Она искоса посмотрела на Сандора. Тот уже отпирал увесистый замок на двери — Боги, что за дичь!

— Ты идешь или нет? Или пришла охота размяться? Тут вокруг одни поля — гуляй на здоровье. Авось, протрезвеешь быстрее.

— Не хочу. Я сюда не для прогулок приехала.

— А для чего же? Ну да, серьезный разговор. Тогда заходи в дом, а то у меня люди на посадках — а с тобой стыда не оберешься. Лучше ори внутри, если это тебе так необходимо.

Санса нехотя потащилась ко входу в домик-колбасу. Ей страшно не нравилось то направление, в которое уходила их беседа. Игра шла по его правилам. На его территории. И все из-за дурацкой сцены с машиной возле магазина. Если бы не это — так ли бы он у нее запел! Сама виновата. И это идиотское вино. И Гэйвен тоже. Но если бы она исходно придерживалась плана не пить ничего, кроме воды, в ресторане, то и этого бы не было. Так что, как ни крути, все равно сама. Сандор пропустил ее вперед, зашел сам и затворил за собой дверь.

========== VII ==========

3.

И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь,

— я куплю нам хлеба, сниму нам клеть,

не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада.

Я играю блюз и ношу серьгу,

я не знаю, что для тебя смогу,

но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».

Говорит ей: «Я никого не звал,

у меня есть сцена и есть вокзал,

но теперь я видел и осязал самый свет, похоже.

У меня в гитарном чехле пятак,

я не сплю без приступов и атак,

а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.

Я был мальчик, я беззаботно жил;

я не тот, кто пашет до синих жил;

я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры.

Ночевал у разных и был игрок,

(и посмел ступить тебе на порог),

и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.

Через семь лет смрада и кабака

я умру в лысеющего быка,

в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать.

Но пока я жутко живой и твой,

пахну дымом, солью, сырой листвой,

Питер Пен, Иванушка, домовой,

не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».

И она говорит ему: «И в лесу,

у цыгана с узким кольцом в носу,

я тебя от времени не спасу, мы его там встретим.

Я умею верить и обнимать,

только я не буду тебя, как мать,

опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.

Как все дети, росшие без отцов,

мы хотим игрушек и леденцов,

одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали.

Только нет на свете того пути,

где нам вечно нет еще двадцати,

всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.

Когда меркнет свет и приходит край,

тебе нужен муж, а не мальчик Кай,

отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея.

Есть вокзал и сцена, а есть жилье,

и судьба обычно берет свое

и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».

И стоят в молчанье, оглушены,

этим новым качеством тишины,

где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая.

Как живые камни, стоят вдвоём,

а за ними гаснет дверной проём,

и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.

Вера Полозкова Вечерняя

1.

В доме было темно, и под низким потолком коридора висел застарелый запах табака — Санса буквально ощущала на своем лице волны скопившегося наверху дыма, пока шла за Клиганом вперед, туда, где впереди размытым контуром мягкого дневного света виднелись очертания прямоугольника широкой распахнутой двери. Санса прищурилась: все же глаза не слишком хорошо фокусировались на деталях — может, она и в правду перебрала. Нет, детали в пень — важно помнить о главном. Зачем она тут. В какой дыре живет ее экс — не имело никакого отношения к делу. Дом, впрочем, был очень приятный — если не считать слишком низких потолков. После ее любимого улья Сансе любое помещение казалось слишком тесным и душащим. А тут, объективно, было все словно сплющено сверху: вон Сандор, если вытянет руку, то наверняка коснется ею потолка. Санса споткнулась о порожек комнаты, куда они заходили и, нехорошо выругавшись, ткнулась носом Клигану точно между лопаток. Час от часу не легче! Она с трудом вернула себя в исходное положение и сквозь зубы извинилась. Сандор уже отступил на шаг и теперь взирал на нее со странной смесью беспокойства и издевки.

— Ну хорошо, что хоть я шел рядом. А то еще бы нос себе расквасила. Нет, тебе однозначно не надо пить, Пташка.

— Я тебе сказала, не зови меня так. Пташки давно нет.

— А кто есть?

— Я, — Санса икнула — (боги, только не это!), — Принеси мне воды, пожалуйста.

— И это только подтверждает вышесказанное о том, что тебе нельзя пить, барышня «не зови меня так». Сейчас. А ты сядь, что ли, пока не разнесла мне всю гостиную.

— Не хочу. Если я сижу, меня мутит.

— Ванная вон там. Не стесняйся. Если лезет наружу — лучше отдаться порывам.

— Иди в баню. Ничему я не буду отдаваться. Много ты в этом смыслишь! Лучше воды дай. Холодной.

Он ответил ей из кухни, примыкающей к гостиной: их разделяла только занавеска из грубой ткани типа джута. Санса подошла к проему двери и пощупала бежевую штору. Она иногда использовала такую материю для своих работ. Писать на ней было хорошо: портреты получались особенно фактурными, а вот грунтовки и льняного масла уходило немерено — ткань здорово забирала воду и потом вставала колом.

— В алкоголе, как ты помнишь, я смыслю как раз прилично. И по стажу, и по роду деятельности. В остальных отдачах — чуть меньше, тут ты права. Но это не имеет отношения к теме разговора. Ты, небось, пила и не закусывала. Или закусывала шоколадками? Или еще хуже — закуривала?

— Ничего подобного. С чего ты взял?

— Потому что все бабы так пьют. Особенно юные девы. Это же не эль тебе — лакать кружками. Что, у тебя в доме еды не было? Ну, на худой конец, разбавила бы водой — тоже вариант. Так нет — креплёное вино выхлебала, как сидр какой-то. Ужас!

— Ты же мне его подарил — ну тебе-то что? Как хочу, так и хлеблю. Хлебаю, то есть. И вообще — я не хлебаю, а пью.

Она подошла к стене, завешанной разными фотографиями — едва ли их делал Сандор. Скорее всего, это наследие старика-винодела. Тут были снимки со всей страны. Дороги, трассы, странные виды. На парочке черно-белых: группа бородатых брутальных патлатых байкеров. Среди них обнаружился и ее старый знакомый — тогда он был худой, поджарый, как гончая, с цепким взглядом очень светлых глаз — единственный из группы стриженый почти под ноль. Интересно.

Она пошла дальше. На одном из цветных снимков опять заметила молодого еще винодела — уже с женщиной, явно старше его, с длинными черными по тогдашней моде разделенными прямым пробором волосами. Он смотрел на нее — она в объектив — и словно одновременно в никуда. Очень глубоко посаженные синие глаза и всезнающая улыбка: то ли святая, то ли ведьма. Неудивительно, что юный байкер ради такой бросил трассы и изменил малютке-Харлею.

— Да что ты там возишься? Как звали старика винодела?

— Чай тебе завариваю. От воды тебя точно вывернет, специалист ты наш по выпивке. Его звали Венделл. Венделл Корвен.

— Ага. А кликуха байкерская была?

— Он мне не сказал. Я потом сам нашел — среди старых писем. Резак его звали. За что уж — не знаю. То ли за стрижку, то ли за взгляд.

— За умение говорить правду. То, чего тебе так не хватает.

Клиган выглянул из- за занавески.

— Это еще что за наезд? Или ты уже начала обличать? Знаешь что, дай-ка я тебе и вправду налью холодной воды — пусть мозг прочистится. Когда это я тебе врал?