Какой еще ребенок? Где он находится, седьмое пекло? Это Пташка, вот кто.
В две секунды он был у ее кровати. Девочка билась в длинной простыне, как запутавшийся в силках зверек. Он легонько тряхнул ее за плечи, сажая в кровати. Ее тяжелая голова упала к нему на грудь. Плечи сотрясались рыданиями…
— Тихо, ты тут всех перебудишь! Это только сон…
— Нет, нет, не надо, не трогайте, я не хочу! Я больше не хожу в юбках!
Она вцепилась ему в шею тонкими ледяным пальцами. Сандор осторожно притянул ее худенькое тело к себе. Пташка горела, словно ее лихорадило, а рубашка вся вспотела.
— Не уходи! Они вернутся!
— Кто? Кто вернется?
— Ты не понимаешь! Они. Они поднимали мне юбку ракетками! Но я больше не ношу юбку, я же обещала! Ты слышишь меня, я обещала!
Она стукнула его по плечу кулачком, и Сандор при слабом свете ночника с ужасом увидел, что глаза у нее открыты — крыжовенная зелень почти исчезла, зрачки так расширились, что Пташкины глаза казались черными.
— Я обещала. Но я все время просыпаюсь… А времени мало, его мало… Я больше не стану спать…
— Нет, станешь. Прямо сейчас. Это просто кошмар. А ты уже проснулась. Никого нет. Только ты и я. Никого в этом мире. Никаких ракеток. Спи. У тебя все время этого мира… Спи… А я буду тут.
— И оно стоит того? — пробормотала Пташка сонным голосом.
Она расслабилась, руки сползли вниз, но, когда Сандор попытался переложить ее на кровать, она вдруг, всхлипнув, обняла его холодной рукой за талию, положив щеку ему на колени. Тогда он подвинулся к ней ближе и так, откинувшись на подголовник кровати, просидел до рассвета.
И не было в те три часа на этом свете человека несчастнее и счастливее Сандора Клигана…
========== X ==========
Руки Полины, как забытая песня под упорной иглой.
Звуки ленивы и кружат, как пылинки, над ее головой.
Сонные глаза ждут того, кто войдет и зажжет в них свет.
Утро Полины продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь.
И от ее дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В ее хрустальной спальне постоянно, постоянно светло.
Я знаю тех, кто дождется, и тех, кто, не дождавшись, умрет.
Hо и с теми, и с другими одинаково скучно идти.
Я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет
Того, что никогда не сможет произойти.
Пальцы Полины, словно свечи в канделябрах ночей,
Слезы Полины превратились в бесконечный ручей,
В комнате Полины на пороге нерешительно мнется рассвет,
Утро Полины продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь.
И от ее дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В ее хрустальной спальне постоянно, постоянно светло.
Наутилус Помпилиус. «Утро Полины»
—
Сансе не хотелось просыпаться. Солнечный луч пробивался сквозь сомкнутые веки, окрашивая смутные обрывки предутренних снов в оранжевый. Почему-то саднило в горле, словно она долго кричала или плакала. Очень хотелось пить. Санса лениво подумала — может, на тумбочке есть бутылка с водой? Она не обратила на это внимания с вечера. Кажется, она не помнила, как и где заснула…
Эта мысль разбудила ее. Как, опять? Это уже начинает превращаться в традицию. Санса вытянула правую руку из-под одеяла и осторожно, чтобы не разбудить надоевшую боль в боку, на ощупь попыталась определить наличие воды на тумбочке. Так, это телефон… часы… а это, кажется, то, что она искала… Мысленно благодаря за такую милость всех известных ей богов, Санса утащила бутылку к себе под одеяло, осторожно отвинтила крышку и, привстав на подушке, все еще не открывая глаз, глотнула…
Боги, как же хорошо… Вода была слаще любого нектара. Санса всегда любила пить воду, чистую, без примесей, — не сок, не всякие там продукты химического производства страшного цвета и немыслимых вкусов, а именно воду — без газа, холодную, как февральская сосулька, сорванная с обледенелой крыши втайне от мамы и тут же расхрумканная ноющими от холода зубами, тающая во рту привкусом приближающейся весны.
