На долю Сансы приходилась часть наследства от отца: его капитал и вложения были в руках посредников, управлялись адвокатами и ждали своего часа — момента, когда дети войдут в возраст и приобретут профессию. Таковы были условия завещания. Так что кажущаяся «благотворительность» могла быть обычной ширмой, прикрывающей корысть. Все это было до тошноты противно, думать об этом не хотелось. Но до решения вопросов подобного рода была еще уйма времени…
А пока — вот она тут, в море, в трусах стоит, красная как помидор. Санса чувствовала, как от мысли о том, что ее купание наблюдал здоровенный, страшенный мужик, горит влажное лицо, и даже ветерок был не в силах его охладить. А она даже не знает, когда он уйдет с берега (если вообще уйдет) и не сделает ли он чего. А если вдруг захочет сделать, то нет человека на земле, что смог бы за нее заступиться.
К тому же, единственным в этом доме, кто за нее вообще заступался, был именно он, Пес. Он не дал одним приятным вечерком обкуренному Джоффу прижечь ей плечо окурком самокрутки. Дотащил ее до гостиницы в тот единственный раз, когда она напилась с компанией Джоффри.
На следующий день после сабантуя тетка обдала ее презрением и намекнула, что отошлет ее домой, если она будет так дурно себя вести и — о, боги! — совращать Джоффа с пути истинного. Сансу напоила компания избранных «золотых дружков» Джоффри и, дойдя до кондиции, эти товарищи всерьез собрались «проверить все ее плоскости» и «так ли рыже у нее в трусах» — это она смутно помнила.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, не оставь тетка тогда телохранителя дома. Сама Серсея ушла на благотворительный вечер местных пожилых дам-попечительниц. Этот выход в свет показался ей неопасным, и она взяла с собой младших детей, гувернантку и шофера. Телохранитель Пес остался дома.
«С такой рожей нельзя к благотворительницам, — люди тебя увидят и расхотят жертвовать деньги… — прокомментировал Джофф. — Разве только что жалость поборет отвращение». Пес никак не отреагировал на это заявление, а Сансе стало мучительно стыдно такое слушать, — она не знала, какое надо в таких случаях делать лицо и как себя вести. Защищать Пса было глупо, но при его общей брутальности Сансе почему-то он казался странно уязвимым. Тем паче, ответить он не мог, не потеряв при этом место. Где же она, граница терпения, силой удерживаемая доводами рассудка и расчетом?
Воспользовавшись отсутствием матери, Джофф обзвонил приятелей и организовал оргию на пляже. Обстановку слегка подпортило то, что обещавшиеся девочки не пришли, а новых выискивать было поздно, поэтому взоры мальчишек обратились на Сансу. Поначалу все шло гладко, и глупенькая Санса не заподозрила подвоха. Пить она не умела, делала это крайне редко. Впрочем, одно дело было распить бутылку вина за шоколадкой в компании подружек, а совсем другое — пить крепкое, пить быстро и почти не закусывая. Едой Джоффри не озаботился — ему важно было догнаться, иначе было слишком скучно и чинно, как на званых вечерах в стиле Серсеи. Хотелось шума, хотелось запрещенного, неизведанного прежде, с каждой рюмкой барьеры недозволенности кренились все больше, пока вовсе не рухнули.
С того момента атмосфера начала накаляться, и Санса, пьяненькая, уже с трудом понимающая диспозицию, но все же, как животное, издалека чующее грозу, смутно ощутила, что шутки и намеки приобретают иной характер и становятся все менее завуалированными. На нее одну приходилось восемь пьяных мальчишек… уже не мальчишек, в общем-то, а юношей, здоровых и высоких. И все они, как один, были пьяны, обкурены, а глумление над ее фигурой и повадками, идущее, по большей части, от Джоффа, распаляло их еще больше. Джофф уже накушался и ему хотелось зрелищ. Потом Сансе пришло в голову, что он и не стал бы участвовать в чем бы то ни было. Ему больше нравилась роль демиурга, кукловода, — нравилось вершить мерзости чужими руками и наблюдать за этим.
Как-то на прогулке эти же товарищи поймали бродячую собаку и, подманив ее, запинали до смерти. Но Джофф не участвовал. И тогда, и потом он лишь смотрел и подначивал, пачкаться ему претило.
Только теперь собакой была она. Бежать было некуда: впереди пустой дом, отрезанный столом и компанией, — прислуга на ночь уходила — позади море. Только плыть в темноту. Она тогда почти решилась, почти выбрала море. Лучше уж в соленую тьму, как там в песне пелось «Лучше лежать во мгле |В синей прохладной мгле| Чем мучиться на суровой, |Жестокой проклятой земле…» Да, это было лучше, чем смотреть в эти оскалившиеся рожи, ползущие к ней кошмарными видениями из детских страшных снов.
Санса уже пятилась к воде, когда вдруг ее подхватила и потащила с берега неведомая сила, непонятно откуда взявшаяся, — по кустам, мимо дома и на дорогу. Силой оказался Пес, смоливший свои бесконечные сигареты на задней веранде, во тьме, и заметивший, что детские развлечения переходят допустимые границы.
Когда до Сансы дошло, что опасность миновала, адреналин, подпитывающий ее, схлынул, и она обмякла, рыдая в дерево у дороги, — несмотря на затуманенные мозги, утыкаться в Пса она не посмела — а ее еще более, чем обычно, сумрачный спаситель смолил цигарку, сплевывая на обочину и сверкая глазами в сторону ярко освещенного дома.
— Ну что, повеселилась, птаха? Не умеешь пить — не берись, седьмое пекло, нашла, тоже мне, подходящую компанию! Лучше бы заперлась в своем номере и пила бы одна, коли приспичило. И то веселее бы получилось…
— Я не хотела пить. Так вышло случайно. Мне и алкоголь-то не нравится.
— Оно и видно. Ты, похоже, алкоголю тоже не шибко-то нравишься. Я, знаешь ли, тебя спасать не нанимался. Я вот его, — Пес кивнул на дом, — спасать должен. Ну, будем считать и спас. От искушения изнасиловать малолетку.
Он в который раз сплюнул в сторону, словно пытаясь избавиться от горечи во рту, кривя лицо в еще более неприятную гримасу.
— Всё, кончай реветь, пошли. А то ненароком твои друзья-собутыльники сюда доберутся. А мне как-то неохота бить морду своему подзащитному. Еще работу потеряю — из-за ваших развлекух. Ты, цыпленок, больше уж с ними не пей, а то в другой раз я сам тебе сверну шею. Ради порядка.
Санса всхлипнула и содрогнулась. И все же ему было до нее дело. Ну хоть кому-то.
— Вытри сопли, они тебе завтра понадобятся. Перед хозяйкой. Хотя, на твоем месте я бы подробности оставил при себе. Лучше все равно не станет, а не стало бы хуже. Засранца она приструнить не сможет, да и не захочет, а в виноватых сама окажешься, знаешь же. Так что топай, прогуляйся, алкоголь заодно выветрится. Волочить я тебя не стану, сама иди. Быстрее протрезвеешь. Или быстрее проблюёшься…
С того вечера между Псом и Сансой установилось некое молчаливое согласие, так что даже его появление на берегу ее не сильно испугало. Пугало другое. Сколько он видел (если видел) и случайно ли пришел сюда? А если не случайно, то зачем?
Мысль, что она может привлекать его как женщина, промелькнула и скрылась, вытесненная смущением и желанием отдалить от себя такую перспективу как можно дальше. Но след эта мысль все же оставила.
Пес нарочито смотрел в другую сторону, пока Санса вылезала из воды. Впрочем, не знающая куда скрыть глаза Санса заметила, что его сигарета почти погасла, а рука, что ее держала, дрожит.
Санса неловко проскакала к своей майке и шортам, кое-как натянула их на мокрое тело, начала было влезать в кеды, которые упорно не желали надеваться на облепленные песком ступни. Проиграв сражение с кедами, Санса закинула их на плечо и кашлянула. В горле пересохло, а шансы достать воды были никакими — разве что из моря напиться. Все также не глядя на нее, Пес просипел: «Хозяйка велела тебя сопроводить в гостиницу. Идем».
Санса покорно потащилась за ним. Ноги не шли и спотыкались о камешки на тропинке. Но она не смела задерживаться и брела следом. Они вышли за калитку на дорогу, ведущую к гостинице. Пес шагал молча, периодически откашливаясь, словно и у него першило в горле. Санса тащилась за ним, как телок на заклание, и чувствовала, как мокрые от купания трусы промочили еще и шорты. Досадуя, она вспомнила, что позабыла надеть лифчик, и он так и остался валяться на берегу, -значит, завтра его обнаружит садовник, скажет тете, и Сансе придется объясняться. Углубленная во все эти важные переживания, она продолжала идти босая, не глядя под ноги, и вдруг наступила на что-то острое и, вскрикнув, остановилась.
