Она почти добежала до усадьбы и отворила тяжелую калитку, оставив ее незакрытой. Ей навстречу под ноги метнулся какой-то незнакомый кот — черный и с ободранным ухом — и, раздражённо фыркая, устремился в кусты жимолости, что росли вдоль дороги. Санса нервно хихикнула, прошла к дому, отперла дверь и, не зажигая свет, прошла наверх, в бывшую комнату Серсеи — хозяйскую спальню, как значилось по документам — теперь ее оплот. Открыла настежь окно, бросила на шуршащий матрас подушку и одеяло, рюкзак — в кресло возле стола. Глянула на себя в тускло мерцающее зеркало. Волосы были всклокочены — видимо, от того, что она слишком усердно высовывалась из окна машины, щеки лихорадочно пылали, глаза были, как у ненормальной — и словно горели в наползающем полумраке комнаты.

Санса показалась себе странным призраком этого дома, который, когда хозяева съехали, остался бродить по пустым пыльным комнатам, забытый и вычеркнутый из собственной истории: унылый обитатель чужого кошмара. Она посмотрела в окно — не упустить бы время! Больше не глядя в зеркало, Санса рванула в ванную, ополоснула горящее лицо холодной водой и, не оборачиваясь, побежала на берег, забыв о входной двери, что осталась поскрипывать на легком ветру. Едва ли Санса заметила этот тоскливый звук: в ушах шелестело, а каждый собственный шаг слышался ей, как удар молота.

Вот и берег. Никого. Она подошла к кромке воды — с облегчением и разочарованием. Как всегда, придумала бред, и сама же в него поверила. Никого не было. Никого, кроме нее. Санса была наедине с морем — солнце уже макнуло свой раскаленный краешек в пугающую многоцветьем воду — можно было почти услышать, как оно шипит… Так она и стояла — глядя, как умирает день: последний день ее безумных надежд, ее никому не нужной любви.

Она продолжала стоять, когда на замёрзшее плечо легла тяжелая ладонь. Оборачиваться не было смысла — эту руку она узнала бы среди тысяч. Среди миллионов — этого и всех других миров.

— Как ты здесь оказалась?

— Я ждала тебя. Здесь я до конца дней буду тебя ждать. Ты разве не знаешь — тут ты всегда мой?

— Знаю. Но это какой-то абсурд! То ли я слишком долго ждал этого момента, что уже принимаю желаемое за действительное, то ли реальность и время начали двоиться…

— Ты хочешь действительно это сейчас обсуждать? Ты для этого пришел — поговорить?

— Нет.

Он развернул ее к себе. Санса, помня, что глаза — зеркало души, бесстрашно встретила его взгляд. Не надо было даже физического контакта — время сразу замерло для обоих. Солнце так и не село за горизонт, зависнув на полувздохе готовящегося его поглотить моря, сумерки запутались в прибрежных кустах, не смея приблизиться к замершим на берегу — слишком ярко пылало то пламя, что всегда одно на двоих: закатом, рассветом, всеми звездами мира, всеми падающими кометами, солнцем, луной — последней, потрескивающей на ветру, плачущей свечой…

— И что мы теперь будем делать, Пташка?

Санса моргнула — казалось, первый раз за сто лет. И даже этого времени, потраченного на мгновенный взлет ресниц, ей было жалко — после тысяч веков одиночества все, что она могла делать — смотреть, так же жадно, как умирающий от жажды припадает к хрустальной воде ручья.

Казалось, ничего не изменилось — и все же, он был другим. Волосы отросли еще сильнее, зачесывал он их не так, как раньше — словно ему надоело прятать ожог. Борода эта дурацкая — Санса поймала себя на том, что улыбается. И еще одно, что разом пригасило ее улыбку — в волосах справа мелькнула первая седина — ее было видно даже при угасающем свете заката. И смотрел он по-другому. Как-то растерянно, виновато и слегка отсутствующе — она с ужасом поняла, что взгляд Сандора напомнил ей на мгновение вечно блуждающий туманный взор Рейегара. Словно он смотрел на нее — и видел что-то совершенно другое. Санса подумала, что ей и хотелось бы — и так и должно быть — видеть в его глазах вину, но радости ей это не принесло — как и обычно, когда она замечала, что с ним что-то не так. Эта тень во взгляде — иначе ей не пришло в голову это назвать — гасила пламень, который Санса запомнила, как отличительную черту Сандора — того Сандора, что она когда-то встретила на этом самом берегу и полюбила — на свою же беду. Он стоял перед ней, обнимал ее — Санса чувствовала тепло его шершавой ладони на спине между лопатками — и все же был где-то там, далеко — за пропастью, почти неощутимый, утерянный. Это надо было прекратить. Остановить эту на глазах разъезжающуюся, как зацепленная чем-то острым гнилая ткань, бездну.

Санса уже забыла про все, что передумала по дороге, забыла и про план, что мелькнул у нее в голове, пока она провожала день. Важно было настоящее — а оно было каким-то неправильным, безрадостным, лишённым внутреннего смысла — словно свеча в ночнике погасла — тихо и незаметно.

— Ты стала выше, Пташка. И кажешься старше.

— Я и есть старше, — Санса улыбнулась, словно принимая этот идиотское перебрасывание ничего не значащими словами. — Не могла же я стать младше, сам подумай!

— Не могла, верно. И ниже тоже. Теперь к тебе не надо так тянуться…

— Можно подумать, что ты уже пробовал… — раздраженно бросила она и тут же поймала себя на мысли, что и сама не пробовала — потому что боялась. Если закрыть глаза — она узнавала в нем все: и тепло, и манеру ее обнимать, и запах — а глядя на этого далекого, отстранённого Сандора, понимала, что уже успела забыть — и теперь страшилась не узнать — или того, что, узнав и увидев, оценит реальность уже по-другому, и что эта новая реальность отпугнет или отвратит ее.

— Все как-то… Не уверен, что стоит и пробовать… — он отпустил ее и отступил на шаг. Достал вечную пачку сигарет и закурил.

«Теперь у него руки не дрожат», — с досадой подумала Санса.

— Очень хорошо. Вот и славно! Тогда ты оставайся тут — а я пойду к себе домой…

— О чем ты, седьмое пекло?

Санса усмехнулась:

— А ты не знал? Ты стоишь на моей собственности. Теперь это все мое — и пляж, и берег, и усадьба. Вот только море… ну да ладно, пустое. Мой дражайший супруг — помнишь его — оставил мне это наследство. Со вчерашнего дня я — законная владелица этого места…

— Ты вошла в наследство? — Сандор отвернулся и сплюнул.

— Ну, конечно. Не дарить же все это крабам. А мне пригодится…

— Я рад за тебя. Извини, что вторгся на твою территорию. Сейчас вот докурю — и пойду себе.

— Пойдешь куда? Ты приехал к кому-то?

— К старику виноделу. Отдать мотоцикл, помнишь?

— А, ну да, долг чести. Ты же всегда отдаешь долги, — ехидно бросила ему Санса, наклоняясь и вытряхивая песок из туфли.

— Это не смешно.

— А я что, разве сказала, что это смешно? Или, может, я смеялась?

— Со мной ты никогда не смеешься. Ты всегда плачешь.

— Теперь уже нет. Теперь я не плачу ни с кем. Даже с самой собой.

— А ты и вправду изменилась, Пташка. Стала жестче. Вместо пуха — стальные перья?