшись о чём-то. - Так, ладно, репетируем дальше, - встряхнул он головой.
- Опять?! Мы?! - с ужасом воскликнули Буров и Битков, не успевшие ещё уйти.
- Да не вы! - отмахнулся от них Витольд. - Арнольд, покажись!
- Уже здесь, - сказал Арнольд, быстро поднимаясь к нему.
- Отлично, молодчага. Исправляешься прямо на глазах, - улыбнулся Витольд. - Итак, ты едешь на коронацию, где тебя провозгласят фараоном. Ты делаешь на открытой колеснице три круга по сцене, - ты приветствуешь народ, а народ приветствует тебя.
- Слушай, Витольд, а может быть, нам не колесницу, а автомобиль выкатить на сцену? - предложил Арнольд. - Ты сам говорил, что пьеса современная, - автомобиль так и напрашивается тут.
- Нет, не надо, - покачал головой Витольд. - Это будет что-то сатирическое, в духе Салтыкова-Щедрина, такое уже ставили. Правители приходят и уходят, а проблемы остаются, - вот о них-то наш спектакль... Пусть останется колесница, эдакая шикарная колесница, вся сияющая золотом, - и на ней едет не человек, а земное божество. Вот что ты должен сыграть: явление Господа народу. Заметь, что за всё время, пока ты будешь ехать по сцене, ты не скажешь ни единого слова, только мимика, только жесты: тебе придётся вспомнить, как играли артисты немого кино, а оно было очень выразительным. За пять минут, что ты будешь кружить в своей колеснице, ты должен показать целую гамму чувств: ещё раз подумай, что ощущает бог, являясь перед народом. Ну-ка, что он ощущает?
- Наверное, радость от того, что он видит людей воочию, расположение к ним, желание помочь, возможно, жалость к людям, - ну, не знаю, что ещё, - пожал плечами Арнольд.
- Ты говоришь о добром боге, а наш бог злой, - возразил Витольд. - Он одержим идей собственного величия и больше всего боится, как бы люди не отвернулись от него, ибо тогда его величие рассыплется прахом, - все поймут, как он ничтожен. Вот на чем ты должен построить свой выход к народу: внутренний страх, глубокий животный страх, что ты будешь повержен, как были повержены прежние земные боги, и отсюда неистовое болезненное желание во что бы то ни стало укрепить своё положение. Поэтому ты одновременно милостив и грозен; ты осчастливил народ своим появлением и благосклонно принимаешь знаки внимания, но никто не должен забывать, что ты олицетворяешь страшную силу, которая любого может стереть в порошок. Ты должен внушать людям благоговейный ужас, смешанный с восторгом; они должны забыть о себе, отдаться своему земному богу без остатка, стать твоими рабами. У них не должно быть собственной воли, - ты сосредоточие всего, чего они хотят. Тогда ты можешь делать всё что угодно со своими врагами при полном одобрении преданной тебе толпы... Сможешь изобразить всё это за пять минут, без слов? - спросил Витольд, лукаво глядя на Арнольда.
