Новый император стал достойным воздаянием народу, одобрившему убийство Маврикия. Телесное уродство Фоки было лишь слабым отражением уродства внутреннего. Разврат и пьянки он перемежал с кровавыми расправами, в равной степени наслаждаясь всем перечисленным. Шах Хосрой, возмущённый убийством своего тестя, развязал жестокую войну против империи. Пьяница на троне не смог придумать ничего лучше кроме как заглаживать всё новые поражения от персов массовыми казнями недовольных подданных. Монах Софроний с отцом Иоанном в то страшное время пребывали в Келлиях и своими ушами слышали, как один старец, ради святости жизни имевший большое дерзновение пред лицом Божиим, рассказывал о том, что возопил к Всевышнему: «за что Ты послал нам этого хищного волка?» и Господь ответил: «Я старался найти похуже Фоки, чтобы наказать народ за своеволие, но не смог. А ты не искушай впредь судеб Божиих».

  Позднее, уже в монастырях Италийской земли, будущего патриарха достигла скорбная весть о взятии Иерусалима. Евреи, жившие в городе, открыли персам ворота. Ручьи человеческой крови хлынули на улицы, обагрив в числе прочего и подножие Северной башни. В начавшемся кровавом кошмаре были вырезаны 60 тысяч христиан и 35 тысяч проданы в рабство, причём иудеи в этом диком погроме зверствовали даже больше персов. Все церкви были разрушены и сожжены, Честной Крест Господень попал в руки нечестивых.

  К тому времени Фока был свергнут генералом Ираклием. Когда потомственный воин, уроженец карфагенской земли, гневно спросил закованного в цепи тирана: «Так-то ты, окаянный, управлял вверенной тебе Богом империей?», Фока, усмехнувшись, бросил в лицо Ираклию: «Поглядим, будешь ли ты управлять лучше»:

  Персы в то время стояли уже у ворот Константинополя. Неимоверным напряжением всех мыслимых ресурсов новому императору удалось не только сохранить империю, но и разгромить персов. Двадцать пять лет назад он с триумфом проезжал мимо этой Северной башни, возвращая в город Животворящий Крест Господень - главную святыню всего христианского мира.

  Солнце скрылось за холмами, оставив пламенное зарево на  словно отсвет от далёкого пожара. Проглянула бледная¾темнеющем небе,  луна. Патриарх неподвижно стоял, созерцая скользящий, свободный полёт коршуна над морем мерцающих огней в низине.

  Ираклий победоносный, Ираклий еретичествующий: Теперь ты дряхлый, больной старик, и сарацины дважды подряд разбили твои войска, посланные из Константинополя на отражение новой угрозы, предугадать которую никто не сумел: или не захотел.

  Шорох снизу. Кто-то поднимается по леснице. Патриарх невольно наморщил лоб, вспоминая свои многочисленные обязанности. Ни сану его, ни возрасту не соответствовало тяжкое бремя командования обороной города. С какой тоской возвращался Софроний мысленно ко временам, когда они с учителем изнемогали под палящим зноем в убийственных пустынях, пробираясь к очередному труднодоступному монастырю!

  Шаги замерли с той стороны двери, и патриарх оглянулся, щурясь в слабом свете чадящего факела. Нетерпеливый стук, и низкая створка отошла в сторону. Нагнувшись, вошёл смуглый человек с загнутым мечём на поясе и грязным мешком в левой руке.

  - Здравствуй, патриарх! - прокаркал вошедший на варварский манер.

  - Здравствуй, Хасан.

  - Плохие новости. - сообщил тот с непроницаемым лицом, - тамимиты перехватили гонца.

  Сарацин запустил правую руку в мешок и достал за волосы отрубленную человеческую голову. Внимательно глядя в мутные закатившиеся глаза молодого воина, ещё вчера подходившего к нему за благословением, патриарх перекрестил его и бесстрастно повелел:

  - Отнеси голову Игнатия отцу Аристарху для отпевания и погребения.

  Сарацин кивнул и сунул страшную ношу обратно в мешок. Но уходить не спешил. Старый христианский вождь местных ромеев и представлялся загадочным и помимо воли вызывал почтение.

  В наступившем молчании потрескивание факела и вой порывов ветра снаружи проступили яснее, сплетаясь в неспокойное двуголосие. Вдалеке что-то прокричали со стены, Мелетий выкликал кого-то из солдат.

