Она сама подошла к нему.

– Глупый… Жених…

…А потом была пустота. И жалость. Он жалел не себя, не Леру и даже не тот миг, который мог бы остаться для него навсегда мигом озарённости души, он жалел жилище, оставленное некогда родителями.

У пристаней Михаил присел на опрокинутую лодку и долго сидел то ли в забытьи, то ли в дрёме.

«Асаткан, Асаткан… Не поехал бы, если бы сказали, что по-прежнему одна… Муж! Да какой он муж – пьянь подкопытная. Но почему Асаткан не может иметь мужа? Он её, наверное, бьёт. Она живёт с ним, с тем, с другим. Асаткан – девочка. Снежинка на ладони».

А на севере небо наливалось жаром, и жёлтые столбы света были выброшены в зенит. По этим столбам из-за окоёма должно было взойти солнце. Туда, но только теперь уже к востоку, к месту восстания солнца, надо было плыть Михаилу.

Михаил открыл носовой багажник лодки, вынул мотор, канистры с бензином, жестяной чемоданчик с инструментом, запасными свечами и шпонками, нарубленными из гвоздей, старый, но всё ещё целый, знакомый по прежним поездкам брезентовый плащ.

Установив на корме мотор, Михаил поднял его над водою и, помалу толкаясь шестом, выгнал лодку на глыбь. Течение, незаметное для глаза с берега, тут сильное, подхватило лодку и понесло вниз. Он уложил шест, вынул из уключины весло и, управляясь им, плыл так довольно долго, пока течение не стало сносить лодку к правому берегу, где пенилась мелководная шивера.

Тут только Михаил пустил мотор и, с удовольствием отмечая про себя, что помнит сложный в этих местах фарватер, осторожно погнал вперёд лодку.

Эта осторожная езда была ему сейчас как никогда кстати, ибо и внутри его шло такое же осторожное движение души. Он плыл по прошлому, словно бы в тумане, приглядываясь к пережитому совсем так же, как приглядывался к возникавшим на пути топлякам и мелям. То внутреннее его движение по жизни было безопасным, поскольку всё давным-давно минуло, но он и там поубавил обороты, и прошлое, слившись с опасным в настоящем, жило уже не глубоко в сердце, но окружало его в яви.

– Зачем я плыву в прошлое? Зачем? – в который уже раз спрашивал себя Михаил. – Она давным-давно забыла, и только один я нянчу прошлое. У неё дети…

Впервые предчувствие какой-то непоправимости кольнуло его.

– Дети? Чьи дети? Ну да, у ней был муж, два мужа, наконец… Ведь у меня могли быть тоже дети – и мальчик, и девочка. Если бы не вечный страх Лизы перед родами, у меня было бы много детей.

Он никогда с такой ясностью и болью не думал об этом. Да, он хотел детей. Хотел…

Впервые они встретились в кабинете Старика – академика Тимофеева. Она – студентка-дипломница факультета журналистики, он – аспирант Института биологии, любимый ученик Старика. Лиза, пользуясь правом дочери старого друга, брала интервью у Сергея Поликарповича. Он что-то недовольно бурчал, нетерпеливо постукивал костяшками пальцев о стол, но, когда вошёл в кабинет Михаил, вдруг заулыбался.

– Сергей Поликарпович, вы меня звали?..

– Звали, звали, – почти пропел Старик и хитренько заулыбался, потирая руки. – Вот, Лизочка, познакомься. Это Миша! Миша Канаев. То бишь Михаил Иванович. Будущее нашего института…

– Сергей Поликарпович!

– Да, да, да… Привыкай. Ты относишься к тем особям, которых похвала не портит. Кстати, Лизуша, особь эта чисто национальная, русская особь. Хвали умеючи – гору сроют, хвали только – возведут гору. Но не дай-то бог не заметить их талантов, не похвалить вовремя!.. А что ты пишешь, девушка?

Лиза что-то быстро и, как показалось Михаилу, нервно писала в блокнот.

– Свои мысли, – подняла глаза на академика, они у неё были карие, с глянцево поблескивающим белком, и брови тонкие, чуть-чуть выщипанные у переносицы.

– Ха-ха! Это прекрасно, когда есть свои мысли, – Тимофеев чуть дурачился, он любил чуточку повалять дурака в затянувшемся разговоре. – Дети, – старик поднял руку. – Вы до сих пор незнакомы. Подойдите друг к другу. Вот так. Лиза, протяни руку Михаилу, он образованный юноша и первый даме руки не подаст.

– Лиза, – она чуть присела.

