И вот однажды вечером пришла война.

Высокий бамбук зеленел на солнце, всходы колыхались на ветру, словно морские волны. Куй-фа в спальне вышивала узор на туфельках, как вдруг услышала крики:

– Идут! Идут!

Повинуясь инстинкту, женщина кинулась к тайнику, где хранились драгоценности, схватила сверток размером с ладошку и сунула за пазуху. И прежде чем крики раздались снова, она потащила Паг Ли к двери. На пороге они столкнулись с Сиу Мэндом. По лицу его катился пот, одежда была в беспорядке.

– В поле! – завопил он.

– Няня! – Куй-фа махнула рукой в сторону кухни. – Няня!

– Оставь ее! – приказал муж, выволакивая Куй-фа из дома. – Она наверняка убежала вместе с остальными.

Они не пробежали и сотни шагов до посевов, когда раздались первые выстрелы. Родители с сыном бросились в заросли тростника. Острые листья царапали лица и резали кожу, но Сиу Мэнд заставлял всех идти вперед. Чем дальше они уйдут, тем будет надежнее. Беглецы углублялись в заросли, а за спиной гремели выстрелы. У Паг Ли зудело все тело, но отец не разрешал останавливаться. Только когда артиллерийские залпы превратились в глухой рокот, Сиу Мэнд позволил им отдохнуть.

Они как могли устроились в зарослях тростника, однако в ту ночь никто не сомкнул глаз. Время от времени до них доносились крики. Куй-фа в отчаянии заламывала руки, представляя, чьи это могут быть голоса, а мальчик подвывал от ужаса и усталости.

– По крайней мере, мы живы, – пытался успокоить своих Сиу Мэнд. – А если так, то, возможно, другие тоже живы… И мы их найдем.

Луна взошла над их головами – такая же влажная, как и роса, которой пропиталась одежда. Обнимая сына, Куй-фа подняла взгляд к серебряному диску, который так напоминал ей лик Гуаньинь, богини милосердия, и женщине показалось, что небо плачет вместе с ней. Или это только слезы луны губят сейчас посевы? Сиу Мэнд крепче прижал к себе жену и сына. Так они втроем и просидели до самого утра.

Выстрелы звучали все реже, пока не стихли совсем. Куй-фа вздохнула с облегчением, разглядев солнечный диск среди длинных острых листьев, но Сиу Мэнд не позволил покинуть убежище. Они провели в тростнике весь день, терзаемые насекомыми, голодом и жаждой. И лишь когда солнце снова ушло за горизонт и на небе засверкали звезды, Сиу Мэнд решил, что можно сдвинуться с места.

Охваченные страхом беглецы вернулись по своим следам к краю поля, и там Сиу Мэнд приказал остановиться.

– Я пойду туда, – сказал он жене. – Если не вернусь, разворачивайся и убегай.

Куй-фа застыла в ожидании, страшась в любой момент услышать предсмертный крик мужа, но в наступившей тишине до ее ушей долетал только стрекот сверчков. Женщина вспомнила о спрятанных в одежде драгоценностях. Нужно было подыскать для них более надежное место. И то, что мужа не было рядом, навело ее на мысль. Да, есть место, где никто их не отыщет…

Ближе к рассвету насекомые смолкли. Диск полной луны чуть сдвинулся к горизонту. Воздух сделался еще более холодным и влажным. Над головами матери и сына клубился густой слезливый туман. Подул призрачный ветер, и среди тростника послышались шаги. Женщина прижала спящего мальчика к груди.

К ним вернулся Сиу Мэнд. Света в зарослях было мало, но выражение его лица было столь красноречиво, что Куй-фа не стала ни о чем расспрашивать. Она рухнула перед мужем на колени, не в силах больше держать ребенка.

– Уходим, – со слезами на глазах сказал Сиу Мэнд, помогая жене подняться. – Мы больше ничего не сможем сделать…

– Но наш дом… Наши поля…

– Дома нет. А земля… ее лучше продать. Солдаты ушли, но они еще вернутся. Я не хочу здесь оставаться. К тому же я обещал это Вэну.

– Ты его видел?

– Перед смертью.

– А что с Мэй Лэй? А другие?

Вместо ответа Сиу Мэнд взял жену и сына за руки.

