Плеч твоих угловатую скошенность

Не моя потревожит рука.

Я не вижу, о чем тебе грезится, —

Так пугает твоя новизна

Остриём безответного месяца,

Тем, что помнить и тем, что не знать.

Может быть, я сама себя выдала,

Тем, что вспомнила, что умела.

Всё любуюсь тобою, как идолом,

Как рассветом сквозь холод стекла.

Санса проснулась от холода и боли в боку и обнаружила, что вся груда одеял, в которые она вчера закуталась, сползла на пол и валяется справа от кровати, а сама она спит на животе, с задравшейся до плеч майкой. Санса медленно перекатилась на спину — бок дернуло, как будто ей туда приложили горячим утюгом.

Когда-то они на спор с Арьей по очереди трогали разогретый утюг, который мама оставила включенным, пойдя на балкон за бельем. Подбила ее, конечно, Арья, обзываясь трусихой и неженкой-недотрогой. «Ты принцесса! Принцесса! Эй, принцесса, где твой замок?» Санса тогда не выдержала, засучила рукав и первой приложилась рукой, внутренней стороной, там, где ладонь переходит в запястье — Санса полагала, что там будет меньше заметно — к краю раскаленного утюга. Арья, тем временем, медленно вслух считала до пяти, глядя на Сансу во все глаза — такое поведение старшей сестры, по ее мнению, жуткой зануды и неженки, изумляло. Санса, кусая губы, крепилась. Казалось, утюг впился в ее плоть, прожигая до кости. Она стойко выдержала боль, продержалась пять секунд и даже чуточку больше, хоть на глаза сами собой набегали слезы — очень уж было больно. Арья, с опаской оглядываясь на приотворенную балконную дверь, где мать, стоя спиной к ним, снимала последние простыни, тоже приложила руку к утюгу — Санса только успела вскрикнуть: «Арья, не делай этого!». Окрик услышала мать и, бросив на пол балкона только что снятое, чистое и аккуратно сложенное белье, поспешила в комнату.

Влетело им тогда обеим — но Арье, как обычно, досталось больше. И отец, и мать отлично знали, кто является инициатором подобных развлечений.

Вечером, сидя под запором в комнате, — они тогда еще спали вместе на двух одинаковых, поставленных к разным стенам кроватях — Арья, набивая себе рот курятиной — ужинать с семьей им тоже не разрешили, отец пытался отменить эту часть наказания, но мать была категорична — заявила:

— А ты ничего, на самом деле. Но все равно неженка, конечно. Зачем ты заорала?

— Ты никогда ничего не понимаешь! Я испугалась за тебя. Мне не хотелось, чтобы ты тоже это чувствовала. Больно же.

— Ничего и не больно! Вон, уже все прошло.

Мать густо намазала им руки мазью от ожогов, и саднило чуть меньше.

— Зато нас еще и наказали. Будем сидеть по твоей вине тут весь вечер, как кролики. Если бы ты не орала, то никто ничего бы не узнал.

— Ты совсем дура, что ли? Такой пузырь мама бы обязательно заметила, если не сегодня, то уж завтра с утра — точно. Под кофтой еще можно скрыть, а вот под пижамой — никак.

— Ладно, неважно. Здорово, что ты не струхнула. Зато у нас теперь будут одинаковые шрамы. Хочешь, будем играть в индейцев? Я придумаю тебе новое имя, какое-нибудь типа «Бесстрашного ястреба»?

— Не хочу я быть никаким ястребом! У ястребов злые глаза и клюв крючком.

— Зато как они летают! Помнишь, когда мы ездили в горы и отец показал нам одного, что парил под самым небом?

— Помню.

— Хорошо, не хочешь в индейцев, давай играть в разбойников. Ты будешь принцессой, а я — огромным страшным разбойником с черными нечёсаными волосьями и зверской рожей. Я тебя похищу из башни — а ты в меня влюбишься.

— Какой бред! Я никогда бы не влюбилась в такого! И вообще мне не нравятся брюнеты. Мне нравятся светловолосые.

— Ага, как этот осёл с надутыми губами, сын дяди Роберта. Я видела, как ты рассматривала ту фотографию, что привез из столицы отец…

— Ах ты, обезьянка! Ничего я не рассматривала! Я только один раз посмотрела. И он вовсе не осёл. Нет, давай лучше играть, что я принцесса, а ты — принц, что приехал к моей башне на прекрасном белом коне. Ты будешь звать меня, а я не выйду, рыдая от горя в своей узкой келье — меня будет стеречь дракон. А быть огромным разбойником ты все равно не можешь — ты же на две головы меня ниже.