– Михаил, – он чувствовал цепкость её пальцев и слегка влажную ладошку. Какая-то искорка пробежала по их рукам, и они оба удивлённо поглядели друг на друга.

– Ребята, какие вы красивые! – вдруг искренне удивился академик. И, совсем уже приводя в смущение, добавил: – Я вас благословляю.

Так они познакомились. Позднее, задумываясь над той встречей, Михаил пришёл к твёрдому убеждению: она была не случайна. Старик решил, что пришло время остепенить ученика, и остепенил.

Пришла пора – и поженились. «Как дождь прошёл», – любила говорить, да и до сих пор говорит Лиза: «Мы поженились, как дождь прошёл».

Женившись, он ни на йоту не изменил образа своей жизни. Закончил аспирантуру, защитил диссертацию и продолжал бродяжить по всему миру. Лиза понимала, когда он ехал в Японию, Малайзию, Индию, наконец, в Монголию, но вот бродяжничество по стране: в марте Иркутск – Тайшет – Абакан – Лена – Киренск – Олёкма (названия-то какие нечеловеческие), а в июне, не успев отмыться, уже летит на Колыму, Камчатку, спит где-то (а может быть, и с кем-то) в грязных ярангах, ест чёрт-те что и приезжает до костей пропахший каким-то звериным запахом, волоча за собой ещё и «полудиких» друзей…

– Знаешь, Михаил, мы так редко бываем одни, – как-то сказала Лиза, – что мне до сих пор стыдно тебя.

– Как это? Не понял.

– Какой же ты мужик! – скулы у Лизы покрылись мелкими пятнышками.

– Так это же хорошо! – обнимая её, зарычал, тычась лицом в её плечи.

– Пусти.

– Это же хорошо, что мужик! Эй, Монго! Хорошо это? – закричал в прикрытую дверь кухни.

У них вот уже десять дней жил эвенк Монго, привезённый Михаилом с Подкаменной Тунгуски.

– Это интеллигент тайги! Дерсу Узала! – шумел на жену, когда та напрочь отказалась принимать эвенка. Жили тесно, в крохотной однокомнатной квартире. И всё-таки Михаил вселил Монго на кухню. Тот оказался необыкновенно тихим, совестливым и милым человеком. Только вот ходил по ночам неслышной походкой, будто витал в воздухе. Ходил, как снежный барс в клетке, кругами из кухни в коридор, из коридора в кухню.

– Монго! – кричал Михаил. – Хорошо?!

– Цо хороцо? – откликался из кухни охотник. Он раз по двадцать на дню пил чай, пил глубоко, задумчиво. – Цо?

– А то, что у бабы мужик есть! Мужик! Настоящий!

– Музик хороцо! Шибко хороцо, – цокал Монго. – Музик соболь. Соболь шибко сильный, – смеялся чему-то мелко-мелко, будто зёрнышки рассыпал.

– Вот видишь…

– Глупо это. Пусти, – Лиза резко вырвалась. Впервые топнув ногой, хлестнула по лицу шёпотом: – Сегодня же убирайтесь со своим Монго к чертям!

– Лиза… Ты же интеллигентная женщина, – Михаил пытался всё оставить шуткой.

– К чёрту, к чёрту, – шипела Лиза. – Ты мне противен со своими мужичьими ухватками! Противен! Можешь в своей тайге рычать, а тут, слышишь, тут я требую вести себя прилично. Мужик! – и, как кошка, брезгливо тряхнула головой.

– Монго! Бойё! Собирай понягу, нас тут не поняли.

– Кончай паясничать! Жалкий неудачник…

– Это почему? – Михаил остолбенел.

– Все твои сверстники – люди! А ты, любимый ученичок, – кандидат в дураки. Так и сгниёшь где-нибудь в тайге в обнимку с этими…

– Во! Дела! Сбесилась!..

Был самый тяжёлый второй год их супружеской жизни. Лиза наотрез отказалась иметь ребёнка, и Михаил решил уйти от неё, когда Тимофеев вдруг объявил на учёном совете, что руководителем Тихоокеанской экспедиции, к которой институт готовился добрых три года, он предлагает назначить кандидата наук Канаева Михаила Ивановича. В институте предполагали, что даже сам Старик может тряхнуть былым или уж в крайнем случае возглавит экспедицию кто-нибудь из докторов – его заместителей. А тут нате – кандидат Канаев.

– Сергей Поликарпович, – Михаил чуть было в ноги не бросился к своему учителю, – как же так! Я же таёжник, ну ещё степняк, может быть! Зверятник я! А там киты! Как же так! Я не смогу.