  - Что ты хочешь спросить? - ровным, чуть усталым тоном осведомился патриарх у замершей в дверном косяке фигуры, всё труднее различимой в дрожащем свете умирающего факела.

  - Почему ты не хочешь договориться с тамимитами, как Дамаск? У вас ведь с ними одна вера.

  - Нет, Хасан, не одна. - седая борода еле заметно качнулась, - Увы, не одна. Сарацины, окружившие город, восприняли христианство от еретиков монофизитов, которые издавна проповедовали в Аравии своё зловерие:

  - Вы верите в Ису, и они верят в Ису. Почему ты говоришь: «другая вера»?

  - Мы по-разному верим в Христа. Православные веруют, что Христос есть одновременно истинный Бог и истинный Человек. Не изменив Свою Божественную природу, Он полностью воспринял человеческую и, дабы победить в человеке грех и смерть, принял всё человеческое, кроме греха. Две природы соединились во Христе неслитно, неизменно, нераздельно и неразлучно, без того, чтобы Божеское естество поглотило в Нём человеческое, как учат нечестивые монофизиты.

  Всполох факела выхватил грубое, пересечённое шрамом лицо со следами мучительных мысленных усилий. Непонимание и недоумение, казалось, только подхлестнули интерес сарацина, одного из тех немногих, кто сохранил приверженность какому-то нелепому культу, возникшему в Аравии незадолго до массового обращения, совершённого яростными монофизитами.

  - Я не понимаю. - упрямо покачал головой Хасан, - Мне кажется всё это только словами:

  Патриарх еле приметно нахмурился, бросив взгляд на грязный мешок, болтающийся у ног сарацина, но в тоне его не послышалось и тени неудовольствия:

  - Если ты спросишь меня, как пройти в Джабию, а я объясню тебе путь в Газу, скажешь ли ты, что это всего лишь ничего не значащая разница в словах?

  - Нет.

  - Как видишь, то, что кажется лишь разницей в словах, иногда может иметь жизненно важное значение. Потому что иные слова отражают иную реальность. Искажённая вера еретиков ведёт не к Богу, точно также, как неправильно объяснённый путь помешает тебе достигнуть нужного места.

  - Теперь я понимаю лучше. - сообщил после некоторого раздумья сарацин, продолжая стоять, как вкопанный, на чёрном фоне открытой двери, - Но всё же не до конца...

  - Мы говорим не о продаже фиников, Хасан. Чтобы понять серьёзные вещи, требуется серьёзный труд. Если Господь отмерит нам ещё несколько времени, я надеюсь, мы продолжим эту беседу и твой умственный труд будет вознаграждён пониманием. Сейчас же я прошу тебя позаботиться, чтобы останки доброго воина обрели упокоение. Пока для тебя достаточно знать, что у нас иная вера, чем у монофизитов, и поэтому они, хотя и носят имя Христово, неистово восстают против веры православной, стремясь её изничтожить больше, чем оставшиеся в язычестве сарацины вроде тебя.

  По мере речи святителя, Хасан уже кланялся и даже отступил несколько в темноту лестницы, но последние слова словно подстегнули его. Он резко выпрямился, сверкнув глазами и позабытый мешок закачался в его левой руке.

  - Я не язычник! - запальчиво выкрикнул сарацин и шрам побелел на тёмном лице.

  - Я не хотел тебя обидеть. - честно и спокойно ответил патриарх.

  - Я не язычник! - упрямо повторил Хасан, вытянувшись, как струна, - Я верю в единого милостивого бога Аллаха, как учил нас великий пророк, посланный к нам самим Аллахом!

  - Да, я что-то слышал об этом. - суховато промолвил патриарх, сведя густые седые брови. Разговор уже стал совсем тяготить его, но обижать единственного надёжного лазутчика не хотелось, - Кажется, он появился в Мекке, лет двадцать назад?

  Хасан презрительно хмыкнул.

  - Этот жалкий подражатель по имени Мухаммед едва ли заслуживает упоминания. Когда курайшиты не поверили его россказням, он бежал со своими людьми в Ясриб. Оставшись без средств к существованию, они стали грабить мекканские караваны. Мекканцы снарядили отряд, в битве при Ухуде Мухаммед был убит и его сторонники рассеялись. Нет, патриарх, я говорю тебе о подлинном пророке Аллаха, Масламе ибн Хабибе, который задолго до обманщиков вроде Мухаммеда и Асвада был послан к нашему племени с откровением. Даже вместе их нельзя поставить!