Я зависаю между репризой и вольтой,

Столько лет мечтала об этом миге — и фигу,

Это все возбуждало лишь в моей книге.

Столько лет я растила свою пуповину

Затем, чтобы так вот легко ты душу мне вынул,

Порвал мое сердце, и щелкнул по носу,

И оставил вот эту и эту страшную полосу.

И теперь вот стою с пробитой улыбкой рыбы,

В водной больной стихии не разорвать дыры бы,

Вижу свой мир бездомный, водой влекомый,

Реальность моя странна — это ясно любому.

В дыры все время дует, и этот ветер — вода,

Я трогала твое тело, кожа твоя тверда,

Мужчина должен не плакать и брать все силой,

Это, конечно, мило, но перекосило.

Откроешь глаза с утра — а вокруг дыра,

Рана на теле мира, в изнанке прорывы и дыры,

Их не зашить, но как-то же надо выжить,

Себя грызу я внизу, но небо еще ниже.

Я человек-амфибия, хлопаю жаберной щелью,

То на берег, то к рыбе я, то обратно — качели,

Я ничего не вешу, меня ничем не утешить,

Горе мое — как море, в мотиве сплошные бреши.

А знаешь, что это такое — жить с болью?

Конечно, ты — мастер боя, а я — ночное апноэ,

Ты каждым пальцем готов и убить, и быть убитым,

А я каждой клеткой люблю и хочу быть любимой.

Я своим порванным сердцем стучу явно не в ритме,

Путаю жесты, вместо концерта пою молитву,

Путаю воздух с водой, а воду с любовью,

Из состояний материи мне подойдет любое.

Я ведь дышу наощупь, зубами слушаю звуки,

Конечно бы, надо проще, но не прощают руки,

Вижу двумя лишь глазами, а сотня других ослепла,

Во мне так много тепла, что вода становится пеплом.

Лево неравно правому, и я бегу по кругу,

Волна идет по округе, дуга замыкает фугу,

Эта любовь — вода, я — рыба, не надо сети,

И не тащи все это в глухие тоннели Сета.

А знаешь, что это такое — жить с болью?

Конечно, ведь ты почитаешь ее атрибутом роли

Я подняла эту долю, и даже что не под силу,

И не пойму, почему любовь меня не убила.

С этой огромной любовью я рядом с тобой не к месту,

Все для нее мало и повсюду ей тесно,

Меня не вмещают дома, не впускают пространства,

Я понимаю сама — мир мал моей страсти.

Радио бьет струёй из динамо-машины,

Я — мешанина из женщины и мужчины,

Вечность берет за плечи, и этот недуг не лечат,

Я не могу это выразить ни песней, ни речью.

Чем же еще я могу рассказать, что это такое?

Конечно, ты — мастер боя, а я — каноэ в иное.

В конце кина тишина, и закончена нота,

И слышится, как по лбу ползет капля пота.

Асимметрия

Асимметрия

Асимметрия

Асимметрия

Ольга Арефьева и «Ковчег» — Асимметрия

Часть десятая. Болезни роста

Санса I

Шел третий день, как Сандор перестал звонить. Сначала Санса думала, что он в дороге — может, устал, забыл. Или банально сел телефон. Но когда-то он должен был останавливаться? И потом — в машине сейчас можно было аппарат и зарядить. Разве что он пересел на мотоцикл. Несмотря на потепление, с точки зрения Сансы это было бы полным безумием. Но факт остаётся фактом: он не звонил, не оставлял сообщений и даже не присылал свои кривые смс. Она начала звонить сама — никто не подходил. Санса не обрывала связь до тех пор, пока не включался автоответчик. Она оставила там с полдесятка сообщений, раз от раза все более истеричных. Толку не был никакого. Может, он просто потерял эту хренову трубку, и пока та валяется где-нибудь на пятачке на забытой богами бензоколонке и ждет пока кончится зарядка — Санса обрывает провода и ноет на автоответчик? Но в самом деле — не мог же Сандор не заметить пропажу телефона? Если трубка и потерялась, всегда оставались уличные автоматы — да мало ли откуда можно позвонить! Не стал бы он так жестоко с ней поступать… За эти дни Санса напередумала такого, что сама себя пугалась. Да, могла быть какая-нибудь глупость — но могло ведь и случиться что-то! Мало у них уже было неприятностей… И да — вещи случаются. С плохими — и с хорошими. По злому умыслу и просто так. Всегда есть риск оказаться неожиданно на улице Горы Надежды. В каждом городе найдется своя Гора Надежд.

