– Сможешь! Сказано – сможешь! Ты биолог прежде всего, биолог полного профиля. А потом киты – млекопитающие… Звери… Я тебя не трогал, ты по свету за эти годы набегался, хватит. Вернёшься с Тихого океана, сядешь в институте. Хватит бродяжничать. Жену забыл. Вы чего там надумали с нею? Смотри у меня!

Назначение Михаила было утверждено учёным советом. Поспорили, покипятились старички, но проголосовали единогласно. Знали: зря Тимофеев ничего не делает.

Но всё-таки Старика потом ещё потаскали по инстанциям, уговаривая изменить, переголосовать решение. Довод один: Канаев молод, и есть более почтенные и почётные кандидатуры. Сергей Поликарпович ни уговорам, ни просьбам, ни советам не внял.

Сборы в длительную и тяжёлую командировку отодвинули в запредель все семейные неурядицы. Провожая Михаила во Владивосток, стоя на открытом ветру аэропорта, Лиза прижалась к нему и зашептала:

– Какие мы глупые, глупые, Мишка! Полгода бегали друг от друга! – и ловила настывшими губами мочку его уха. – Я так хочу быть рядом с тобой…

Он обнял её нервно, как делал это всегда, когда в голову вдруг ударяла тёплая волна нежности, жалости к ней, и, почувствовав, как весь заполняется горячечным, каким-то малярийным жаром, прошептал:

– Что ты хочешь?..

– Лети завтра, завтра, – шептала она. – Есть же и завтра рейсы… лети завтра.

Он весь напрягся, нашёл её руку, и в этот миг она оттолкнула его:

– До встречи! До встречи, Миша! Поезжай! Буду ждать! Буду…

Дежурная по посадке тронула Михаила за плечо.

– Гражданин, в автобус. – И от этого вежливого голоса как-то безнадёжно стало на душе.

Уже сидя в салоне, вдруг почувствовал желание выйти на волю и побежать к жене, обнять её, поднять на руки и так пронести через стеклянный муравейник аэровокзала, мимо досужих глаз и чужих лиц, туда, на площадь, где гнутся под весенним ветром молодые берёзы, где много воздуха и есть дорога к ним, домой, но в это время автобус тронулся, и он увидел, как Лиза машет ему перчаткой. Сосредоточенная женщина, которая готова ждать своего мужа сколько угодно.

«Какой ты мужик…» – вспомнилось брезгливое из давней ссоры.

Тихий океан был тихим. Ровная, без единой морщинки, гладь воды легла на все четыре стороны.

Два светила поднялись над океаном, бросив две дорожки.

Михаил присел рядом с рулевым. Их кунгас, не поднимая волны, медленно скользил в открытый океан, туда, к горизонту, где уже простым глазом хорошо просматривались фонтанчики гуляющих китов.

Владимир Константинович Пряхин – рулевой из местных, хорошо знавший бассейн Шантарских островов, вот уже месяц гонял кунгас в любую погоду, при любой обстановке, меж густо рассыпанных скал – кекуров, возвышавшихся в море. Они уходили с Михаилом далеко и надолго от «Невельского» – плавбазы их экспедиции. Неслышно подкрадывались близко к отдыхающим китам, утюжили бухты в поисках старых китовых могильников и находили их – громадные завалы белых исполинских костей.

За это время Михаил привязался к Пряхину, и тот отвечал ему уважительной немногословной взаимностью. Был Пряхин худ, длиннорук, с наивно открытым лицом, на котором вызывающе сидел большой и всегда мокрый нос. Константиныч постоянно держал в зубах самокрутку величиною с собственную ладонь, отчего речь его была несколько шепелява.

В первую же поездку на кунгасе, когда их почти накрыл грозовой шквал и пришлось, спрятавшись в бухте, обсыхать, Пряхин, сидя на корме и следя за ушедшим из бухты океаном – шёл отлив, – попросил Михаила:

– Иванович, не в шлужбу, в дружбу, глякошя, жаплатки все ли целы в поддонье-то?

Михаил проворно выпрыгнул из кунгаса, полез под днище.

То, что он увидел, повергло его в смятение. Всё дно кунгаса пестрело разнокалиберными, а порою прямо-таки художественно вырезанными заплатками. Кунгас был сплошной дырой, прикрытой как попадя консервными крышками, подмётками старых бродней, фанерными донцами посылок, на которых несмываемо фиолетились адреса…

– Ты, Иванович, потыкай, потыкай в их дрычком. Не отошли ли?

