- Куда же ты пойдёшь? - утирая слезы спросила она.
- Не знаю. - он остановился у самого выхода, - Раз уж мне не суждено быть съеденным... Пойду и сгину где-нибудь...
- Постой! - бриллиантовые капельки блестнули в её глазах, - Катись сейчас прямо, а затем после растроенной сосны поверни направо. Там ты увидишь полянку, посреди которой стоит оромный зелёный дуб, обвитый золотой цепью. В его ветвях живёт Ворона. Я верю, что она поможет тебе.
Он кивнул и покатился прочь из норы.
- Колобок!
Он опять обернулся.
- Я всегда буду помнить тебя. - сказала она, глядя ему вослед.
- Я хочу чтобы ты знала, - ответил он, - ты - самое прекрасное создание, которое я видел в жизни. Я надеюсь, что ты найдёшь своё подлинное счастье!
И он быстро покатился по лесу, напролом, прихрамывая на вмятину в боку.
Часть 6
Беспощадно и жестоко гонимый уныньем, Колобок катился вперёд. Его снедали ощущения, до того недоступные на земле ни для кого, так что он едва сумел приметить, что Огненный Собрат - исчез, Скатерть потемнела вдруг, и лес, погрузившийся во мрак, стал чужим, пустым, холодным. Угрюмые древние стволы хрипло трещали, навевая смутный ужас, а ветер, так нежно ласкавший в начале путешествия, мрачно завывал где-то под самым Зелёным Потолком. Тревожные шорохи раздавались отовсюду.
Мучимый тёмным страхом, пропитанный горем и одержимый печалью, Колобок напрочь позабыл и про тройную сосну, и про дуб, и про Ворону. Он глубоко отчаялся в своём предназначеньи и бредил тем лишь, чтоб скорей найти забвенье.
И не вспомнил бы совсем он про спасительный совет, если бы сосны треклятой три ствола как три пирата вдруг не вышли бы из мрака, да столь резко, так что с ними наш герой столкнулся враз. Пробужденьем от кошмара послужил момент удара. Вспомнив светлые слова той, что рядом не узреть уж никогда, он решил пойти туда. И, терзаемый глухою, беспощадною тоскою, Колобок свернул направо и понуро покатился. Всё сильней в ветвях выл ветер, словно чутко предвещавший призрак гибели напрасной, неизбежной и ужасной. Одиночеством был болен и уныний преисполнен, безнадёжен, обездолен - но катился он вперёд. Лес печальный, нелюдимый, ото всех сторон суровый словно с каждой ветки сеял в него пагубные споры - от надежды отреченья, беспроглядного мученья, и тлетворного страданья хлебобулочного созданья.
Наконец, продираясь сквозь цепкие заросли, он выкатился на безмолвную поляну, по которой неустанно метались сумрачные тени, и без труда узнал сурово высившийся зловещий дуб. Подкатившись к нему и остановившись у самого начала массивной золотой цепи, опоясывавшей мощный древний ствол, Колобок взглянул наверх. Средь унылой листвы дуба не узрел он ничего. И тогда, от отчаяния отбросив все излишние приличья, что есть силы возопил:
- Ворона! Ворона-ворона-ворона-ворона-воро-о-она!
Кто-то важный, хмурый, чёрный сверху рухнул, приземлившись рядом с ним, устремив в упор горящий, пепелящий душу взор.
- Никогда! - воскликнул он... или она? - Никогда не смей так больше делать! - грозно каркнула Ворона, - Я тебе что, курица какая-нибудь? Чаво разорался-то на весь лес? Да ещё в такую погоду!
- Я - Колобок! - продолжал Колобок по беспределу. Ему уже было всё равно, он ни во что не верил и ничего не ждал. Просто шёл напролом, выплёскивая накопившееся, - Меня прислала Лиса. Мне нужно, чтобы ты меня съела.
- Кар-кар-кар! Ловко это она, рыжая каналья, придумала! Сама у меня давеча лукавством диавольским первоклассный, Богом посланный Кусок Сыра стибрила, а таперича грязную чёрствую булку прислала! У меня здеся что, богадельня? Мне хватало и муженька еёного покойного, тот знай всё ходил тут кругами по цепи, кору обтирал, словно мёдом намазано...
- Меня не интересуют твои бредни. - резко оборвал Колобок, - Мне нужно, чтобы меня съели. Ты можешь это сделать или нет?
Ворона даже слегка отшатнулась от такого напора, а затем с интересом пригляделась.
