Они уже выехали на трассу, когда Санса, все это время не проронившая ни слова, вдруг заёрзала на сиденье, выглянула в открытое, ревущее ветром от скорости окно, что-то высматривая позади и потом, потирая висок, обратилась к Джону:
— Послушай, я понимаю, что это может прозвучать безумно, но я решила — словом, можешь отвезти меня обратно?
— Что? Шутишь, что ли?
Джон от возмущения даже превысил скорость, догнав стрелку спидометра до восьмидесяти, что за ним водилось редко, и с недоумением глянул мельком на кузину.
Санса смотрела на него совершенно серьезно, взглядом, полным какой-то обреченной решимости.
— Не шучу. Мне захотелось провести ночь в своём новом доме. Сейчас тепло, кровать там есть, свет — тоже. Водогрейка электрическая — включить ее не сложно. Заодно и потренируюсь. Просто докинь меня до развилки — до старой гостиницы. А оттуда я с удовольствием прогуляюсь.
— Помимо того, что это полное безумие, и я, убей меня боги, не понимаю, зачем тебе это понадобилось, мне же теперь придется ехать до следующего выхода, разворачиваться и тащиться обратно! Раньше ты не могла подумать? Пока мы были на месте, например?
Он сбавил скорость и перестроился в правую полосу — съезжать так съезжать. Краем глаз Джон увидел, как Санса повесила голову.
— Прости. У меня в голове каша. Я думала об этом полдня. Мне очень это нужно. Для закрытия моих собственных счетов с этим местом. Заодно, и вещи постираю — а то у меня все грязное.
— Вещи можно и в гостинице заказать. С утра тебе их принесут чистыми и выглаженными.
— Ну, все равно. Это не из-за вещей. То есть, не только. Мне очень надо, Джон! Я не хочу тебе напоминать, но все же ты мне кое-что должен.
— Ты будешь меня шантажировать этим всю жизнь? — мрачно спросил ее кузен, съезжая в рукав выезда — на разворот.
— Нет, только до скончания веков. Но мы с тобой будем жить вечно — поэтому, и это пройдет. Спасибо!
— Меня утешает только то, что ты там будешь мерзнуть и спать без одеяла. Хотя нет, не будешь. Там, в машине, в багажнике я бросил одеяло и даже подушку — украденные из самолета.
— Ты меня очень обяжешь. Так что я, пожалуй, ограничусь парой-тройкой веков — и потом дарую тебе полное прощение, — хихикнула Санса. Голос у нее почему-то дрожал, и Джону это не понравилось. Но раз он уже сказал, что сделает — надо было делать. По дороге они договорились, что Джон приедет за ней как можно раньше — как проснется.
Он высадил ее там, где она просила, — на развилке у низкого строения отеля. Санса вышла из машины, забрала свой рюкзак и подушку с одеялом и беззаботно — даже слишком, на взгляд Джона — двинулась по дороге вниз. Пройдя несколько футов, она оглянулась и помахала кузену рукой, и опять Джон поразился, какой решительный у нее вид — словно она вместе с этой подушкой и рюкзачком на спине собралась не на ночевку, а, как минимум, шагнуть в пропасть. Впрочем, она уже была далеко — а с выражением лица на этом расстоянии можно было и ошибиться. Джон махнул ей в ответ, завел двигатель, кое-как развернулся на обочине и выехал на шоссе.
========== XI ==========
А если бы он вернулся опять,
Что ему я сказать бы могла?
— Что я ждала, я хотела ждать,
Пока не умерла…
А если б он заговорил со мной,
Не узнав моего лица?
— Вы стать могли бы ему сестрой,
Он, наверно, страдает сам…
А если он спросит, где Вы, тогда
Какие нужны слова?
— Отдайте мое золотое кольцо,
Не нужны никакие слова…
А если бы он спросил, почему
Ваш дом опустел теперь?