— Фу, какая тупая история, вроде тех сказок, что тебе так нравятся! Зачем мне тебя звать, если ты все равно не выходишь? И потом — принцы все придурки. Хорошо бы, дракон откусил ему голову, твоем принцу. Тоже мне, принцесса. Я сама себе буду разбойником — и буду красть золото и коней, а не всяких там дур из башни.

— И очень хорошо, а я лучше книгу почитаю. Отстань уже.

Сансе тогда было лет десять, а Арье — семь. Шрам на запястье и впрямь остался — вот он, едва заметный. Интересно, помнит ли Арья эту историю? И остался ли у нее тоже этот дурацкий шрам? Как это было давно, как будто и не в ее жизни даже.

Однако, надо было вставать. Клигана в комнате не было, видимо, он уже ушел на работу, не разбудив ее. Санса сползла с кровати и, прошлепав к столику и креслу, где он провел ночь, с интересом взглянула на бутыль с вином. Уровень был тот же, что и вчера. Похоже, Сандор вообще больше не пил. Правда, на краю балкона стояла пепельница с кучей окурков и валялась пустая пачка из-под сигарет.

Когда Санса заснула вчера, она ничего уже не слышала. И снов тоже не видела. Видимо, сказались две таблетки обезболивающего, что она выпила.

Сколько там времени? Полдевятого. Еще есть шанс успеть на завтрак. Санса вдруг поняла, насколько она голодна. Вчера вечером перед выползанием на балкон она наскоро съела йогурт и большой кекс из тех, что стояли в ее микроскопическом холодильнике. Но надо помнить, что она не обедала вчера. Нельзя же вообще ничего не есть. Голова совсем не соображает, и начинаешь делать вещи, которые делать совершенно не надо. К примеру, эта вот история с прикосновениями… Санса вспыхнула, вспомнив это, решительно отмела все мысли и ощущения, связанные с тем эпизодом — даже думать об этом было больно и неловко. Никогда она больше не будет так делать! И никогда не будет приставать к взрослому мужику. И правда, есть же ровесники, в конце концов! Ну, не Джоффри, конечно, но есть и другие — дома, в школе… «Буду думать о них, скоро уже лето кончится и все это забудется, как страшный сон… И вообще, никогда не любила брюнетов…»

Мысли о школе напомнили Сансе о том, что она еще не звонила матери. А где телефон? Вот он, стоит на зарядке. Никаких пропущенных звонков. Сейчас она оденется, пойдет на завтрак, а там, за едой, позвонит матери.

Стоп. Завтрак, еда… А как она выберется из номера? Ключа нигде не было видно. Похоже, Сандор унес его с собой, а она попросту заперта. Вот пекло! Оставался лишь одни путь — обратно, через балкон…

Санса наскоро переоделась во вчерашнюю майку и шорты, благо она их захватила — второй раз рассекать по карнизу в пижаме не возникало никакого желания.На шортах было пятно от йогурта — ну да кто это сейчас заметит — особенно в прижатом к бетону положении! Глянула на свои вещи, начала было их собирать, потом плюнула, взяла только телефон и ключ от своего номера и с опаской выглянула в окно. Эта сторона гостиницы смотрела на густую поросль самшита, за которой была служебная парковка, дорога, а за ней зеленело море. Погода была сегодня премерзкая — было душно и парило, как вчера, даже сильнее, воздух пах озоном — видимо, надвигалась гроза. Удивительно, что в комнате было так холодно. Похоже, Сандор когда-то ночью включил кондиционер…

Санса осторожно вышла на балкон, глянула на служебную парковку. Там, вроде, никого не было. Она быстро перелезла через стенку балкона и, пригнувшись, как могла (а то еще кто-нибудь из гостей ее увидит — презабавное будет зрелище), поспешила к своему номеру. До него было не очень далеко, но вчера этот путь показался куда менее длинным — дневной свет словно растягивал дурацкий бордюр в длину.

Вот и номер. Санса с облегчением перекинула ногу через свою собственную стенку балкона, оглянулась, как вор, застуканный на месте преступления, и с ужасом поймала на себе удивленный взгляд вчерашней старухи, которую она встретила в холле. Та как раз выходила на балкон из номера, что был по соседству с номером Сансы, через стенку. И сегодня на ней была майка с древом жизни…