А если что случилось — ведь она может и не узнать. Случись какой-нибудь занос, какая-нибудь дурацкая авария (не дай боги, Сандор таки пересел на мотоцикл) — кто потрудится ей сообщить? Она же ему никто. Ни жена, ни подруга, ни родственница. Санса думала о тех ящиках, похожих на аптечные, куда аккуратно укладывали дожидающиеся своей очереди тела — и внутри ее все так холодело, что в морге у Михаэля показалось бы тепло. Он отгоняла кощунственные мысли: «Он жив, просто забыл про телефон — успокойся, дуреха», — и продолжала звонить, все также безрезультатно.

Под вечер третьего дня наконец в телефоне что-то щёлкнуло — на том конце связи взяли трубку. У Сансы так заколотилось сердце, что зашумело в мозгу и она не нашла ничего умнее как продолжать орать «Алло, алло». Ей ответил незнакомый женский голос — низкий, с акцентом. Санса растерянно спросила, кто это. Ее неведомая собеседница, похоже, не понимала вопроса, и вскоре в ухо Сансе запищали короткие гудки. А после она больше не могла дозвониться — записанный голос оператора продолжал ей твердить, что номер не активен.

Ну вот и порвалась и эта короткая ниточка. Санса напоминала сама себе загнанного зверя. Она на автомате ходила в школу, даже находила в себе силы односложно отвечать на болтовню Ранды и перекидываться фразами с Зябликом. Тот настолько зачастил ее провожать и встречать, что про это знали уже все домашние, и каждый реагировал в меру своей испорченности: Джон радовался, что не надо было работать у кузины шофером, Арья поднимала ее на смех, Бран в сотый раз переспрашивал марку машины, Лианна предлагала пригласить Зяблика на чай, а Рейегар вообще ничего не говорил, по привычке загадочно молча и держа свои мысли при себе. Но ездить с ним ей никто не запрещал. Санса уныло подумала, что будь на его месте Сандор на байке, реакции были бы совершенно другими…

Потом Санса начала замечать, что домашние словно кружат вокруг нее в каком-то непонятном, неразъяснённом танце. В воздухе повис топор. Причем, кто-то что-то явно знал, а кто-то просто действовал по наитию. Бран похоже был также не в курсе, как и она сама. Арья прикидывалась всеведущей, но и ее похоже обошли информацией. Вот дядя — знал. Джон, по-видимому, тоже. Насчет тети Санса сомневалась — просто по тому, как с ней в принципе обходился дядя — если можно было чего-то не говорить, он предпочитал держать ее в неведении. Но Лианна, как и сама Санса находилась «на волне» и нутром чувствовала любую фальшь, любую недоговоренность.

Когда Санса почувствовала этот заговор молчания — внутренне приготовилась к очередному удару. Лучше быть во всеоружии. Или хотя бы в броне. Что это было связано с Сандором, сомнения не возникало. Больше у нее никого не было. Спрашивать — выпытывать она не решалась. Продолжала тянуть время, наблюдая и все больше сжимаясь в пружину.

Дети тоже что-то почувствовали. Эйк и Рейелла — чуткие и нервные — липли к матери, как неоперившиеся еще птенцы прячутся под надежное крыло от надвигающейся грозы. Рикон забился, как волчонок, в угол. Странным образом, подпускал он к себе только Арью — от Сансы же шарахался как от зачумленной. Видимо образ старшей сестры на каком-то уровне закрепился у него с потерей близких — и теперь он старательно пытался избегать любых эмоций, связанных что с ней, что с ее возможными бедами.