Паша вздохнул. Он пытался встать так, чтобы ни с кем не соприкасаться, но постоянно наталкивался на чье-нибудь колено, влажное от пота плечо или руку. Мужчина, который стоял в очереди третьим, рявкнул куда-то в пространство:
– Маш, давай!
Откуда-то из середины вагона выскочила женщина, таща за собой троих детей, и проскользнула к нему. Потом к двери подошел старичок.
– Эй, дедуля, тут вообще-то очередь! – крикнул кто-то.
– Я занимал.
– Все занимали.
– Да я еще давно занимал, вон вам женщина скажет.
Женщина перед ним важно кивнула.
– А так тоже можно? – шепотом спросил у нее Паша.
– Конечно. Вася, ты где, я же заняла! – крикнула она, и через секунду рядом вырос ее муж.
Когда очередь наконец дошла до Паши, он влетел в кабинку, пока его кто-нибудь не оттеснил, и щелкнул замком. Тут было грязновато, еще вчера он ни за что не пошел бы в такой туалет, но после четверти часа в очереди был согласен и на это.
Поезд трясся. Оказалось, найти кнопку слива – целый квест. Потом выяснилось, что это не кнопка, а педаль. Умывальник вообще был какой-то странный – без крана, только инопланетная конструкция странной формы.
– Давай, у тебя ж пятерка по физике. И по труду тоже, – шепотом сказал себе Паша, лихорадочно пытаясь вымыть руки: до него даже через дверь доходили волны нетерпения оставшихся в очереди.
Он прощупал конструкцию со всех сторон и когда нажал ладонями снизу вверх, полилась вода. Холодная, правда, но это лучше, чем ничего. Он подставил руки – и тут вода кончилась. Паша нажал еще раз – вода полилась снова. Так, урывками, он умылся и вышел в коридор с таким чувством, будто только что своими руками собрал микроскоп.
Когда он вернулся на свое место, все было по-прежнему, разве что Илья и рыбак теперь подтягивались на спор, держась за край полки. Хорек, к счастью, был убран на место, но Паша все равно чувствовал его присутствие по своим слезящимся глазам и кому в горле.
Тут девушка посмотрела на него и, не переставая трясти погремушкой, требовательно спросила:
– Ты не заразный? У тебя правда аллергия?
Паша кивнул.
– Давай-ка проверим, – одной рукой не выпуская ребенка, второй она ловко нащупала в своей сумке упаковку таблеток и выщелкнула одну ему на ладонь. Паша проглотил насухо – он не хотел знать, где в этом поезде берут воду, – и откинулся головой на стену. Скоро его отпустило, дышать стало легче.
– Спасибо, – просипел он. – По-моему, вы мне жизнь спасли.
– Не за что. А теперь подержи-ка его, пойду умоюсь, – и она вдруг протянула ему ребенка.
– Почему я? – пролепетал Паша.
Она обвела взглядом остальных. Рыбак с Ильей теперь сидели друг напротив друга, сцепившись ладонями, и каждый пытался повалить руку соседа на стол. Толстяк поглощал очередной бутерброд и покачивал головой в такт музыке в наушниках. Директор смотрела в кроссворд так, будто взглядом пыталась заставить его загореться.
– У тебя тут самый благонадежный вид, – сказала девушка. – Аккуратненько подержишь? Он только поел, не проснется.
Паша открыл было рот, чтобы возразить, но она уже ушла. Он никогда не держал детей, так что просто замер неподвижно, как статуя, а потом ребенок заворочался, приоткрыл глаза и заплакал. Паша беспомощно огляделся. На плач никто не обратил внимания – за два часа к нему все привыкли.
Он слегка покачал ребенка – так, как видел в фильмах. Но тот молотил по воздуху ручками и Пашу за свою маму явно не принимал. Еще в фильмах детям пели или рассказывали что-нибудь. Петь Паша не умел, и с отчаяния решил рассказать. Он весь вечер думал об отце, картинах и о том, что такое отец мог найти где-то под Сочи, и теперь брякнул первое, что пришло в голову:
– Жил да был художник Коровин. Он рисовал лодки, набережные, Черное море. Любил яркие краски, чтобы цветы были пестрыми, а море – синим. Там, куда мы поехали, все будет как на его картинах.
