Санса же продолжала бездействовать, прокручивая в голове варианты поведения и возможные шаги для прояснения ситуации. Ничего путного в голову ей не приходило — мозги словно усохли, уменьшились до точки невозврата и залипли где-то на линии горизонта, за которым царила гнетущая неизвестность.

В школе тоже дела шли не очень. На уроке рисования Санса, непрерывно размышлявшая о происходящем вместо этюда с розой и кувшином исчертила весь свой лист крестами и черными деревьями. Учитель рисования недоуменно покосился на ее творение, но говорить ничего не стал, только напомнил, что этюд можно взять домой и доработать. На литературе Санса почти час просидела над сочинением на тему куртуазной любви средневековья и в итоге положила на стол преподавателю накатанное в полубреду стихотворение, не имеющее никакого отношения к теме.

Ну не чистый же лист класть, в самом деле!

Ночи были хуже, чем дни — тут неизвестность оборачивалась самыми лютыми и дикими кошмарами. Она все брела в мертвецкую — мимо кладбища, проходя бесконечные развилки. В морге ей предстояло опознать Сандора — это она знала точно, поэтому и тащилась медленно, как на плаху. Вокруг бушевала весна, а за углом ее ждал муж — Зяблик, недовольно бибикая клаксоном.

Санса в ужасе проснулась — клаксон, как выяснилось, действительно принадлежал машине Зяблика — она опять проспала и теперь опаздывала в школу. Наскоро одевшись и умывшись, она выбежала в осень — и попала в зиму. Зяблик, ожидая ее, ходил вдоль подъездной дорожки по своим собственным шагам — след в след, все больше утаптывая мягкий белый снег, превращая его в серую слякоть. Увидев Сансу, он просиял и галантно отворил ей дверцу машины, оставив свое бессмысленное брожение. Он попытался было заговорить о чем-то, но кошмар так вывел Сансу из душевного равновесия, что та и не стала заморачиваться чтобы казаться вежливой и поддерживать беседу. Так в молчании они и доехали до школы. Сегодня была пятница — завтра предстояло весь день сидеть дома с мрачно молчащими родственниками. Сансу эту расстраивало еще больше чем надобность посещения учебного заведения.

В школе ее ждала озадаченная Ранда. Отослав недовольного Зяблика под предметом «женского разговора», на перемене она потрясла перед Сансой помятым листочком.

— Что это, можешь мне объяснить?

Санса глянула на лист: это было ее злополучное стихотворение.

Вслепую, на цыпочках, чувствую звук.

У меня нет глаз — лишь время и слух

На стенах, как вены, сплетения рук

Разъятий, объятий, все жесты — как пух,

Как кольца змеи, как усталая сталь

Что бредит несбыточностью выходных

Шепну ей: ты не виновата, мне жаль,

Нам из глубины все пути не видны.

Мы все здесь как пешки: статисты любви

Пустые бутылки долой со стола!

Ты — память, я — звук, отзовись, позови,

Напомни, как пела, дышала, была!

Где эхо звенело, где бился закат

В предсердии пламенем — на двоих

Где все сожаленья — о завтра тоска

Непрожитым: для твоих и моих.

Где первым рассветом ослепла навек,

Глаза — как засвеченный негатив

И тщетно дрожанье оплавленных век,

Касанья ресниц надоевший мотив.

Я — в белом, и комнате нету конца,

И снег, словно вата, шаги заглушил

Услышала бы — но не вижу лица.

За нас кто-то снова узрил и решил.

— И что это?

— Откуда ты это взяла? — Санса попыталась выдрать из цепких рук Ранды злополучный стих, но не тут-то было, та спрятала его за спину и прижалась к стене.

— Откуда, откуда… Мистер Лукас интересовался. Все ли с тобой в порядке. У тебя отсутствующий вид. Ты словно спишь с открытыми глазами. На рисовании вместо баночки с цветком начиркала веточек с крестами. Ты что? Говори уже, что случилось!

Санса оглянулась. За их разговором, привлеченные шумом следили две девочки и Грейджой стоявшие рядом.

— Давай потом. После.

— Ну нет, так ты от меня не отделаешься. Давай так: ты приходи сегодня ко мне ночевать. Пусть Джон тебя отвезет. У меня отец типа едет в однодневную командировку. Знаем мы его командировки: такая длинноногая дылда с крашеными патлами. Можно подумать, если я хожу в школу, значит, я клиническая идиотка. Впрочем, пусть лучше так, чем легально. А то, кто его знает, еще жениться задумает. Хочешь, я попрошу его — он позвонит твоим, подтвердит, что ты действительно идешь ко мне, а?

— Ну, давай.

Санса подумала, что дружеский совет ей не повредит. А то это молчаливое самозаточение грозило медленно, но верно свести ее с ума.

— Ну и отлично! — обрадовалась Ранда, — выпьем вина, потреплемся за жизнь, и ты мне все расскажешь. Погоди, адрес тебе напишу. Ты уже возле моего дома была, ну для Джона, значит.

Она накарябала на листке со стихом адрес, вернула его Сансе.

— Учитель то наш, «А» тебе поставил. Сказал правда что-то не совсем про куртуазную любовь вышло. Но то про любовь, дескать, нет сомнений… Ты еще и стихи пишешь, артистка ты наша?

— Да не пишу я. Это случайно наползло.

— Значит повод был. Ну, вечером. Пойдем, а то Зяблик вон мается…

Когда Санса возвратилась домой, там уже знали про ее предстоящую ночевку — Ройс уже позвонил и заверил, что все будет в порядке. Лианна с видимым облегчением отпустила племянницу, сопроводив ее большой коробкой шоколадных конфет и несколькими материнскими советами одним их которых было: «Не напивайтесь там — знаю я эти девичники»

Джон отвез ее после ужина — все так же в тягостном молчании. Санса на этот раз пребывала в размышлении, что можно, а что нельзя говорить Миранде и даже не стала заморачиваться на тему. Беспокоил ее еще и Зяблик: тот тоже узрил злополучный листок со стихотворением, прочел его два раза и после стал нетипично задумчив. Вопросов он, впрочем, не задавал — а Санса только этому радовалась — он же не Ранда, с ним нельзя откровенничать. И так нервный. Да еще — кажется там было что-то большее чем просто дружба, с его стороны. Ну и зачем ему про все это знать? Иное знание — только душу раздирает. Санса вспомнила, как горько ей было, когда она узнала про Сандора и Серсею, поэтому решила — Зяблика она от этого сбережет.

Миранда жила на девятнадцатом этаже. Отец ее уже отбыл — просторная модерновая квартира была полностью в их распоряжении. Они побродили по комнатам — Санса оценила вид из окна во всю стену — даже мурашки шли по спине: так было прекрасно и страшно смотреть на город, расстилающийся под ними, искрящийся тысячами огней, живущий неведомой жизнью.

Ранда задумчиво почесала нос и задымила ментолом — прямо в комнате.

— Да ты что? Хоть бы на балкон вышли!

— Нафиг. Отец прямо тут курит. А на балконе нас ветром сдует. Надо бы застеклить одну из лоджий, а отцу все недосуг. Зато до сук. Уф! Не люблю его любовниц.

Объективно понимаю — надо, но ничего не могу с собой поделать…