— Что хотел — то и сказал уже. Это не твоя битва. Может быть, потом.
— А чья?
— Моя. Только моя.
— Тогда разомнись перед битвой и прогуляйся — у тебя совсем башку снесло от дядиного бренди. Таргариеновское пойло тебе и вправду не в масть.
— Прогуляться — почему не прогуляться, вправду. А ты, может, пока заснешь и заткнешься, наконец. Свое условие я выполнил — а ты завтра полетишь к любимым родственничкам. И больше сюда не суйся, волчонок. Мне не нужна компания.
— Тебе не компания нужна, а психиатр. Или компания алкашей в завязке. Чтобы на цепь в твоих мозгах капали — авось, заржавеет и сломается.
Пес встал, забрал бутыль и сигареты и молча, не оглядываясь, вышел. Арья вздохнула, побрела в сортир. Потом вернулась и устроилась на своем диване — раздумывая, не занять ли кровать, пока хозяина нет. Пока она раздумывала — сама не заметила, как заснула.
Проснувшись уже под утро, Арья обнаружила себя на кровати — опять под двумя одеялами. Она не очень хорошо помнила, что именно делала в предыдущую ночь. Возможно, она все же решила стащить у Пса кровать — и так и сделала. Сам Клиган спал на кресле. Арья внимательно изучила его — пока была возможность. Тут ей пришло на ум, что в спящем виде он больше походит на зарисовки Сансы — особенно на одну из них, где сестрица изобразила его как раз в этом виде — дремлющего и спокойного. А может, это потому, что не видно взгляда — тот придавал этой, в общем-то, не самой некрасивой на свете физиономии — если не считать его дикого ожога — какую-то особую враждебность и тоску, от которой брала оторопь. А если бы выражение глаз было другим? Арья подумала, что об этом надо спросить Сансу — в какой-нибудь параллельной реальности. Она, вероятно, видела и другие взгляды у Пса — в те времена, когда он переставал быть Псом и на время прикидывался Сандором.
Пес, меж тем, тоже начал просыпаться и потер рукой лицо. Арья заметила, что все костяшки пальцев у него были разбиты. Что это еще за бред?
— Проснулась? Собирай манатки, отвезу тебя в аэропорт.
— Ты что, чокнулся? Ты же, небось, еще не протрезвел!
— Это же Лебяжий Залив — кому придет в голову меня контролировать? Или тебя отвезу я — или никто. Выбор за тобой, волчонок. Рейс в полдень А сейчас уже десять.
— Хорошо. Собирать мне особо нечего. Я поеду, если ты ответишь на вопрос.
— Опять условия? Какая же ты надоеда! Последний.
— Ладно. Что у тебя с руками?
Пес с недоумением глянул на свои ладони. Пожал плечами:
— Тебе-то что? Немножко подрался.
— С кем? С зубастым фонарем?
— С маяком. Он уже не зубастый — весь обтек. Но не с ним. С горой. То есть, со стеной. Да какая разница?
— Ты болен. Болен на голову так конкретно.
— Ты же мне это посоветовала.
— Ага. А ты же у нас послушный — сразу побежал исполнять.
— Ну хватит стеба. Ты спросила — я ответил. А теперь собирайся и поехали.
— Ты бы их хоть промыл, что ли. А то заразишься от стены.
— Чем — каменной болезнью? Ох, неплохо бы. Но это вряд ли. Хватит мне зубы заговаривать. Еще не успеем…
Они все же успели. Пес гнал свой байк так, что даже бывалой Арье стало не по себе, и она была вынуждена ухватиться за талию Клигана — вытертый ремешок перед задним сиденьем доверия не вызывал. Он привез ее в небольшой аэропорт за час до вылета. Дыша перегаром на тетку за стойкой, что-то ей втирал. Та морщилась, но кивала, и потом, что-то набив в своем планшете, пропустила Арью на рейс. Когда она оглянулась, пройдя металлоискатель, Клигана уже след простыл. Арья была уверена, что тот захочет что-нибудь сказать на прощанье — или, например, передать нежный привет сестре. Но и тут она ошиблась. Все вышло не так, как она планировала.