- Ха! Мочь-то, можай, и могу... - она прищурилась и с сомнением покачала головой: - Эх, посмотрел бы ты на себя, милый мой! Помятый, поцарапанный, покусанный, весь в пыли да иглах еловых... Куда мне такой? А впрочем... - Ворона клюнула. Затем ещё раз. Колобок замер, застыл в нечеловеческом напряжении, не в силах совершить ни единого движения мысли в ожидании окончательного вердикта.
- А знаешь, вообще-то ничего. - она снова клюнула, - Весьма даже недурственно.
И продолжила клевать его. Всё клевала и клевала. И Колобок был безмерно счастлив. И Ворона, между прочим, тоже.
Дерзновение пред лицом Божиим
Иерусалимский патриарх Софроний глядел на закат из узкого, арочного окна Северной башни. Сотни огоньков тревожно мерцали из темноты, уже сгустившейся в низине. Холодный ветер завывал снаружи, заглушая крики сарацин, что ещё днём так явно доносились из-за стен Святого Града. Длинная седая борода старца ниспадала на тёмную рясу, почти закрывая золотой кружок панагии. Святитель молча наблюдал, как заходящее за холмами солнце окрашивает небо багряным. Только что стихли внизу шаги с металлическим отзвуком, – сотник Мелетий согласовывал изменение распорядка ночных дозоров. Теперь патриарх остался на этом пролёте совершенно один, но горькое послевкусие прошедшей беседы ещё давало о себе знать. В свете грядущего поражения тяготила даже добродушно-простоватая преданность здоровяка-рубаки. Святитель нахмурился, стараясь отвелечься.
Скоро Рождество. День, в который из девственного чрева взошло единственное истинное Солнце Правды и озарило человечество, разрушив и доныне сияет,¾зловещее иго смерти, открыв путь в нетленную жизнь, восходя в душах верующих: С высоты небес снизшёл Он к нам, побеждённым и отверженным, дабы примирить с Отцом и даровать нам божественную свободу единения в любви:
Святитель обдумывал, что сказать ему в этот раз на проповеди перед своей многотысячной паствой, теснящейся, как обычно, в церкви Пресвятой Богородицы? Чем утешить их, глядя в испуганные глаза духовных овец стада Христова? Да, и в эту благословенную ночь на стенах и башнях воинам придётся заступать, сменяя друг друга, сжимая в руках оружие и вглядываясь в мерцающие среди мглы костры вражеского войска.
Видно, прервётся нынче благочестивый обычай ходить крестным ходом на поклонение святой пещере, в которой воплотился Бесплотный, и Вечный принял рождение во времени:
Хотя приявший Бога истинного град Вифлеем находится по соседству, не пройти туда из-за страха перед свирепым, подлинно варварским и поистине исполненным всякой жестокости войском нечестивых сарацин, вот уже семь месяцев как осадивших Святой Город. Смрад дурных дел наших переполнил чашу терпения Господа и ныне препятствует нам, недостойным, сей грозный меч, метая молнии и дыша убийством и угрозою, подобно огненному мечу серафима, преградившему падшим праотцам путь обратно в Эдем.
Святой патриарх задумчиво созерцал, как исчезает уставшее светило за чёрной, изогнутой линией холмов. Дни молодости воскресали в памяти как самые счастливые и светлые. Вдвоём с наставником отцом Иоанном путешествовали они по монастырям Палестины, Египта и Сирии, преодолевая то страшные безводные пустыни, то реки, полные кровожадных крокодилов, ради общения с духоносными старцами, истории о которых отец Иоанн записывал в свою замечательную книгу.
Правил тогда благочестивый император Маврикий, сумевший не подкупом, не угрозой, не лестью, но искренней любовью и поддержкой укротить Персию, этого тысячелетнего врага империи. Не чудо ли, что сам шах, получивший от бывшего врага помощь в трудную минуту, благодарно называл ромейского императора «своим благодетелем, отцом и покровителем», подписав с ним договор о вечном мире?
Но по своеволию и вечному недовольству народа случилась трагедия. Восставшие придунайские легионы подняли на щиты полковника Фоку и двинулись на беззащитный Константинополь. Император встретил беду с христианским мужеством. Когда Фока, желая увеличить его страдания, приказал привести пять сыновей самодержца и начал убивать их одного за другим на глазах отца, тот лишь повторял при каждом смертоносном ударе: «Праведен Ты, Господи и правы суды Твои». Говорят, няня младшего сына, движимая любовью к доброму императору, привела убийцам собственного ребёнка-одногодка, дабы выдать его за наследника. Но Маврикий раскрыл её замысел, отыскал спрятанного сына и, после смерти мальчика, принял кончину и сам:
