В последнее время все начало надоедать, смысл жизни не проглядывался. Опять начались долбаные пробуждения в час волка. От нечего делать Сандор стрелял во дворе по банкам. Он на своей территории — что хочет, то и делает. Во всем нужна тренировка, а в меткости — особенно. В темноте и в неверном свете зари это было даже забавнее. Тяжелее прицелиться — приятнее попасть.
Надо было собираться на работу. Вчера он закрылся раньше, значит, сегодня надо как-то компенсировать. И выкинуть из головы эту рыжую соблазнительницу с ее прелестями. Что сделано, то сделано. И как сделано — тоже уже не изменишь. Да, она была хороша. Пташка всегда была хороша, а теперь — и подавно. Как Сандор и предполагал когда-то, она выросла и окончательно сформировалась, превратившись из миловидного подростка в яркую и заметную молодую женщину. Рядом с теми бабами, что бывали у него за последние годы, она искрилась, как алмаз среди булыжников. Но что толку от этого алмаза? Об его острые грани разбиваешься в кровь. Да и стремно подходить слишком близко, зная, что он тебе не по карману. Он же не Уиллас их сиятельство табачный королек Тиррел. Мысль об очкарике вызывала глухое бешенство. Он был достоянием Сансы Старк, но та же Санса Старк рисовала его, Сандора, в общем, кладя с высокой башни и на тогдашнего жениха, и на то, что подумают окружающие. И вместе с тем, откровенно глумилась над ним сейчас, то строя из себя недотрогу, то накидываясь на него в ночи, как сучка в период течки. Сколько Сандор ни пытался, свести это все воедино он не мог. Слишком много фактов, поступков, параметров, жестов, противоречащих один другому. У этой девчонки было слишком много костюмов. И слишком прихотливо она их меняла. Где там настоящее, а где наносное — хрен ее знает. Лучше и не пытаться понять. В постели с ним была незнакомка — ничего не напоминало ту трогательную нежность, которой он был обезоружен пять лет назад. Эта знала, что делать с мужчиной, доставляя удовольствие и ему, но прежде всего себе.
Она завела его неимоверно, — да и как было не завестись! Эта девица вышла из его предутренних снов — с лицом ангела, с темпераментом ведьмы.
Отдалась ему безо всякого стыда, в открытую, не скрывая своей похоти. Но, как и с Серсеей в свое время, имея ее, Сандор испытывал отчетливое ощущение, что имеют его. Это так отрезвляло, что в какой-то момент он уже не смог продолжать. В его постели будет только один мужик — он сам. И использовать себя он никому не позволит. Даже этой рыжей стерве, что прикидывалась Пташкой.
Так он оправдывал себя пока, смывшись от нее, спящей — на вид чистой воды ребенок, невинный и усталый, как много лет назад — ушел курить, в чем мать родила, в гостиную. Потом, успев замерзнуть и заскучать за десять минут, прошел обратно: проверить, а не приснилось ли ему все это? Сандор вполне допускал, что и такое возможно. Дурная голова и похоть что только не выдумают. Может, она спит себе в гостевой, куда он зашел глубоко за полночь — посмотреть на то, что осталось от Пташки. В комнате было так темно, что он был вынужден включить свет в коридоре и открыть настежь дверь. Она и не дрогнула. Спала, ровно лежа на спине, руки под одеялом — словно в гробу. Если бы не мерное движение груди в такт дыханию, можно подумать, что она и вправду только красивая кукла, восковая фигура, как те, давнишние в музее. Или что она мертва — уже много лет назад, а он, как дурак, все ходит вокруг и надеется услышать вздох, сорвавшийся с холодных губ. Все это были химеры, подумал он тогда и вернулся к себе. Запер дверь, но через несколько минут встал и приоткрыл ее. Порой призракам нужно приглашение — сами они слишком стеснительны. Пусть хоть химерой, покойницей, не теплом, холодом — но заглянет. Лишь бы это была она. Он забылся тяжелым сном, в котором искал в темной мутной воде ее тело, а находил только податливый воск, что плавился в руках и утекал меж пальцев обратно в море. А проснувшись, обнаружил перед собой ее во плоти: куда тут было устоять!