Назло себе - на память о поездке и в особенности о собственной бессмысленной самонадеянности, Арья прошлепав туда-сюда мимо магазинчиков в свободной зоне, купила себе майку с тем самым потерявшим зубы маяком и глупой надписью про гордость. А потом - бессовестно расплатившись сделанной специально для ее прошлой сентябрьской поездки на сборы карточкой - внесла в собственную внешность некторые изменения - вот Рейегар порадуется! Уж очень хотелось ему насолить…
Арья села в самолёт со ощущением того, что миссия ее бездарно провалилась и что этот вояж еще больше запутал карты на столе. Для Сансы — которая рано или поздно выйдет на правду, для Клигана, что узнал кучу ненужной ему информации — в итоге, она сама раскрылась в большей степени, чем планировала проделать это с ним — и для нее самой. Но сделанного было не воротить — самолёт взлетел и через несколько минут, развернувшись в воздухе, взял курс на восток. Внизу мелькнул точкой ржавый песий маяк, и Арья в этот момент решила для себя, что правду она пока прибережет. Большую часть — на время. Некоторые вещи — насовсем.
========== VII ==========
В последний месяц лета я встретил тебя,
В последний месяц лета ты стала моей,
В последний месяц лета речная вода
Еще хранила тепло июльских дождей.
И мы вошли в эту воду однажды,
В которую нельзя войти дважды.
С тех пор я пил из тысячи рек,
Но не смог утолить этой жажды.
Первая любовь была слепа,
Первая любовь была, как зверь.
Ломала свои хрупкие кости,
Когда ломилась сдуру в открытую дверь.
И мы вошли в эту воду однажды,
В которую нельзя войти дважды.
С тех пор я пил из тысячи рек,
Но не смог утолить этой жажды.
В последний месяц мы распрощались с тобой,
В последний месяц мы не сумели простить.
В последний месяц лета жестокие дети
Умеют влюбляться, не умеют любить.
И мы вошли в эту воду однажды,
В которую нельзя войти дважды.
С тех пор я пил из тысячи рек,
Но не смог утолить этой жажды.
Nautilus Pompilius — Жажда
Санса
1.
После телефонного разговора с сестрой Санса оборвала связь — больше она слышать ничего не хотела. И так было слишком. Слишком много, слишком больно. Она сама искала правды — сама ее и получила. Что теперь было делать со всей этой бесформенной грудой обломков, осколков и разбитых надежд, которые теперь невозможно было собрать воедино (да и незачем было) — она не знала. По сути, она сейчас понимала, что ко всей этой горе фактов, рассказов, чужих домыслов она была просто не готова. Ей думалось, что правда будет представлена в виде какой-то законченной книги, где сутью, словно нитью, проходит вся их история и где ей все будет понятно. И, может быть, даже приятно. Но было совсем не так. Это было наваждением — как ждешь новенький, сверкающий эмалью, веселенький автомобиль, предвкушаешь запах его новеньких скрипящих кожаных сидений и незапятнанную блестящую гладь окон — а вместо этого получаешь груду металлолома, из которого тебе предлагают собрать собственное транспортное средство.
Санса не хотела ничего собирать. Она хотела готовое обвинительное заключение — даже не читать вслух — судить. Это оказалась еще тяжелее, чем просто смотреть со скамьи. Своих же судишь — не чужих! Но когда выяснилось, что осуждать и приговаривать ей придется собственную любовь, Санса замерла и отступила. Отступила, пряча взгляд и теряя все свои аргументы и претензии. Обвинительное заключение не выдерживало критики, свидетели перешли на сторону подсудимого, а прокурор медлил и брал паузу за паузой. Все было в ее руках — а руки дрожали. И не спрятаться было ни за париком, ни за судейской мантией. Это был только карнавал — но приговором, как всегда, была смерть. Честнее было бы выйти из-за трибуны и встать рядом с обвиняемым — плечом к плечу, рука об руку. Но на такой подвиг Санса была, как выяснилось, не готова. Поэтому она просто сбежала из зала суда, заслоняясь собственной тенью как щитом от слишком жёсткой истины. А когда оказалась на улице, в тумане — поняла, что двери, что закрылись за ней, больше не откроются. Она вышла из своей же собственной сказки — в чужую. Куда тут было идти — она не знала. Но за свои поступки надо было отвечать. Она теперь взрослая — и путь, что лежал впереди, начинался у дверей и вел в неизведанные еще дали. В конце концов, она сама туда рвалась.