— Погасший очаг покажите ему,
Открытую настежь дверь…
Тогда спросить бы ему осталось
О Вашем последнем дне…
— Скажите, скажите, что я улыбалась,
Чтоб не плакал он обо мне.
А если бы он вернулся опять,
Что ему я сказать бы могла?
— Что я ждала, я хотела ждать,
Пока не умерла…
Мельница — А если бы он вернулся опять
Санса прогулочным шагом шла по дороге, беспечно шаркая по влажной глине и таким образом пытаясь компенсировать весь тот мятеж, что творился у нее внутри. Она не знала, что видела на дороге, пока она, вертясь так и сяк, бездумно глядела на убегающие назад мили. Справа пробегало только бесконечное далекое море, поэтому приходилось смотреть в стекло напротив, где за рулем сидел Джон, или в боковое зеркало, которое, опять же, показывало только едущие позади машины. Все это было скучно, и, чтобы отвлечься, Санса, уставившись в окно водителя мимо сосредоточенной физиономии кузена, начала считать встречные автомобили. Она насчитала пятьсот девятнадцать, когда вдруг среди них, по самой дальней от нее полосе промчался мотоцикл, и Санса невольно повернулась назад, пытаясь разглядеть то, что не успела. Для того, чтобы считать машины, всматриваться было не нужно — скорее, наоборот: ловить движение, а не объект. А объект уже был от них далеко, и она, сколько ни всматривалась назад, ничего углядеть не смогла. Это был лишь момент — и ощущение. Дежа-вю — или, может, она так долго ждала, что глаза ее стали принимать желаемое за действительное?
В мире было много байкеров. Немыслимое количество Харлеев. У большинства байкеров, что она видела в своей жизни, были длинные волосы, и они — да почти все — одевались в темную кожу. Откуда же были эти глупые домыслы? Зачем эта гонка против времени, это идиотское сердцебиение, потеющие, как у маленькой дурочки, пишущей контрольную, ладони? Химеры, самообман и абсурд. И все же она заставила Джона вернуть ее на то место, откуда все начиналось — словно привычное окружение смогло бы успокоить ее и вложить в голову ответы, которых там не было. Джон явно подумал, что она перегрелась на солнце — или что капризничает для того, чтобы опять его позлить — после нескольких часов стеба в этом не было ничего удивительного. Так или иначе, кузен без особых возмущений отработал все то, о чем она просила. И вот она опять на дороге, да еще и с подушкой в охапке, куда-то тащится. Не куда-то — в свой дом. Химеры, не химеры, а одно Санса знала точно: если это был он, то есть только одно место, где они могут встретиться — на том самом пляже, где все начиналось. И про время тоже гадать не приходилось — солнце почти село. Санса прибавила шагу.
Пока она шла вдоль деревьев, где уже начали удлиняться темные сырые тени, в голову вдруг пришла непрошеная мысль: а что, собственно, она собирается делать? Допуская, что это был он, что ее идиотский план, основанный на романтических бреднях и слепой вере во всякие там нити, связи и прочую галиматью, сработает — если, в самом деле, она встретит его на берегу на закате — что будет означать эта встреча? Что она его простила? Что готова забыть обо всем, что иссушало ей душу с ноября и по сегодняшний день — пока не осталось ничего? Что она, положившая на эту любовь всю себя — от родственников до последней клетки своего тела, до самого незаметного из волокон, составляющих ее существо, бросится на шею человеку, променявшему ее — пусть и с трудом, и с терзаниями — на какое-то там обещание и поиски собственной свободы, приведшие его на работу вышибалой в каком-то тухлом городке? Это было слишком даже для нее — почти семнадцатилетней бестолочи с розовым флером в голове. Не пойти сейчас на берег означало признать, что никакой любви и вовсе не было. Простить его — было то же, что отказаться от самой себя. Поэтому Санса продолжила свой путь, нарочито шаркая по дороге надетыми на босу ногу туфлями, чтобы заглушить мысли, что, как осиный рой, кружили в ее голове, не давая покоя.