Паша мерно потряхивал младенца, поезд тоже потряхивало, и слова от этого получались ритмичными, упруго отскакивали друг от друга, как мячи от асфальта. Младенец затих, и Паша, воодушевленный успехом, решил продолжать в том же духе:
– А есть еще Васнецов, прямо для тебя, малец. Добро пожаловать в его волшебный дворец, где повсюду царевны, волки, ковры-самолеты, здесь храбрый витязь не останется без работы. Или Рерих – он рисовал горы, Азию, дикие прерии, странных существ и прочее, днем и ночью, с понедельника по воскресенье. Ну а мне нравится Верещагин. Его любят мальчишки, ведь он про войну знал не понаслышке – сам поехал на фронт, воевал с японцами и пошел ко дну на боевом броненосце. У него на полотнах – черепа, шпионы, солдаты, люди убивают друг друга без жалости – даже Илье такие картины понравились бы. Еще был Серов, и – если спросить моих сверстников, все его помнят как автора «Девочки с персиками». Ему портреты вообще удавались, они всегда хорошо продавались, и…
Он случайно поднял глаза и поперхнулся. Все, кто сидел вокруг, давно бросили свои занятия и смотрели на него. Ребенок сонно и мирно моргал, глядя в потолок. Глаза у него слипались.
В этот момент вернулась девушка и забрала ребенка у Паши из рук.
– Я же говорила, что не проснется, – весело сказала она, сдувая с лица влажную прядь.
– А ты чего, рэпер? – уважительно спросил рыбак, с одобрением глядя на Пашу. – Про пацанов на районе и «Ладу»-девятку можешь такую телегу выкатить?
– Э… – сказал Паша.
– Да ты свой парень! – Рыбак стукнул его по плечу. – Илюха, чего ты сразу не сказал, что друган у тебя такой прикольный. Давай к нам! Ты армрестлинг уважаешь?
Илье все это не понравилось, и он собрался что-то сказать, но тут у него опять звякнул телефон. Он мазнул по нему взглядом и отвечать на сообщение не стал, но настроение от прочитанного у него явно испортилось.
– Я, если можно, спать лягу, – сказал Паша и посмотрел на верхнюю полку. – А как туда залезть?
– Упираешься руками в обе верхние полки, подтягиваешься – и готово, – серьезно сказал Илья.
– Другого способа нет? – с сомнением спросил Паша, глядя вверх. – Как туда старушки залезают? И дети?
– Все подтягиваются, – ответил Илья. – Других таких слабаков, как ты, нет.
Паша попытался, но подтянуться на такую высоту оказалось непросто. Минут пять он старательно пыхтел, подпрыгивал и дергался. Рыбак и Илья, судя по их красным лицам, из последних сил держались, чтобы не расхохотаться. Директор же подняла голову, только когда Паша случайно задел ногой ее кроссворд.
– Простите, – выдохнул он.
– Что ты цирк устраиваешь, мальчик? Будто в поезде никогда не ездил. Прекрати народ смешить, там ступенька есть.
И правда, оказалось, что со стороны коридора под полкой есть ступенька.
– Здорово мы тебя разыграли, а? – хохотнул рыбак.
– Видел бы ты, как между полками болтался, – вытирая глаза, простонал Илья. – Это же умереть со смеху!
Паша в этом ничего смешного не видел и хмуро взобрался наверх. Багажная полка нависала так низко, что Паша дважды треснулся о нее головой, прежде чем улегся на свое место.
Он отвернулся к стене, прижав к животу рюкзак. Подушка была как влажный мешок, набитый комками. Снизу доносился смех и разговоры.
– А где здесь выключается свет? – наконец спросил Паша.
– Нигде. Свет тут всю ночь горит. Я сама от этого с ума схожу, – сказала девушка с ребенком, и по ее голосу Паша понял: это не розыгрыш.
В конце концов все заснули, но от этого легче не стало: теперь со всех концов вагона доносился храп. Ребенок заплакал, но девушка пошептала ему, и он затих. А успокоить хорька было некому: он крутился и топотал под полкой.
Потом поезд тряхнуло и раздался грохот: толстяк скатился с боковой верхней полки и упал на пол. Паша ахнул и дернулся. Надо врача найти, он же себе все кости, наверное, переломал! Но толстяк поерзал на полу, перевернулся на другой бок и, кажется, снова заснул.