Санса машинально отметила про себя — надо позвонить маме. Она продолжала глотать прохладную воду, с недовольством размышляя над тем, что горло почему-то саднило с каждым глотком все больше… И нос какой-то был неприятный. Боги, она что, простудилась? Похоже, это было именно так.
Санса сдалась и открыла глаза. Солнечный свет тут же проскользнул к ней поближе и повис мотыльком, вечно устремленным вдаль, на ее склеившихся от сна ресницах. Санса недовольно пощупала себе лоб — вроде, не слишком горячий. День был солнечным, ярким, — один из тех августовских дней, когда мир просто кричит вокруг тебя до предела насыщенными красками — и даже тени, казалось, становились четче, жирнее — наливались материальностью.
Санса села на кровати и огляделась вокруг. И что тут ночью происходило? Она помнила, что пила шампанское. Мало, но уплыла с него, похоже, быстро. От шампанского Сансе всегда сносило голову — и именно за это она его не любила, в отличие от всех ее подружек. Оставалось только надеяться, что ее отключка состояла в том, что она просто где-то заснула, а не буянила почем зря. Бывает ведь и такое.
В комнате был относительный порядок. Сансин мешок наконец-то добрался до комнаты и стоял, прислоненный к одному из кресел. Никах следов дебоша видно не было. Даже поднос с остатками вчерашнего ужина исчез.
Сансе стало неловко. Что за дурь! И она еще все время твердит, что уже, ах, вы подумайте, взрослая! А сама напилась, уснула, где придется, — и, похоже, ее опять отнесли в кровать, как ребенка, уснувшего на диване под родительский тихий разговор. Отлично потренировалась в самоконтроле!
На душе стало тоскливо, и Санса шлепнулась обратно на кровать, плашмя на спину. Бок тут же взорвался болью. Ах, ты, проклятая дрянь! Когда же он пройдет, Иные его забери!
Санса чихнула. Еще и это — реакция на пылинки, что изящно закручивались в маленькие вихри, порхая в солнечном луче, или более неприятные последствия ее мокрых ног? Санса чихнула еще раз. Видимо, все же простуда.
Она сползла с кровати. Сходила в ванную — голова слегка кружилась, и как-то по-странному ныли ноги. Санса кое-как поплескалась водой— после душа ее тут же начало трясти, и она поспешила в кровать, напялив ту же самую рубашку, что ей дал Сандор. Историю с рубашкой Санса помнила довольно четко — ну да, сначала была рубашка, потом они ели — кстати, есть хочется здорово — а потом уже было шампанское… А потом она заснула. А потом? Сансе казалось, что было еще какое-то потом, но она была совершенно не уверена, что это был не сон.
Ей приснился очередной кошмар — такой четкий и удивительно реалистичный, что стало воистину страшно. Она была на берегу. Море билось в шторме — его почти черная, блестящая, как мазут, поверхность кипела и закручивалась в водовороты. Она стояла и смотрела на все это немыслимое бурление, и еще было страшно — но, как обычно бывает в снах, она не могла даже двинуться с места — ноги словно застряли, затянутые зыбучими песками. Море казалось разумным — и враждебным. Оно знало, что Санса не может сдвинуться с места — и ждало своего часа. Когда настанет прилив. За спиной слышались крики чаек. Или это не чайки? Нет, это кричат и скрипуче смеются ее школьные приятели. «Прикрой срам, прикрой срам!» Какой срам? Санса в ужасе глянула на ноги: они и вправду по щиколотку ушли в песок — на ней было серебристое бальное платье, а сзади стоял тот рыжий мальчишка с теннисной ракеткой размером с хорошее копье.
Нет, постойте… лицо мальчишки расплывалось, заменяясь на другие черты — теперь это был Джоффри — а вокруг него танцевали безликие тени. Своей чудовищной ракеткой он задрал ей юбку до самых плеч и зашелся в истерическом злобном хохоте.