Когда Сандор поутру все же решил вернуться в собственную спальню, рассудив, что, как бы ни пришлось действовать, лучше это делать все же в одетом виде и уповая на то, что она еще спит, то, конечно же, обнаружил, что девица проснулась и с видом любопытной кошечки теперь взирала на него со смятой подушки, вся встрепанная, но от этого не менее желанная. Как она смотрела! Никто так не смотрел на него, даже Серсея. Словно он был ее неоспоримой принадлежностью — от самых последних закоулков его запыленной души, до тут же пришедшего в боевую готовность члена. Словно она имела на это право. После своего очкарика. После этой пакости с выставкой — явным очередным поводом над ним посмеяться. После той ночи и следующего утра с колечками! Берет, что пожелает, не спрашиваясь, распоряжается им, как хочет. Ну что ж. Берешь ты — будь готова получить то же в ответ. Постель — это всегда игра на двоих. Теперь очередь была за ним.
Унизить женщину не так трудно — достаточно обращаться с ней, как с самкой. Природа сотворила ее такой не для того, чтобы искать удовольствия, а чтобы продолжать род и давать самцу возможность спустить пар. Не брать, давать. И он взял, что хотел. Забыв обо всем остальном, выкинув из головы все мысли о том, что на каком-то уровне она еще, быть может, осталась прежней Пташкой. Задача двух тел решается просто, особенно если между ними кровать. Акт — назвать это чем-то другим не поворачивался язык — не принес ему никакой радости, кроме привычного ощущения опустошения, за которым не последовало ни успокоения, ни нежности — хуже, чем удовлетворять себя самому. Там хоть были мечты, картины перед глазами, а тут — жесткая реальность и больше ничего — места воображению не было. Не глядя на нее, он встал, оделся и вышел. В дверях бросил ей фразу, которую мусолил еще с ночи. Она подняла на него глаза, и Сандор с ужасом узнал этот взгляд — Пташкин. Так она глядела много лет назад на Джоффри и поначалу даже на него, до того, как все закрутилось. Она-таки добралась сюда, вернулась — а он в ответ сотворил с ней то, что ему и в страшном сне бы не приснилось. Она все смотрела, не моргая, а он, не помня себя, вылетел за дверь.
Если до этого там что-то еще и жило — между ними, то теперь уж наверняка умерло. Останется только этот прощальный взгляд — и возможные последствия. Он так и не смог задать ей вопрос о том, были ли у нее проблемы после той весенней ночи. По совести сказать, он боялся. Эта новая Санса вполне могла выпятить подбородок и заявить, что да, были, но что ей какое-то легкое недоразумение: это всего лишь аборт, и все так делают. Такою правду он слышать не хотел, а другой явно не случилось. А теперь все те же грабли. У него было, чем предохраняться, но она не дала ему времени даже ящик открыть. Что ж, это был ее выбор. В итоге это всегда выбор женщины.
Он прошел в гостиную, вытащил из буфета новую пачку сигарет — она явно ему понадобится. Захлопнул открытое с вечера окно — снаружи было солнечно, но ветрено: еще стекло, чего доброго, разобьется, пока он будет на работе.
По дороге обратно бросил взгляд на диван: там все еще валялись снятые рамки — картинка и фотография. Фотография, конечно, оказалась сверху — оттуда на него взирала вечная, теперь уже навсегда, видимо, потерянная Пташка. Да и не было, наверное, никогда никакой Пташки, а просто была девочка Санса Старк, что выросла из старых игрушек и теперь ищет новых ощущений. Новых стимулов для творчества. Он взял обе рамки, одну лицом к другой и сунул их, не глядя, за дверь чулана. Пока туда, а потом выбросит. Или при случае отдаст ей. Хватит иллюзий — слишком жестокой правдой они оборачиваются для них обоих.
Теперь он, по крайней мере, знает, как она выглядит с длинными волосами. Радости от этого знания не было никакого. Что за дебильная шутка судьбы: овладеть, чтобы потерять? Но такая была его жизнь. Такая судьба. Приходилось брать, что есть.