– Мы перебираемся в другое место, – объявил он сдавленным голосом.

– Куда?

Сиу Мэнд посмотрел на жену, но Куй-фа понимала, что сейчас он ее не видит. И когда муж ответил, голос был тоже не его – это говорил смертный, который жаждет вернуться в царство Нефритового Императора:

– Мы едем на Кубу.

Как всегда по субботам, Сесилия выбралась прогуляться на пристань. Она смотрела на роллеров на дорожках парка, на родителей с детьми, на байкеров и бегунов. Картинка была идиллическая, но в то же время и унылая. Все эти счастливые лица ничуть не радовали девушку, а, наоборот, наполняли чувством одиночества. Но не только этот парк нагонял на нее тоску – причина была в целом мире, во всем, что называют цивилизацией. Сесилия подозревала, что чувствовала бы себя намного более счастливой в каком-нибудь диком, неприютном месте, где нет общественных условностей, от которых становилось еще тоскливее. Но она родилась в жарком приморском латиноамериканском городе, а теперь живет в жарком приморском англосаксонском городе. Это карма.

Сесилия всегда чувствовала себя чужой во времени и пространстве, а в последние годы это ощущение только усилилось. Возможно, поэтому она раз за разом возвращалась в бар, где могла позабыть о своем настоящем благодаря рассказам Амалии.

Всю жизнь Сесилия интересовалась персонажами, живущими где-то вдалеке, в отличие от матери, которая любила все, что имело отношение к острову. Вот почему она назвала девочку Сесилией, в честь романа Сирило Вильяверде «Сесилия Вальдес», включенного в классический канон. Но дочка не унаследовала ни капли этой страсти. Собственное прошлое ее не заботило. В школе на все лады повторяли, что на Кубе всегда были голодные и власть имущие, у одних много, у других мало, и так на всем протяжении истории острова: та же сказочка про эксплуататоров и эксплуатируемых ad infinitum[17]. До тех пор, пока не пришла Костлявая – как сразу же окрестила революцию ясновидящая бабушка, к бурному возмущению соседей, приветствовавших ее триумфальную поступь.

То, что случилось потом, было хуже, чем все предыдущее, хотя на уроках об этом и не говорили. Потрясая косой, Костлявая обрушилась на собственность и человеческую жизнь, и меньше чем за пять лет страна превратилась в преддверие ада. Дельфина снова разглядела то, чего никто не мог предвидеть, и с тех пор даже те, кто раньше относился к ней с недоверием, признали, что ее устами глаголет кто-то приближенный к Господу. Дельфина превратилась в признанного оракула городка, в котором позже, когда семья перебралась в Сагуа, был объявлен траур по уехавшей пророчице.

Однако бабушка Сесилии не сделалась профессиональной предсказательницей. После свадьбы она переехала в Гавану, чтобы воспитывать дочь и выращивать цветы. Только иногда, по особенным случаям, она дарила людям букетики, которые принимались как великая ценность.

Сесилия пошла по змеящейся в траве дорожке, по обочинам которой росли дикие колокольчики и олеандры. Бабушкин дом тоже был как сад. Ее фарфоровая посуда, мебель, хрустальные бокалы и даже ее одежда – все было с цветочным узором. И теперь, среди этой буйной растительности, Сесилия не могла не вспомнить о бабушке.

Звонок мобильного вывел ее из задумчивости. Это был Фредди.

– Чем занимаешься?

– Так, гуляю.

– А вечером что делаешь?

Сесилия свернула с тропинки и вышла на берег.

– Хочу посмотреть по «Дискавери» передачу про пирамиды.

– Давай лучше сходим в бар.

Сесилия помолчала, прежде чем ответить:

– Не знаю, что-то пока не хочется.

– Но послушай, красавица, тебе нужно отдыхать. В прошлом году ты весь отпуск просидела в четырех стенах.

– Да уж, я такая.

– Антисоциальная.

– Затворница, – поправила Сесилия.

– Монашенка по призванию, – добавил он. – Но вот незадача: ты, не будучи католичкой, не можешь уйти в монастырь. Хотя, по правде сказать, это тебе здорово подошло бы, ведь ты не делаешь ничего, чтобы подыскать себе парня.