Михаил добросовестно простучал все подозрительные заплатки и вернулся на кунгас с довольно смутным чувством.

– Что посудина-то, хорошая? – заискивающе улыбнулся Пряхину. – Проверенная?..

– Кака хорошая! – Пряхин махнул рукой. – Гамно посудина-то. Чуть поболе волна – и скроет. – Попыхтел самокруткой, подумал и определённо добавил: – Гамно посудина… Нешто наш рыбколхоз сарендует хорошую-то. Самим нужна хорошая. Чай, рыбу лавим.

Опровергать такой довод было не к чему.

Раз Михаил поинтересовался:

– Владимир Константиныч, сколько у тебя детей?

– Семья – сам-пятнадцатый. Стало быть, деток тринадцать, мы с бабой двое – вот аккурат пятнадцать получается.

– Тринадцать! – удивился Михаил и решил посочувствовать мужику: – Трудно с ними, Константиныч?!

– А чего трудного? – в свою очередь удивился Пряхин.

– Так прокормить надо такую ораву.

– Дак чего же кормить-то. Рыбы я им на зиму налавлю, а картохи сами накопают. Чудак, «трудно». Они сами с собой управляются. Трудно, когда нету их, али один какой неоглядный… Ишь, гуляют, – сказал Константиныч, кивая в сторону то исчезающих, то снова возникающих фонтанчиков. – Баско-то как а, Иваныч? – Глаза Пряхина наполнились слезою. – Ишь ведь, гля-ко, по одну руку луна пылит, по другу – солнце пылат. Скажи, красота какая! Ишь ты, и киты играют… Ты гляди, ты гляди, что делают, Иваныч! Ты наблюдай, наблюдай! – восторженно вскрикнул Пряхин, приподнимаясь на длинных ногах и вытягивая шею.

– Постой, постой, Константиныч, – попросил Михаил, поднося к глазам бинокль. Пряхин снял обороты, и кунгас мягко осел в воду.

– А ну надбавь-ка, надбавь!

И Пряхин плавно, как убрал, вывел обороты в машине, и кунгас всё так же легко, не поднимая волны, полетел навстречу китам.

То, что произошло дальше, Михаил запомнил на всю жизнь.

Они подошли к животным на достаточное для наблюдения расстояние и, выключив мотор, легли в дрейф. Михаил приготовил кинокамеру, достал и повесил на грудь фотоаппарат, сунул в карман зюйдвестки дневник наблюдений. Всё было на месте, всё готово, и Михаил уже предвкушал долгую спокойную работу, как вдруг кунгас при полном штиле резко кинуло вверх и помчало куда-то, в невесть отчего образовавшуюся водяную падь. Тишина, царившая только что, разом нарушилась, казалось, что рядом заработал громадный цех, полный станков, машин, кузнечных молотов, пущенных на предельную мощность.

Только спустя несколько мгновений неосознанного страха Михаил понял, что где-то, пока ещё глубоко, под утлым их судёнышком прошёл кит, который вскоре и всплыл прямо по носу, разбудив океан, и с невероятной для его исполинского тела скоростью стал удаляться прочь, всё выше и выше выходя на поверхность. Казалось, на глазах рождается остров.

– Вот это махина!!! – удерживая кунгас на мёртвой зыби, возникшей в океане, ахнул Пряхин. – Глядит-ко! Глядит-ко, Иваныч!

Но Михаил видел уже и сам. Там, куда мчался исполин, на ровной глади воды возник второй, такой же стремительный, но чуть меньших размеров. Они неслись навстречу друг другу, высоко поднявшись из глубины. Линии их тел были плавны и красивы. Но новая, нечаянно возникшая волна сбила с ног Михаила, и он, падая, всё старался уберечь от удара камеру. Больно ударившись головой о банку, на какой-то коротенький миг потерял ощущение себя, и камера, так хранимая им, сорвалась со страхового ремешка и упала за борт.

А киты всё ещё мчались друг к другу по прямой, стремительно сокращая расстояние, и в тот момент, когда столкновение, кажется, было неминуемо, легко разошлись, едва-едва коснувшись друг друга телами. И от этого прикосновения в них словно бы возникли новые силы, и тела их, выгнувшись, легко ушли в пучину, чтобы через несколько коротеньких земных минут возникнуть на поверхности и снова, с ещё большим стремлением, кинуться друг к другу.

Напрасно в эти коротенькие минуты тишины и полного штиля пытался Михаил взвести затвор фотоаппарата: «Практика» не хотела работать.