Они забрали ее с собой и приковали цепями. Потом поместили на корабль с сотнями прочих. Много недель она болталась в море. Не зная, что с ней делается, и все еще веря, что мать за ней вернется. Она ни на секунду не переставала в это верить. Тем и выжила.

Наконец корабль прибыл в город, каких она никогда не видела и даже представить себе не могла. Многие не пережили путешествия, но она осталась жива. В городе на аукционе ее купил белый мужчина, торговец хлопком, владевший несколькими грузовыми кораблями.

– Первый хозяин моей матери был очень добр к ней, – продолжала Фими. – Взял ее в дом, где она занималась хозяйством и даже получила образование. Научилась читать и писать, о чем другие рабы и помыслить не могли. А когда она созрела, хозяин с ней переспал.

– От этого союза родилась я, – пояснила Фими. – Я выросла в том доме. Тот же учитель, что учил детей хозяина от «настоящей», белой семьи, давал мне уроки на кухне. Вскоре хозяйка раскрыла тайну моего происхождения – может, наконец, углядела, что дочка кухарки уж очень смахивает на ее собственных детей. И в одну прекрасную ночь двое мужчин, работорговцы, пришли и увели меня – точь-в-точь, как когда-то отняли у семьи мою мать. Она плакала и умоляла не забирать меня, но они ударили ее по голове, и она упала на пол. Я видела ее тогда последний раз – на полу, с разбитым, покрытым кровью лицом…» – Фими осеклась и посмотрела в окно; в уголках ее глаз заблестели слезы.

– Меня продали плантатору на окраину Саванны, в Джорджию, – продолжала она. – Это был поганый человек – пил и мучил своих рабов. В первый же день, когда меня привезли к нему, он велел выжечь мне на спине свои инициалы… Да-да, всех его рабов клеймили раскаленным железом, чтобы их можно было легко опознать, реши они бежать. Мне тогда едва сровнялось восемь лет, но спустя неделю хозяин велел прислать меня в свои комнаты. Думаю, что он там делал, ясно… мне было очень больно…

– Так прошло несколько лет. – Тон ее помягчел. – И вот однажды на плантацию приехал канадский ученый-биолог. Всем он говорил, что изучает местную флору и фауну – но на самом деле это был замаскированный аболиционист, рассказавший про тайный маршрут бегства. При нем были отличные рекомендательные письма, и плантаторы невольно покупались на это. Поскольку какое-никакое, а образование у меня было, и потому, что я всегда интересовалась зверьем, хозяин поручил мне сопровождать натуралиста в вылазках на природу. В те несколько дней он успел рассказать мне о Канаде, где все свободны: мужчины, женщины, дети живут свободными и равными, и никто не может владеть другим человеком. Ученый привязался ко мне и пожалел. Сказал, что я слишком молода, чтобы пытаться бежать в одиночку, но можно подговорить старших рабов и бежать вместе с ними. Показал мне карты и рассказал, какие дороги самые безопасные, а также сообщил имена тех, кто может помочь мне по пути.

Я поговорила со старшими рабами, но все они слишком боялись хозяина. Ведь они видели, что он делал с беглыми рабами, если их ловили.

Однажды, спустя неделю после того, как ученый уехал, вернувшись из спальни хозяина побитая и в слезах, я собрала в узелок одежду и столько еды, сколько смогла найти, и ушла. Мне было все равно, что меня убьют, если поймают. Смерть казалась не самым худшим из зол при такой жизни.

– Я была молодая, сильная, – продолжала Фими, – и первые две ночи просто бежала без оглядки через леса, болота и заросли сахарного тростника. Иногда я слышала, как за моей спиной лаяли собаки, но ученый надоумил, как сделать, чтобы они потеряли след – надо было переходить ручьи вброд и идти вдоль кромки воды. Я бежала и бежала.

Много недель я шла на север – двигалась ночью, а днем пряталась в зарослях. Ела все, что могла найти в лесу или в поле – дикие травы и коренья, а порой – овощи или фрукты, украденные с ферм и из садов. Я голодала и не всегда знала, где нахожусь, но над моей головой была Полярная звезда, и я отыскивала приметы, которые описал мне ученый. Очень часто мне хотелось зайти в какой-нибудь городок и выпросить там еды, но я не осмеливалась. На моей спине стояло клеймо хозяина, и, если бы меня поймали, то отправили бы к нему, и там бы меня ждало самое суровое наказание.

В те недели, что я была одна в диких местах, я начала вспоминать рассказы матери о своем племени, о том, как мужчины охотились, а женщины собирали плоды. Если бы не эти рассказы, не то, чему научила меня мать, я бы не пережила долгого путешествия к свободе. Знания моей бабки, которые передала мне она, спасли мне жизнь. Как будто бы моя мать вернулась за мной, точь-в-точь, как она верила, что ее мать спасет ее саму.

– Несколько месяцев спустя я наконец попала в Канаду, – продолжала она. – Там я отыскала людей, о которых мне рассказал натуралист, и меня поселили в семью доктора. Ко мне там хорошо относились, и я даже смогла продолжить образование. Я прожила у доктора почти десять лет – я работала на его семью и получала вполне достойное жалованье…

Но однажды я увидела объявление, в котором одиноких женщин любой расы, вероисповедания и цвета кожи приглашали принять участие в важной программе укрепления американских границ. Я ответила на него, вот так … я и оказалась тут, с тобой.

– Но если они так к тебе хорошо относились, – недоуменно спросила я Фими, – то почему тебе захотелось участвовать в безумной авантюре вроде этой?

– Они славные люди, – сказала Фими. – Я их очень люблю и буду вечно им благодарна. Но, видишь ли, Мэй, – я все еще была служанкой. Мне платили, это правда, но я оставалась прислугой для белых. Я мечтала о том, чтобы стать свободной, по-настоящему свободной, самостоятельной и никому не принадлежащей. Я унаследовала это от матери и от ее народа. Понимаю, что тебе, как белой женщине, трудно это уяснить.

Я потрепала Фими по руке.

– Возможно, ты удивишься, Фими, – сказала я, – насколько хорошо я понимаю желание стать свободной.

Тут нашу идиллию испортило неприятное происшествие. Когда мы с Фими сидели и болтали, южанка Лавлейс, сидевшая по ту сторону прохода, посадила престарелую пуделиху на соседнее сиденье и сказала так громко, что мы не могли не услышать:

– Ферн-Луиза, ты что предпочла бы – быть ниииггером или умереееть? – после чего псинка покачалась на негнущихся лапках и повалилась на спину, поджав все четыре под себя. Отчего мисс Лавлейс залилась визгливым злобным смехом.

– Мерзкая женщина, – сказала я. – Не обращай на нее внимания, Фими.

– Конечно, не стану, – ответила Фими. – Бедняжка пьяна, Мэй, и я слышала о таких. Знаю, что этот фокус пользовался большой популярностью у ее друзей на плантации. Так что даже тут, хотя мы все разные, ей необходимо доказать, что она существо высшего сорта, хотя бы в сравнении с негритянкой. Думаю, не стоит ее судить.

Меня сморил сон, и я задремала было на плече Фими, как вдруг меня разбудил визгливый пронзительный голос жутковатой женщины по имени Нарцисса Уайт, посланной участвовать в программе по линии Епископальной церкви и Церковного миссионерского общества Америки. Она энергично шла по проходу, рассовывая брошюрки и тараторила: «Тот, кто войдет в царство природы без веры, погибнет!» – и тому подобную околорелигиозную белиберду, которая вызывает в прочих лишь усиленное беспокойство; некоторые из пассажирок и без того уже притихли, как скотина, которую везут на убой.

Боюсь, что мы с мисс Уайт сразу невзлюбили друг друга, и в дальнейшем станем просто врагами номер один. Она – редкостная зануда и донимает нас хуже горькой редьки своими ханжескими нравоучениями и псевдорелигиозными лозунгами. Как ты, должно быть, помнишь, Гортензия, я не очень-то набожна – наверное, потому что наш отец, человек самых нехристианских взглядов из всех, кого я знаю, избран церковным старостой, я со скепсисом отношусь к любым религиозным организациям.

Тем временем эта Уайт во всеуслышание объявила, что не собирается рожать от шайенна, как и вести с ним супружескую жизнь, и уверила нас, что согласилась участвовать в миссии исключительно из соображений жертвы Господу нашему Иисусу – обратить язычника в веру, научив «закону Божьему и настоящему пути к спасению», как она поясняет на свой ханжеский манер. Очевидно, она собирается раздавать буклеты дикарям, и совершенно не смутилась, когда я указала ей на очевидное: они вряд ли смогут их прочесть. Должно быть, то, что я сейчас напишу, является богохульством, но мне думается, что тот Бог, которого представляют мисс Уайт и ей подобные не очень-то пригодится дикарям…